И Роза, лишенная поддержки единственного друга, которому она доверяла, сказала:
– Будем надеяться, – и постаралась исправить положение. – Какие статуи ты продал?
– «Иоанна Крестителя» и «Бронзовый век». – Кому?
– Для Люксембургского сада. Но Гамбетта купил их сам.
– Гамбетта? Этот важный сановник? Которого ты встретил у мадам Шарпантье?
– Роза, я же говорил, что он собирается сегодня ко мне в мастерскую. – Огюст рассердился. Ну что она такая подозрительная?
Не отвечая, она заглянула в спальню и прошептала:
– Потише бы, Папе было плохо, только что уснул.
Огюст огорчился.
– Хотел рассказать ему о продаже. Он ведь затвердил, что я никогда не заработаю на жизнь скульптурой.
– А ты зарабатывал? – Теперь заработаю.
– Сколько тебе заплатят за обе скульптуры?
– Еще не решено, но, наверное, несколько тысяч.
– Им можно верить?
– Роза, что на тебя нашло? Это самый великий день в моей жизни, а ты все ворчишь.
Тетя Тереза сказала:
– Роза устала. Папа капризничал, маленького Огюста не дозовешься обедать, и она никогда не знает, вернешься ли ты домой. – Тетя Тереза с гордостью посмотрела на Огюста. – Значит, сам Гамбетта купил твои скульптуры? Скоро ты станешь знаменитым.
– Уже стал, – сказала Роза, решив вдруг, что тетя Тереза не должна одержать над ней верх. – Он им всегда был. Даже когда мы только встретились. Давно пора его признать. Когда он сделал «Миньон», «Вакханку» и я позировала ему. У него не было лучшей модели. Даже «Беллона» не уступит «Иоанну». Но он никогда не выставлял их. Он боится, стыдится меня.
– Роза! – перебила тетя Тереза. – Огюст не стыдится тебя!
– Он никогда никуда не берет меня с собой. Не выставляет скульптуры, для которых я позировала.
– Я показывал их Гамбетте. Ему очень понравились «Миньон» и «Беллона».
– А тебе не нравится.
– Я хотел подарить ему одну из них. И он бы принял подарок, не выгляди это как взятка за заказ. Я был очень польщен тем, что он обратил внимание на эти бюсты. И обязательно выставлю их при первой же возможности.
Роза была изумлена. Она уже не чувствовала себя такой хорошенькой, как прежде, но бюсты были все так же хороши. Она пробормотала;
– Прости. Я всегда знала, что тебя признают.
– А я благодарен тебе за помощь.
– Может быть, я глупа. Но я люблю тебя. И всегда любила.
– Ты у меня хорошая, и я это ценю.
– Не сердишься на меня, правда, Огюст? Меня так огорчает, когда ты сердишься.
– Сержусь? Милая Роза, это ведь счастливейший день в моей жизни! – Огюст заключил ее в объятия. – Надо устроить вечеринку, – сказал он, – и отпраздновать это счастливое событие. – И когда он засмеялся, она тоже засмеялась, радуясь его радости.
3
Но затем настроение его упало. Помощник Пруста Эдмон Турке предложил всего две тысячи двести франков за «Иоанна Крестителя» и две тысячи за «Бронзовый век». Он столько вложил труда в эти произведения, а эта сумма едва покрывала стоимость отливки их в бронзе. И у него не было уверенности, что с ним будут советоваться относительно установки статуй.
Турке, который был дружелюбен, даже не знал, поместят ли их в самом Люксембургском музее – почетном месте – или в саду.
Но Огюст не мог отказаться. Он согласился, хотя был убит.
– А государственная мастерская, – сообщил Турке, – будет предоставлена в том случае, если одобрят его эскизы дверей. Однако Турке был настроен благосклонно:
– Представьте эскизы как можно скорее, мосье Роден, и если проект обойдется не слишком дорого, то его примут.
– А сколько он будет стоить? – Огюст был смущен тем, что приходится об этом спрашивать.
– Все зависит от ваших эскизов. Но если обе ваши работы были оценены в четыре тысячи франков…
– Четыре тысячи двести, – перебил Огюст.
– Возьмем круглую цифру – четыре тысячи. Значит, десяти тысяч должно хватить.
– Но я собираюсь вылепить по крайней мере сотню фигур, а может, и больше.
– Десять тысяч – это большая сумма для дверей размером десять футов на четыре.
– Они должны быть больше. Если они будут такими, то никакого толка. Это вдвое меньше дверей Гиберти. Высота его двери по крайней мере восемнадцать футов и ширина двенадцать. И это лучшее, что было когда-либо создано.
– Вопрос о размере может быть решен позднее. Ваш замысел не вызывает возражений, мосье Роден. Но в министерстве считают; вы должны ясно дать понять, что сюжет ваших дверей будет основан на «Божественной комедии» целиком.
