– Может быть, Огюст, и ему пойти в ту же школу?
– Уж если я не могу его научить, разве это удастся другим? – Он с мукой воскликнул: «И к тому же мальчишка совершенно равнодушен к искусству!» – Взяв себя в руки, он заговорил спокойней: «Будешь помогать мне в мастерской и следить за ним. Иначе сам он ничего не добьется».
Роза, склонившаяся над шитьем, с побледневшим, измученным лицом, обещала сделать, что в ее силах.
Перемирие между старшим и младшим Огюстом продолжалось лишь до тех пор, пока мальчику не надоедали игры, которые изобретала для него мать, и слова, которые повторял отец:
– Прямо не знаю, что из тебя выйдет, когда ты вырастешь.
Он не хотел вырастать. Ему бы только свободу. И рисовать, только когда есть желание.
Безответственность маленького Огюста стала для отца источником непрерывного раздражения. И Роза раздражала его не меньше сына.
6
Наступило лето, но Огюст все никак не мог найти подходящей темы, и это терзало его. Он решил заглянуть в кафе «Новые Афины». Направляясь к столику, где обычно сидели его друзья, он испытывал неловкость – ведь не виделись уже несколько месяцев. Дега приветствовал его:
– А, вот он, наш мэтр, наш дебютант! Вы все еще восхищаетесь Салоном?
Огюст промолчал. Он чувствовал себя несправедливо обиженным. Фантена и Мане не было.
Никто не мог объяснить причину их отсутствия. Никто не спросил о его неприятностях с «Бронзовым веком». Моне был молчаливым и мрачным. Писсарро – задумчивым и печальным, а Ренуар делал набросок хорошенькой, круглолицей девушки за соседним столом.
Дега, раздосадованный отсутствием внимания, разразился целой тирадой, обращаясь к Огюсту:
– Наши картины все еще считают творениями безумцев. По-прежнему рисуют на нас карикатуры в «Шаривари».
– А ты предпочел бы делать это сам, – перебил Ренуар.
Дега горячился:
– Буржуа по-прежнему не желают тратить денег на наши картины. На выставке дело доходило даже до драки, а публика не просто смеется над нами, а издевается, чуть не набрасывается, и нам почти ничего не удалось продать. Того, что мы выручили, не хватило, чтобы окупить стоимость одних рам. Естественно, что наши картины теперь намеренно не допускают в Салон. Ну, а ты-то чем недоволен?
Огюст не произнес ни слова, но лицо его выражало сочувствие.
– Друг мой, – продолжал еще громче Дега, – что же нам остается – с моста в Сену, и топись?
В разговор вступил Писсарро:
– Мане страшно переживает все эти нападки, а им нет конца вот уже сколько лет.
Снова вмешался Дега:
– Мане, – сказал он холодным тоном, – задумал добиться ордена Почетного легиона. Поделом ему.
– И хотя не выставлялся с нами, – сказал Писсарро, – Салон все равно его отверг.
– Мане надоели все эти скандалы, – сказал Ренуар. – Если он выставляется с нами, то, значит, Салон плохой, если он выставляется в Салоне, то тогда наш друг Дега не дает ему жизни. Стоит ему изобразить то, что он видит, как его немедленно осыпают бранью. Он больше не в силах такое выносить.
– Мане слишком слабохарактерный, – авторитетно заявил Дега.
– Наш друг Дега мнит себя не иначе как Людовиком XIV, – сказал Ренуар.
– Я придерживаюсь иного мнения, – отпарировал Дега. – Жизнь не беспрерывный праздник, на жизненном пути нас ждут и злоба и насмешки. Мы обитаем в мире глупцов. И я не столь наивен, чтобы ждать от жизни добра. Подумать только, называют нас импрессионистами, словно это какое-то бранное, непристойное слово.
Как печально, подумал Огюст, что и его и всех нас преследуют одни неудачи. А когда он решился признаться, как он несчастлив, Дега изволил посмеяться над шумом вокруг «Бронзового века». И никто не сказал доброго слова о его работе. Он понял, что друзья – презирают его за попытки добиться благоволения Салона. Возмущенный, он встал и, быстро попрощавшись, направился к двери.
– Прощай, – коротко ответил Дега. И снова принялся критиковать Мане.
Ренуар вдруг сказал:
– Постой, Роден, я пойду с тобой.
Ренуар проводил его до остановки батиньольского омнибуса и, пока поджидали, объяснил Огюсту:
– Не осуждай их. Моне сейчас особенно не везет. Жена беременна, денег нет, картины не продаются, он в ужасном положении. Мане одолжил ему денег, но это не выход, хотя Мане искренне старается помочь. А Фантен засыпает Моне никому не нужными советами. У Писсарро дела еще хуже. Скоро родится четвертый ребенок, а ни денег, ни надежд что-нибудь продать, он даже поговаривает, не бросить ли живопись. Дега очень озлоблен и клянется никогда больше не выставляться.
– А как твои дела? – спросил Огюст.
– Я продаю достаточно, чтобы не голодать. Кое-кому нравится мой колорит, – ответил Ренуар.
– Только и всего?
– А зачем обольщаться? Во всем Париже не сыщется и десятка людей, которые согласятся купить картину без благословения Салона. Большинство любителей искусства не купит и наброска за пять франков, если автор не выставляется в Салоне. Но я на эту удочку не поддаюсь, я знаю, качество работы не зависит от того, где ее выставляют. Каждый работает в меру своих сил и таланта. Все остальное не имеет значения. Даже статьи на первой странице «Фигаро».
– Спасибо тебе. – За что? – удивился Ренуар.
– За добрый совет, если только я смогу ему последовать.
– А кто сказал, что ему надо следовать? – рассмеялся Ренуар. – Я не так уж глуп, чтобы этого ожидать. – Желтый омнибус показался из-за угла, и Ренуар сказал на прощание: – Когда-нибудь я напишу твой портрет, Роден, и таким образом обеспечу тебе бессмертие.
7
Огюст тем не менее решил не ждать, а действовать. Он пригласил Буше позавтракать, чтобы узнать, когда Салон собирается выставить «Бронзовый век».
Они встретились в кафе Тортони на Итальянском бульваре. Стоял теплый летний день, и сначала Огюст чувствовал себя отлично, сидя за мраморным столилом, выставленным на широком тротуаре, но Буше не сообщил ничего хорошего. Он сказал:
– Я выведу их из оцепенения, но на это потребуется время.
– Сколько же еще? – Огюсту казалось, что все их усилия напрасны.
– Не могу сказать. Если мы сейчас будем слишком подталкивать Институт, это может вам сильно повредить. Они и без того слышать не могут о ваших друзьях-импрессионистах. А если вы еще будете нажимать, мы можем лишиться того, чего добились.
– Понятно. – Огюст подумал: «А чего, собственно, сумел он добиться?»
– Они не только не допускают в Салон новичков, но и старых мастеров: Милле, Делакруа, даже Курбе, хотя его-то уж, я был уверен, хотя бы после смерти признают и примут.
На Буше был элегантный цилиндр, модный сюртук, и Огюсту казалось, что в своей простой накидке и широкополой шляпе он выглядит по сравнению с ним простым рабочим. «Этот Буше на десять лет моложе меня, утонченный, очаровательный, с манерами вельможи, обладает привлекательностью, столь необходимой для успеха, чего у меня никогда не было и не будет», – с горечью думал Роден.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172