- Расставлю это все по местам.
Поднявшись из-за стола, она взяла обеими руками стопочку книг и понесла их в хранилище. Паша, покуда ее не было, как-то нервно прошелся из угла в угол, пару раз поморщился каким-то мыслям своим, вернулся к прилавку, рассеянно посмотрел на фотографический портрет Сталина, нависающий над столом. Сталин с портрета смотрел мимо Паши, слегка улыбался чему-то.
Вернувшись из хранилища, Вера Андреевна быстро навела порядок на столе: Пашиной карточке подобрала нужное место в продолговатом ящике-картотеке, сдвинула какие-то бумаги на край, достала из ящика сумочку, бросила в нее зеркальце, помаду, какие-то еще пустяки, задвинула ящик, выключила настольную лампу и, кивнув, направилась к выходу. Паша открыл ей дверь.
На тесной площадке у лестницы он помог ей навесить на засов никудышный заржавленный замок, отдал ей ключ и первым взошел наверх по ступенькам.
Над Зольском темнело. Деревья, одетые светлой листвой, стояли недвижно. Они пошли налево по Советской. Встречный прохожий у кинотеатра, остановившись, приподнял шляпу, вежливо поздоровался с Верой Андреевной и затем еще пару раз обернулся им вслед на ходу.
Глава 2. ХАРИТОН
По правде говоря, Харитону вовсе не хотелось сегодня писать это обвинительное заключение. Время двигалось к полуночи, а за эту рабочую неделю он сильно вымотался. Но Степан Ибрагимович почему-то внимательно следил за этим делом, и он обещал ему закончить с Гвоздевым до выходных. Может быть, потому, что - едва не в единственном за последнее время - был в этом деле привкус настоящей антисоветчинки, или потому, что сам Гвоздев вел себя на следствии на редкость податливо, но, похоже, Степан Ибрагимович не хотел пускать его по спискам, а предполагал вывести на трибунал. Поди, еще и с подвалом в газете.
Наверное, это было разумно, только неясно, зачем при этом еще и спешить? Что может решить здесь неделя-другая? Впрочем, сверху ему, конечно, виднее. Могут быть у Баева на этот счет свои соображения, о которых ему не докладывается.
Охлопав себя по карманам, Харитон достал из галифе коробок спичек и закурил. Клубы табачного дыма устремились под абажур коричневой настольной лампы. Щурясь, он пересчитал папки, скопившиеся за неделю с левой стороны стола. Папок было ровно десять. Кто решится сказать, что он не ловит мышей в этом квартале?
Эбонитовая настольная лампа с подвижными ножкой и абажуром освещала не больше половины небольшого кабинета. Свет лежал на поверхности обшарпанного стола, на коричневом сейфе с тяжелой связкой ключей в замочной скважине. Свет обрывался на расстегнутом вороте харитонового кителя, на петлицах старшего лейтенанта, и если бы не полная луна, глядевшая в узкое одностворчатое окно, едва ли можно было разглядеть остальное. Именно: глухой деревянный шкаф напротив стола, привинченный к полу табурет посередине между шкафом и столом, небольшой потрепанный кожаный диванчик, черты лица Харитона, черты лица на застекленном портрете над Харитоном. В этом ненадежном освещении, кажется, возможно было найти нечто общее в их чертах. И тут и там были усы, глаза с чуть заметным прищуром, густые волосы, зачесанные назад. Только и усы, и черты лица у молодого лейтенанта были и много тоньше и много изящнее, чем на портрете.
Да, время двигалось к полуночи, и Харитон с удовольствием отложил бы это заключение до понедельника, но... Надо. Баев не так уж часто уделял внимание какому-нибудь конкретному делу, и раз уж обещал он ему - надо. Держа папиросу в зубах, Харитон придвинул к себе папку Гвоздева, раскрыл и, наискось пробегая глазами, стал перелистывать аккуратно подшитые листы протоколов.
Дело выглядело вполне завершенным, и он мог быть доволен собой: он провел его без халтуры и не без доли профессионального артистизма. Все пункты были Гвоздевым подписаны, и даже сверх того, что Харитон планировал для себя изначально. Между прочим, остались скрытые для самого Гвоздева ниточки к его брату, которого так старательно пытался он выгородить. Братом этим можно будет заняться через месяц-другой, а для обвинительного заключения сегодня, в общем, ничего уже не требовалось, кроме чернил и чистого бланка. Ну, еще, конечно, усилия воли под конец рабочей недели.
