Сейчас она нахмурилась и сказала:
– Как вы можете думать о персиках, когда кругом эти ужасные пожары.
– Кто-то же потушит их, надеюсь, – ответила Мэдлин.
Иначе ее принесут в жертву. Несмотря на внешнее спокойствие, у нее вспотели ладони. Она присела на каменную балюстраду и от нечего делать стала вертеть кончиком туфли.
Внезапно там, где были Острова, из-за темных клубов дыма вскинулись к небу бронзовые руки огня. Казалось, рухнула какая-то преграда. Теперь уже можно было простым глазом различить свирепые разрушения на пути огня, и только сейчас Армстронги поняли, что он не остановится у Глэстонбери. Впервые они почувствовали себя беззащитными. От огня нельзя откупиться деньгами.
Мэдлин почуяла это. Она думала о своем любовнике; он сейчас сидит за полированным письменным столом, как в тот раз, когда она к нему заглянула и поцеловала в лоснистую макушку, зная, что эта голова принадлежит ей. Голова, заполненная только ею. Это было восхитительно, и Мэдлин казалось, что она нашла то, чего ей хотелось. Вот так, сидя на балюстраде и вертя носком туфли. Но вскоре стала сомневаться. Впрочем, посторонний наблюдатель вряд ли уловил бы тень сомнения на ее лице. Оно вырывалось наружу вечерами, под деревьями, в глухих рыданиях, или в смутном хаосе снов, когда она чувствовала, что вот-вот что-то для себя откроет, и именно тут и просыпалась.
Но она ничуть не была уверена, что не сунет эти сомнения в карман вместе с деньгами Тома Армстронга, чтобы вести ту красивую светскую жизнь, к которой всегда стремилась, – приемы, драгоценности, красное дерево и горящие свечи. А нынче утром ее начала терзать мысль о том, как бы этот пожар не уничтожил ее планы. Все может рухнуть. И она ждала, подставив солнцу свою нежную кожу, чего в обычное время ни за что бы не сделала, и сломала ноготь о каменную балюстраду.
Тем временем Дора Армстронг, отчаявшись хоть на кого-нибудь повлиять, отправилась распорядиться насчет лошадей, которые должны отвезти ее в Бенгели, к поезду. Ей хотелось как можно скорей удрать отсюда и не думать ни о каких пожарах. Но младшей сестре, несмотря на страх, хотелось увидеть, что будет дальше. Она была добрее и более впечатлительна. Однажды она сделала перевязку человеку, который поранил себя топором. Она даже на время влюбилась в этого человека. Она постоянно влюблялась и никогда не знала, что ей делать, пока время или родители не решали за нее эту проблему.
Двух молодых женщин на террасе, абсолютно равнодушных друг к другу и лишь соблюдавших правила этикета, сблизила сейчас нерешительность и та завороженность, с какой обе они воспринимали события. Они стали рядом. Они взялись бы за руки, если б это не выглядело так глупо.
– Ну и ну! – воскликнула Мэйбл, когда вдали рухнули деревья и огонь взвился еще выше.
– Ах, несчастные люди и их детишки! – воскликнула жена мясника, появляясь в верхнем окне с ларцом для драгоценностей в руках.
Она была женщина мягкосердечная и довольно бестолковая, вроде своей младшей дочери. Миссис Армстронг готова была просить прощения за свое богатство и охотно занималась благотворительными делами, нисколько не понимая, что причиной нищеты была она сама. У нее был слишком вялый мозг. Она и говорила вяло, деланным голосом, и так складывала губы, что, казалось, изо рта у нее сейчас выпадет яичко. После нескольких лет упорной долбежки она умела разобрать несколько слов по-французски – по-печатному, разумеется, – после чего удовлетворенно отдыхала от напряжения. Она имела привычку поднимать ступню и рассказывать опешившим гостям про шишку у большого пальца, от которой, как видно, никто не сможет ее избавить.
Все это было до того, как огонь, еще далекий, выжег несколько слоев благодушия и медлительности и обнажил сущность миссис Армстронг. А в это утро она бродила по дому, полному чужим фамильным фарфором и стеклом, и вдруг поняла, что слуги уже много лет смеются над нею. Она переставляла с места на место бесценный бокал богемского стекла, пока не уронила его. Но это показалось ей сущим пустяком. Жена мясника была уже так расстроена, что огорчаться из-за бокала не было сил.
Так они ждали огонь, и ждали уже много лет своей жизни. И ночей. Ночью на горизонте пылали тучи. И было нестерпимое тиканье часов, и сверчки, и сердце, окутанное влажной пеленой.
