Кроме всех и всяческих теорий, есть человеческое сердце, а для него естественна тяга к добру. По существу, единственное, что способно заглушить эту тягу - как раз и есть подчинение человеческой жизни идее. И, если заглянуть в историю, то наибольшее зло приходило именно от таких людей - от фанатиков той или иной теории, веры.
Ведь и атеизм на самом деле есть не отсутствие веры, как кажется самим атеистам, но вера во вполне определенную схему мироздания. И, если задуматься, то вера гораздо более слепая, чем вера в Бога, потому что атеистическая схема - схема, в которой отсутствует Высший Разум, настолько много оставляет заведомо неразрешимых вопросов о мире и о нас самих, что, по-существу, во много раз более фантастична в сравнении с любой другой, предполагающей наличие более высокой формы жизни, чем человек.
Паша правильно сказал сегодня: фанатик, "сильный человек" - это тот, кто действует до конца согласно своим убеждениям. Но такие люди, к счастью, исключение, а не правило. Поэтому судить о человеке нужно не по убеждениям его, а по делам. И можно, наверное, сказать, что добрый атеист - уже и не атеист вполне, также, как зло творящий христианин - не христианин, какие бы теории ни выстраивались у него в мозгу.
По асфальтовой мостовой Советской улицы журчали быстрые ручейки.
Вера Андреевна неважно чувствовала себя. Выпитая напоследок водка выветрилась, оставив по себе боль в виске. Было совсем не весело после этого праздника. Насквозь промокшая, очень уставшая, свернула она, наконец, на Валабуева, затем - во двор к себе. Зайдя в подъезд, разулась и с туфлями в руках поднялась по холодным ступеням.
Войдя в квартиру, сначала прошла она в ванную и отмыла грязь с каблуков. Голова, когда нагибалась она над раковиной, болела уже не только в виске, но и где-то позади левого глаза. Отперев свою комнату, она не включила свет, не сняла даже промокшего платья, а сразу легла на кровать, поверх покрывала, болью в подушку. Дождь за окном на слух то стихал чуть-чуть, то пускался пуще прежнего. Поскрипывал фонарь над подъездом забытый всеми в ненастьи, привычно жаловался самому себе на что-то.
- Бестолковый какой-то день, - прошептала Вера Андреевна, стараясь представлять себе, как по каплям просачивается в мякоть подушки боль из виска.
Невозможной была мысль о том, что придется еще вставать и раздеваться, прежде чем уснуть.
Часы у Борисовых пробили полночь. "Так еще рано, подумала она. - Завтра высплюсь. Завтра воскресенье. Слава Богу, что завтра воскресенье." Она вздохнула и стала повторять про себя, что надо вставать, обязательно надо вставать, не то она уснет в мокром платье и наверняка простудится. Надо вставать.
- Надо вставать, - прошептала она уже во сне, а в дверь тихонько постучали.
- Вера Андреевна.
Мелькнули и остались во сне какие-то лица, непонятые слова...
- Да, Аркадий Исаевич, - сказала она, вздрогнув. Заходите. Свет, если можно, не включайте только.
Фигура старика в нерешительности замялась на пороге.
- Вы уже спите? - спросил он, вглядываясь в темноту.
- Нет, нет, заходите.
Прикрыв за собою дверь, осторожно ступая, Эйслер прошел к столу. Тихонько отодвинув стул, присел, еще, по-видимому, не различая Веру Андреевну в темноте. Она тем временем теснее подобрала к себе колени, поежилась и совсем проснулась от этих движений.
Аркадий Исаевич помолчал минуту.
- Ну, что хорошего видели вы на этом дне рождения? спросил он затем.
Он нередко заходил к ней так вот по вечерам, чтобы посидеть полчасика, поговорить о разном. Чаще всего, замечала Вера Андреевна - это случалось, если за окном шел дождь или снег. Должно быть, он чувствовал себя одиноким в такие вечера, должно быть, одолевали его какие-нибудь ненастные мысли, и он все ходил по своей комнате от окна к двери. Ей слышно было его шаги, и она наверняка уже знала, что через сколько-то времени он постучится к ней. И когда действительно он стучался и заходил, то сначала никак нельзя было поймать его взгляд. И начинал он разговор почти всегда одинаково:
- Ну, что хорошего приключилось с вами за день?
Или:
- Ну, что хорошего видели сегодня в Зольске?
Слабый свет фонаря за окном освещал теперь половину его лица, от этого казалось оно совсем старым.
- Хорошего было мало, - сказала Вера Андреевна. Фейерверк, впрочем, был хороший.
- Неужели фейерверк? - удивился Аркадий Исаевич.
- Да, там был фейерверк, и даже цыгане.
- На широкую ногу справляли. Ну, что же, человек заслуженный, может себе позволить.
- И еще хороший был скандал, - добавила она, вздохнув. Появилась мама одного из гостей и объявила все собрание шабашом сатаны. Она немного не в себе. Вы, конечно, не одобряете, что я пошла на этот день рождения?
- Неужели? - оживился Эйслер. - Что, прямо так и объявила? Это великолепно! А что же они? А как она прошла? Там разве не было охраны? Вы обязательно познакомьте меня с этой женщиной. Впрочем, завтра же ее, конечно, уберут, - он ненадолго задумался, покачал головой. - Нет, Вера, я не не одобряю вас отнюдь. Я думаю, я и сам бы пошел туда на вашем месте - если бы пригласили меня... в качестве гостя.
- А что, вас пригласили туда в каком-то ином качестве?
Он не ответил.