Склонившись в табачном дыму над столом, правой рукой Харитон перелистывал листы протоколов, а большим и указательным пальцами левой одновременно вертел с ребра на ребро коробку "Казбека". За очередным листом в деле открылась череда страниц чуть меньшего формата - с текстом, отпечатанным на машинке.
Да, вот только этот его рассказ. Затянувшись папиросой, Харитон откинулся на спинку стула. Включать или не включать его в заключение? С одной стороны, рассказ этот вполне можно было расценить, как враждебный, и логичным выглядело бы намерение обвиняемого заодно напечатать и его на Западе; с другой стороны, ничего сверх прочих выдвигаемых обвинений такое намерение не прибавило бы уже. А как профессионалу Харитону было видно, что в законченную, строгую и по-своему изящную архитектонику дела рассказ этот не очень вписывается. Какой-нибудь аляповатый балкончик модерн над классическим римским порталом.
В училище НКВД Харитон направлен был студенческим комитетом комсомола со второго курса Московского архитектурного института - семь с половиной лет назад. Сейчас почти уже и странно казалось ему вспоминать то время, те планы на жизнь, которые он строил тогда над первым своим курсовым проектом. Планы эти оставались планами, а нищета и убожество общежитской студенческой жизни, которой не виделось тогда конца, в сравнении с тем, что предложила ему незамедлительно новая неожиданная карьера, оставили в душе его немного места для сомнений и колебаний. И, по правде сказать, до сих пор не приходилось ему жалеть о сделанном выборе.
Большая группа однокурсников его, со многими из которых он, уйдя из института, продолжал поддерживать отношения, едва получив дипломы, вдруг обнаружила себя в команде, проигравшей конкуренцию за право участвовать в перестройке Москвы. Кто-то успел тогда вовремя почуять запах жареного и переметнулся, а кто-то по неопытности опоздал. И, размышляя трезво, отлично понимал теперь Харитон - не было бы и у него гарантий того, что не окажется он среди этих - последних. Так что очень даже могло быть, что, не сделай он тогда, на втором курсе, своего выбора, очутился бы он в один прекрасный день по другую сторону такого же стола, за которым сидел теперь.
Затушив папиросу в стеклянной переполненной уже пепельнице, Харитон поднялся со стула, подошел к окну и распахнул единственную створку его.
Погода баловала нынче. Запахи майской погожей ночи рванули в прокуренный кабинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Поднявшись из-за стола, она взяла обеими руками стопочку книг и понесла их в хранилище. Паша, покуда ее не было, как-то нервно прошелся из угла в угол, пару раз поморщился каким-то мыслям своим, вернулся к прилавку, рассеянно посмотрел на фотографический портрет Сталина, нависающий над столом. Сталин с портрета смотрел мимо Паши, слегка улыбался чему-то.
Вернувшись из хранилища, Вера Андреевна быстро навела порядок на столе: Пашиной карточке подобрала нужное место в продолговатом ящике-картотеке, сдвинула какие-то бумаги на край, достала из ящика сумочку, бросила в нее зеркальце, помаду, какие-то еще пустяки, задвинула ящик, выключила настольную лампу и, кивнув, направилась к выходу. Паша открыл ей дверь.
На тесной площадке у лестницы он помог ей навесить на засов никудышный заржавленный замок, отдал ей ключ и первым взошел наверх по ступенькам.
Над Зольском темнело. Деревья, одетые светлой листвой, стояли недвижно. Они пошли налево по Советской. Встречный прохожий у кинотеатра, остановившись, приподнял шляпу, вежливо поздоровался с Верой Андреевной и затем еще пару раз обернулся им вслед на ходу.
Глава 2. ХАРИТОН
По правде говоря, Харитону вовсе не хотелось сегодня писать это обвинительное заключение. Время двигалось к полуночи, а за эту рабочую неделю он сильно вымотался. Но Степан Ибрагимович почему-то внимательно следил за этим делом, и он обещал ему закончить с Гвоздевым до выходных. Может быть, потому, что - едва не в единственном за последнее время - был в этом деле привкус настоящей антисоветчинки, или потому, что сам Гвоздев вел себя на следствии на редкость податливо, но, похоже, Степан Ибрагимович не хотел пускать его по спискам, а предполагал вывести на трибунал. Поди, еще и с подвалом в газете.
Наверное, это было разумно, только неясно, зачем при этом еще и спешить? Что может решить здесь неделя-другая? Впрочем, сверху ему, конечно, виднее. Могут быть у Баева на этот счет свои соображения, о которых ему не докладывается.