Пониже Дьюрилгея мужчины, прорубившие в зарослях брешь, ждали огонь утром. То, что он придет, казалось неизбежностью. В затишье между порывами горячего ветра в лесу потрескивали стволы ветвистых деревьев. Потом, около одиннадцати, когда двое дежурных задремали в жиденькой тени, а остальные в непрерывном потоке анекдотов почти забыли, зачем они здесь находятся, воздух внезапно сгустился и стал как расплавленное стекло.
– Подходит, – сказал кто-то.
Все, кто сидел или лежал, вскочили на ноги. Те, кто были без рубашек, хвастливо играли мускулами или растирали волосы на груди, чтобы пробудить силу. Но почти все сплевывали на землю, выдавая этим тайное смятение, и горячая серая земля поглощала плевки без следа.
А старый мистер Пибоди все так же сидел на камне, кутаясь, несмотря на жару, в свое ветхое пальто, сильно напоминавшее надетую изнанкой вверх конскую попону. Он, казалось, был безучастен ко всему, что могло сейчас произойти. Быть может, это от старости. Ведь он и в самом деле был очень стар. Остатки его плоти покрывала почти прозрачная сморщенная кожа. Растопыренные пальцы, как спички, лежали на его шишковатых коленях. В случае беды пользы от него никакой, он будет даже обузой, но сейчас людям было легче оттого, что он здесь. Он утешал их уже тем, что до сих пор жив.
Но вот он начал быстро, как ящерица, водить языком по сухим губам, очевидно готовясь к пророчеству.
А мужчины, ждавшие огонь, переминались с ноги на ногу, похлестывали по земле срезанными ветвями, которыми собирались колотить пламя, или привязывали мешки с витками проволоки к концам крепких жердей, и пока шли эти приготовления, старый мистер Пибоди заговорил.
– Перемена будет, – произнес он, пробуя на язык сухой воздух.
– Перемена? – переспросил кто-то. – Ну да, мы здорово переменимся, когда огонь будет лизать нам зады. Запрыгаем, как обезьяны. Поскачем на гору и перемахнем ее. И дым от нас повалит.
– Да нет, ветер переменится. Сейчас повернет, – слабым голосом сказал мистер Пибоди и вздрогнул, словно кто-то прошел по его могиле или обещанный им холодный ветер уже забрался в его морщины.
Но остальные обливались потом в этом расплавленном утре. А лес начал растворяться в блуждающих завитках серого дыма, они раздваивались, вились между листьев и веток, словно высвобожденные души этих листьев и веток. Люди стали чувствовать запах дыма и вглядываться в сумбурную даль – не видно ли первого пламени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173
– Как вы можете думать о персиках, когда кругом эти ужасные пожары.
– Кто-то же потушит их, надеюсь, – ответила Мэдлин.
Иначе ее принесут в жертву. Несмотря на внешнее спокойствие, у нее вспотели ладони. Она присела на каменную балюстраду и от нечего делать стала вертеть кончиком туфли.
Внезапно там, где были Острова, из-за темных клубов дыма вскинулись к небу бронзовые руки огня. Казалось, рухнула какая-то преграда. Теперь уже можно было простым глазом различить свирепые разрушения на пути огня, и только сейчас Армстронги поняли, что он не остановится у Глэстонбери. Впервые они почувствовали себя беззащитными. От огня нельзя откупиться деньгами.
Мэдлин почуяла это. Она думала о своем любовнике; он сейчас сидит за полированным письменным столом, как в тот раз, когда она к нему заглянула и поцеловала в лоснистую макушку, зная, что эта голова принадлежит ей. Голова, заполненная только ею. Это было восхитительно, и Мэдлин казалось, что она нашла то, чего ей хотелось. Вот так, сидя на балюстраде и вертя носком туфли. Но вскоре стала сомневаться. Впрочем, посторонний наблюдатель вряд ли уловил бы тень сомнения на ее лице. Оно вырывалось наружу вечерами, под деревьями, в глухих рыданиях, или в смутном хаосе снов, когда она чувствовала, что вот-вот что-то для себя откроет, и именно тут и просыпалась.
Но она ничуть не была уверена, что не сунет эти сомнения в карман вместе с деньгами Тома Армстронга, чтобы вести ту красивую светскую жизнь, к которой всегда стремилась, – приемы, драгоценности, красное дерево и горящие свечи. А нынче утром ее начала терзать мысль о том, как бы этот пожар не уничтожил ее планы. Все может рухнуть. И она ждала, подставив солнцу свою нежную кожу, чего в обычное время ни за что бы не сделала, и сломала ноготь о каменную балюстраду.
Тем временем Дора Армстронг, отчаявшись хоть на кого-нибудь повлиять, отправилась распорядиться насчет лошадей, которые должны отвезти ее в Бенгели, к поезду. Ей хотелось как можно скорей удрать отсюда и не думать ни о каких пожарах. Но младшей сестре, несмотря на страх, хотелось увидеть, что будет дальше. Она была добрее и более впечатлительна. Однажды она сделала перевязку человеку, который поранил себя топором. Она даже на время влюбилась в этого человека. Она постоянно влюблялась и никогда не знала, что ей делать, пока время или родители не решали за нее эту проблему.