– Я согласился с тем, что это должен быть Данте, но я имел в виду только «Ад».
– Мы в министерстве не возражаем, но если вы включите также и «Рай», то больше шансов, что проект пройдет.
Огюст колебался.
– Как только получите заказ, можете приступать к работе над «Адом».
Огюст решил, что спорить некогда, надо приниматься за работу. В этом условии может таиться много подводных камней, но если Бальзак в основу своей «Человеческой комедии» положил «Божественную комедию», то почему он, Роден, не может сделать того же?
– Сюжет дверей будет основываться на «Божественной комедии», – сказал он. – Я укажу это при подписании соглашения.
Через несколько дней Огюст это сделал и получил деньги за две свои скульптуры. Такой суммы у него еще никогда не было. Он чувствовал себя богачом. Он немедленно ушел от Каррье-Беллеза и решил никогда больше ни на кого не работать, хотя и понимал, что сменил одного хозяина на другого.
И когда Каррье-Беллез спросил: «Не сделаете ли вы мой бюст?» – Огюст был удивлен. В Париже было много куда более известных скульпторов-портретистов, но, когда он о них упомянул, Каррье-Беллез не стал и слушать. И он, сам знаменитый скульптор, сказал:
– Если обо мне и останется память, то только благодаря бюсту, сделанному вами.
– Ведь Каррье-Беллез лепил даже самого Гюго, – напомнил ему Огюст, все еще не простивший Гюго. Но Каррье-Беллез отпарировал:
– Да, выдающееся произведение, на которое больше не смотрят. Я буду приходить к вам в мастерскую, Роден, в любое удобное для вас время.
Огюст понял, что теперь признан безоговорочно. Он сказал, что примется за бюст, как только выкроит время. Сказано было решительно, и на том покончили.
Праздновать свое освобождение было некогда – теперь он был занят больше прежнего. Каждое воскресенье он проводил с семьей; в будни не выходил из мастерской, подготавливая эскизы для министерства.
Прежде всего надо было наметить тему, без этого нельзя приниматься за архитектурные наброски. Целые дни напролет он изучал «Божественную комедию». Он купил дешевое издание поэмы Данте и не расставался с ним. И о чем бы ни думал, мысли его все время возвращались к «Аду». Неизменно тема «Ада» представлялась ему наиболее подходящей и значительной для задуманных дверей. Суд Данте над своим веком стал судом Огюста над своим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
– Будем надеяться, – и постаралась исправить положение. – Какие статуи ты продал?
– «Иоанна Крестителя» и «Бронзовый век». – Кому?
– Для Люксембургского сада. Но Гамбетта купил их сам.
– Гамбетта? Этот важный сановник? Которого ты встретил у мадам Шарпантье?
– Роза, я же говорил, что он собирается сегодня ко мне в мастерскую. – Огюст рассердился. Ну что она такая подозрительная?
Не отвечая, она заглянула в спальню и прошептала:
– Потише бы, Папе было плохо, только что уснул.
Огюст огорчился.
– Хотел рассказать ему о продаже. Он ведь затвердил, что я никогда не заработаю на жизнь скульптурой.
– А ты зарабатывал? – Теперь заработаю.
– Сколько тебе заплатят за обе скульптуры?
– Еще не решено, но, наверное, несколько тысяч.
– Им можно верить?
– Роза, что на тебя нашло? Это самый великий день в моей жизни, а ты все ворчишь.
Тетя Тереза сказала:
– Роза устала. Папа капризничал, маленького Огюста не дозовешься обедать, и она никогда не знает, вернешься ли ты домой. – Тетя Тереза с гордостью посмотрела на Огюста. – Значит, сам Гамбетта купил твои скульптуры? Скоро ты станешь знаменитым.
– Уже стал, – сказала Роза, решив вдруг, что тетя Тереза не должна одержать над ней верх. – Он им всегда был. Даже когда мы только встретились. Давно пора его признать. Когда он сделал «Миньон», «Вакханку» и я позировала ему. У него не было лучшей модели. Даже «Беллона» не уступит «Иоанну». Но он никогда не выставлял их. Он боится, стыдится меня.
– Роза! – перебила тетя Тереза. – Огюст не стыдится тебя!
– Он никогда никуда не берет меня с собой. Не выставляет скульптуры, для которых я позировала.
– Я показывал их Гамбетте. Ему очень понравились «Миньон» и «Беллона».
– А тебе не нравится.
– Я хотел подарить ему одну из них. И он бы принял подарок, не выгляди это как взятка за заказ. Я был очень польщен тем, что он обратил внимание на эти бюсты. И обязательно выставлю их при первой же возможности.
Роза была изумлена. Она уже не чувствовала себя такой хорошенькой, как прежде, но бюсты были все так же хороши. Она пробормотала;
– Прости. Я всегда знала, что тебя признают.