Охлопав себя по карманам, Харитон достал из галифе коробок спичек и закурил. Клубы табачного дыма устремились под абажур коричневой настольной лампы. Щурясь, он пересчитал папки, скопившиеся за неделю с левой стороны стола. Папок было ровно десять. Кто решится сказать, что он не ловит мышей в этом квартале?
Эбонитовая настольная лампа с подвижными ножкой и абажуром освещала не больше половины небольшого кабинета. Свет лежал на поверхности обшарпанного стола, на коричневом сейфе с тяжелой связкой ключей в замочной скважине. Свет обрывался на расстегнутом вороте харитонового кителя, на петлицах старшего лейтенанта, и если бы не полная луна, глядевшая в узкое одностворчатое окно, едва ли можно было разглядеть остальное. Именно: глухой деревянный шкаф напротив стола, привинченный к полу табурет посередине между шкафом и столом, небольшой потрепанный кожаный диванчик, черты лица Харитона, черты лица на застекленном портрете над Харитоном. В этом ненадежном освещении, кажется, возможно было найти нечто общее в их чертах. И тут и там были усы, глаза с чуть заметным прищуром, густые волосы, зачесанные назад. Только и усы, и черты лица у молодого лейтенанта были и много тоньше и много изящнее, чем на портрете.
Да, время двигалось к полуночи, и Харитон с удовольствием отложил бы это заключение до понедельника, но... Надо. Баев не так уж часто уделял внимание какому-нибудь конкретному делу, и раз уж обещал он ему - надо. Держа папиросу в зубах, Харитон придвинул к себе папку Гвоздева, раскрыл и, наискось пробегая глазами, стал перелистывать аккуратно подшитые листы протоколов.
Дело выглядело вполне завершенным, и он мог быть доволен собой: он провел его без халтуры и не без доли профессионального артистизма. Все пункты были Гвоздевым подписаны, и даже сверх того, что Харитон планировал для себя изначально. Между прочим, остались скрытые для самого Гвоздева ниточки к его брату, которого так старательно пытался он выгородить. Братом этим можно будет заняться через месяц-другой, а для обвинительного заключения сегодня, в общем, ничего уже не требовалось, кроме чернил и чистого бланка. Ну, еще, конечно, усилия воли под конец рабочей недели.
Склонившись в табачном дыму над столом, правой рукой Харитон перелистывал листы протоколов, а большим и указательным пальцами левой одновременно вертел с ребра на ребро коробку "Казбека". За очередным листом в деле открылась череда страниц чуть меньшего формата - с текстом, отпечатанным на машинке.
Да, вот только этот его рассказ. Затянувшись папиросой, Харитон откинулся на спинку стула. Включать или не включать его в заключение? С одной стороны, рассказ этот вполне можно было расценить, как враждебный, и логичным выглядело бы намерение обвиняемого заодно напечатать и его на Западе; с другой стороны, ничего сверх прочих выдвигаемых обвинений такое намерение не прибавило бы уже. А как профессионалу Харитону было видно, что в законченную, строгую и по-своему изящную архитектонику дела рассказ этот не очень вписывается. Какой-нибудь аляповатый балкончик модерн над классическим римским порталом.
В училище НКВД Харитон направлен был студенческим комитетом комсомола со второго курса Московского архитектурного института - семь с половиной лет назад. Сейчас почти уже и странно казалось ему вспоминать то время, те планы на жизнь, которые он строил тогда над первым своим курсовым проектом. Планы эти оставались планами, а нищета и убожество общежитской студенческой жизни, которой не виделось тогда конца, в сравнении с тем, что предложила ему незамедлительно новая неожиданная карьера, оставили в душе его немного места для сомнений и колебаний. И, по правде сказать, до сих пор не приходилось ему жалеть о сделанном выборе.
Большая группа однокурсников его, со многими из которых он, уйдя из института, продолжал поддерживать отношения, едва получив дипломы, вдруг обнаружила себя в команде, проигравшей конкуренцию за право участвовать в перестройке Москвы. Кто-то успел тогда вовремя почуять запах жареного и переметнулся, а кто-то по неопытности опоздал. И, размышляя трезво, отлично понимал теперь Харитон - не было бы и у него гарантий того, что не окажется он среди этих - последних. Так что очень даже могло быть, что, не сделай он тогда, на втором курсе, своего выбора, очутился бы он в один прекрасный день по другую сторону такого же стола, за которым сидел теперь.
Затушив папиросу в стеклянной переполненной уже пепельнице, Харитон поднялся со стула, подошел к окну и распахнул единственную створку его.
Погода баловала нынче. Запахи майской погожей ночи рванули в прокуренный кабинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139