Двух молодых женщин на террасе, абсолютно равнодушных друг к другу и лишь соблюдавших правила этикета, сблизила сейчас нерешительность и та завороженность, с какой обе они воспринимали события. Они стали рядом. Они взялись бы за руки, если б это не выглядело так глупо.
– Ну и ну! – воскликнула Мэйбл, когда вдали рухнули деревья и огонь взвился еще выше.
– Ах, несчастные люди и их детишки! – воскликнула жена мясника, появляясь в верхнем окне с ларцом для драгоценностей в руках.
Она была женщина мягкосердечная и довольно бестолковая, вроде своей младшей дочери. Миссис Армстронг готова была просить прощения за свое богатство и охотно занималась благотворительными делами, нисколько не понимая, что причиной нищеты была она сама. У нее был слишком вялый мозг. Она и говорила вяло, деланным голосом, и так складывала губы, что, казалось, изо рта у нее сейчас выпадет яичко. После нескольких лет упорной долбежки она умела разобрать несколько слов по-французски – по-печатному, разумеется, – после чего удовлетворенно отдыхала от напряжения. Она имела привычку поднимать ступню и рассказывать опешившим гостям про шишку у большого пальца, от которой, как видно, никто не сможет ее избавить.
Все это было до того, как огонь, еще далекий, выжег несколько слоев благодушия и медлительности и обнажил сущность миссис Армстронг. А в это утро она бродила по дому, полному чужим фамильным фарфором и стеклом, и вдруг поняла, что слуги уже много лет смеются над нею. Она переставляла с места на место бесценный бокал богемского стекла, пока не уронила его. Но это показалось ей сущим пустяком. Жена мясника была уже так расстроена, что огорчаться из-за бокала не было сил.
Так они ждали огонь, и ждали уже много лет своей жизни. И ночей. Ночью на горизонте пылали тучи. И было нестерпимое тиканье часов, и сверчки, и сердце, окутанное влажной пеленой.
Пониже Дьюрилгея мужчины, прорубившие в зарослях брешь, ждали огонь утром. То, что он придет, казалось неизбежностью. В затишье между порывами горячего ветра в лесу потрескивали стволы ветвистых деревьев. Потом, около одиннадцати, когда двое дежурных задремали в жиденькой тени, а остальные в непрерывном потоке анекдотов почти забыли, зачем они здесь находятся, воздух внезапно сгустился и стал как расплавленное стекло.
– Подходит, – сказал кто-то.
Все, кто сидел или лежал, вскочили на ноги. Те, кто были без рубашек, хвастливо играли мускулами или растирали волосы на груди, чтобы пробудить силу. Но почти все сплевывали на землю, выдавая этим тайное смятение, и горячая серая земля поглощала плевки без следа.
А старый мистер Пибоди все так же сидел на камне, кутаясь, несмотря на жару, в свое ветхое пальто, сильно напоминавшее надетую изнанкой вверх конскую попону. Он, казалось, был безучастен ко всему, что могло сейчас произойти. Быть может, это от старости. Ведь он и в самом деле был очень стар. Остатки его плоти покрывала почти прозрачная сморщенная кожа. Растопыренные пальцы, как спички, лежали на его шишковатых коленях. В случае беды пользы от него никакой, он будет даже обузой, но сейчас людям было легче оттого, что он здесь. Он утешал их уже тем, что до сих пор жив.
Но вот он начал быстро, как ящерица, водить языком по сухим губам, очевидно готовясь к пророчеству.
А мужчины, ждавшие огонь, переминались с ноги на ногу, похлестывали по земле срезанными ветвями, которыми собирались колотить пламя, или привязывали мешки с витками проволоки к концам крепких жердей, и пока шли эти приготовления, старый мистер Пибоди заговорил.
– Перемена будет, – произнес он, пробуя на язык сухой воздух.
– Перемена? – переспросил кто-то. – Ну да, мы здорово переменимся, когда огонь будет лизать нам зады. Запрыгаем, как обезьяны. Поскачем на гору и перемахнем ее. И дым от нас повалит.
– Да нет, ветер переменится. Сейчас повернет, – слабым голосом сказал мистер Пибоди и вздрогнул, словно кто-то прошел по его могиле или обещанный им холодный ветер уже забрался в его морщины.
Но остальные обливались потом в этом расплавленном утре. А лес начал растворяться в блуждающих завитках серого дыма, они раздваивались, вились между листьев и веток, словно высвобожденные души этих листьев и веток. Люди стали чувствовать запах дыма и вглядываться в сумбурную даль – не видно ли первого пламени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173