– А я благодарен тебе за помощь.
– Может быть, я глупа. Но я люблю тебя. И всегда любила.
– Ты у меня хорошая, и я это ценю.
– Не сердишься на меня, правда, Огюст? Меня так огорчает, когда ты сердишься.
– Сержусь? Милая Роза, это ведь счастливейший день в моей жизни! – Огюст заключил ее в объятия. – Надо устроить вечеринку, – сказал он, – и отпраздновать это счастливое событие. – И когда он засмеялся, она тоже засмеялась, радуясь его радости.
3
Но затем настроение его упало. Помощник Пруста Эдмон Турке предложил всего две тысячи двести франков за «Иоанна Крестителя» и две тысячи за «Бронзовый век». Он столько вложил труда в эти произведения, а эта сумма едва покрывала стоимость отливки их в бронзе. И у него не было уверенности, что с ним будут советоваться относительно установки статуй.
Турке, который был дружелюбен, даже не знал, поместят ли их в самом Люксембургском музее – почетном месте – или в саду.
Но Огюст не мог отказаться. Он согласился, хотя был убит.
– А государственная мастерская, – сообщил Турке, – будет предоставлена в том случае, если одобрят его эскизы дверей. Однако Турке был настроен благосклонно:
– Представьте эскизы как можно скорее, мосье Роден, и если проект обойдется не слишком дорого, то его примут.
– А сколько он будет стоить? – Огюст был смущен тем, что приходится об этом спрашивать.
– Все зависит от ваших эскизов. Но если обе ваши работы были оценены в четыре тысячи франков…
– Четыре тысячи двести, – перебил Огюст.
– Возьмем круглую цифру – четыре тысячи. Значит, десяти тысяч должно хватить.
– Но я собираюсь вылепить по крайней мере сотню фигур, а может, и больше.
– Десять тысяч – это большая сумма для дверей размером десять футов на четыре.
– Они должны быть больше. Если они будут такими, то никакого толка. Это вдвое меньше дверей Гиберти. Высота его двери по крайней мере восемнадцать футов и ширина двенадцать. И это лучшее, что было когда-либо создано.
– Вопрос о размере может быть решен позднее. Ваш замысел не вызывает возражений, мосье Роден. Но в министерстве считают; вы должны ясно дать понять, что сюжет ваших дверей будет основан на «Божественной комедии» целиком.
– Я согласился с тем, что это должен быть Данте, но я имел в виду только «Ад».
– Мы в министерстве не возражаем, но если вы включите также и «Рай», то больше шансов, что проект пройдет.
Огюст колебался.
– Как только получите заказ, можете приступать к работе над «Адом».
Огюст решил, что спорить некогда, надо приниматься за работу. В этом условии может таиться много подводных камней, но если Бальзак в основу своей «Человеческой комедии» положил «Божественную комедию», то почему он, Роден, не может сделать того же?
– Сюжет дверей будет основываться на «Божественной комедии», – сказал он. – Я укажу это при подписании соглашения.
Через несколько дней Огюст это сделал и получил деньги за две свои скульптуры. Такой суммы у него еще никогда не было. Он чувствовал себя богачом. Он немедленно ушел от Каррье-Беллеза и решил никогда больше ни на кого не работать, хотя и понимал, что сменил одного хозяина на другого.
И когда Каррье-Беллез спросил: «Не сделаете ли вы мой бюст?» – Огюст был удивлен. В Париже было много куда более известных скульпторов-портретистов, но, когда он о них упомянул, Каррье-Беллез не стал и слушать. И он, сам знаменитый скульптор, сказал:
– Если обо мне и останется память, то только благодаря бюсту, сделанному вами.
– Ведь Каррье-Беллез лепил даже самого Гюго, – напомнил ему Огюст, все еще не простивший Гюго. Но Каррье-Беллез отпарировал:
– Да, выдающееся произведение, на которое больше не смотрят. Я буду приходить к вам в мастерскую, Роден, в любое удобное для вас время.
Огюст понял, что теперь признан безоговорочно. Он сказал, что примется за бюст, как только выкроит время. Сказано было решительно, и на том покончили.
Праздновать свое освобождение было некогда – теперь он был занят больше прежнего. Каждое воскресенье он проводил с семьей; в будни не выходил из мастерской, подготавливая эскизы для министерства.
Прежде всего надо было наметить тему, без этого нельзя приниматься за архитектурные наброски. Целые дни напролет он изучал «Божественную комедию». Он купил дешевое издание поэмы Данте и не расставался с ним. И о чем бы ни думал, мысли его все время возвращались к «Аду». Неизменно тема «Ада» представлялась ему наиболее подходящей и значительной для задуманных дверей. Суд Данте над своим веком стал судом Огюста над своим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172