На секунду приподняв голову, Вера Андреевна сразу почувствовала, как острый буравчик входит в левый висок ее.
Эйслер, конечно, умышленно сделал это замечание мимоходом о Зинаиде Олеговне - с расчетом, чтобы нужно было возражать ему: мол, почему же непременно уберут ее завтра - и разговор немедленно перешел бы к этой теме. Почти всегда, когда приходит он поговорить с ней под вечер, в голове у него именно эта тема, к которой рано или поздно и сводится все. Но ей совсем не хотелось сейчас этой темы. Ей хотелось спать. И будто невзначай сделанное замечание Эйслера нисколько не раздразнило ее. Она решила ничего не возражать ему. И минуту они молчали.
- Меня пригласили туда в качестве тапера, - сказал вдруг Аркадий Исаевич. - Я должен был прийти туда к десяти часам, играть до одиннадцати и сразу удалиться. Оплата очень неплохая - барская оплата.
- Вы что, серьезно? - поразилась Вера Андреевна.
- Ну, для чего же мне вас разыгрывать?
- И Баев сам вам это предложил?
- Ну, нет, не сам, врать не стану - не удостоен был чести. Когда последний раз ходил к ним отмечаться, уполномоченный передал. Нахальный такой мальчишка - надутый, как пузырь, собственной значимостью. Сначала вручил мне деньги, потом дождался моего вопроса и потом уже сообщил - мол, "предлагается явиться".
- И вы?
- А что мне было делать? Оставил ему деньги и ушел.
- Знаете, - сказала Вера Андреевна, подумав, - возможно, что все это помимо Баева было предпринято. Мне кажется, он не стал бы так грубо и так, очевидно, глупо, это обставлять. Скорее всего, это кто-нибудь из приближенных хотел ему преподнести сюрприз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Ведь и атеизм на самом деле есть не отсутствие веры, как кажется самим атеистам, но вера во вполне определенную схему мироздания. И, если задуматься, то вера гораздо более слепая, чем вера в Бога, потому что атеистическая схема - схема, в которой отсутствует Высший Разум, настолько много оставляет заведомо неразрешимых вопросов о мире и о нас самих, что, по-существу, во много раз более фантастична в сравнении с любой другой, предполагающей наличие более высокой формы жизни, чем человек.
Паша правильно сказал сегодня: фанатик, "сильный человек" - это тот, кто действует до конца согласно своим убеждениям. Но такие люди, к счастью, исключение, а не правило. Поэтому судить о человеке нужно не по убеждениям его, а по делам. И можно, наверное, сказать, что добрый атеист - уже и не атеист вполне, также, как зло творящий христианин - не христианин, какие бы теории ни выстраивались у него в мозгу.
По асфальтовой мостовой Советской улицы журчали быстрые ручейки.
Вера Андреевна неважно чувствовала себя. Выпитая напоследок водка выветрилась, оставив по себе боль в виске. Было совсем не весело после этого праздника. Насквозь промокшая, очень уставшая, свернула она, наконец, на Валабуева, затем - во двор к себе. Зайдя в подъезд, разулась и с туфлями в руках поднялась по холодным ступеням.
Войдя в квартиру, сначала прошла она в ванную и отмыла грязь с каблуков. Голова, когда нагибалась она над раковиной, болела уже не только в виске, но и где-то позади левого глаза. Отперев свою комнату, она не включила свет, не сняла даже промокшего платья, а сразу легла на кровать, поверх покрывала, болью в подушку. Дождь за окном на слух то стихал чуть-чуть, то пускался пуще прежнего. Поскрипывал фонарь над подъездом забытый всеми в ненастьи, привычно жаловался самому себе на что-то.
- Бестолковый какой-то день, - прошептала Вера Андреевна, стараясь представлять себе, как по каплям просачивается в мякоть подушки боль из виска.
Невозможной была мысль о том, что придется еще вставать и раздеваться, прежде чем уснуть.
Часы у Борисовых пробили полночь. "Так еще рано, подумала она. - Завтра высплюсь. Завтра воскресенье. Слава Богу, что завтра воскресенье." Она вздохнула и стала повторять про себя, что надо вставать, обязательно надо вставать, не то она уснет в мокром платье и наверняка простудится. Надо вставать.
- Надо вставать, - прошептала она уже во сне, а в дверь тихонько постучали.
- Вера Андреевна.
Мелькнули и остались во сне какие-то лица, непонятые слова...
- Да, Аркадий Исаевич, - сказала она, вздрогнув. Заходите. Свет, если можно, не включайте только.
Фигура старика в нерешительности замялась на пороге.
- Вы уже спите? - спросил он, вглядываясь в темноту.
- Нет, нет, заходите.
Прикрыв за собою дверь, осторожно ступая, Эйслер прошел к столу. Тихонько отодвинув стул, присел, еще, по-видимому, не различая Веру Андреевну в темноте. Она тем временем теснее подобрала к себе колени, поежилась и совсем проснулась от этих движений.
Аркадий Исаевич помолчал минуту.
- Ну, что хорошего видели вы на этом дне рождения? спросил он затем.
Он нередко заходил к ней так вот по вечерам, чтобы посидеть полчасика, поговорить о разном. Чаще всего, замечала Вера Андреевна - это случалось, если за окном шел дождь или снег. Должно быть, он чувствовал себя одиноким в такие вечера, должно быть, одолевали его какие-нибудь ненастные мысли, и он все ходил по своей комнате от окна к двери. Ей слышно было его шаги, и она наверняка уже знала, что через сколько-то времени он постучится к ней. И когда действительно он стучался и заходил, то сначала никак нельзя было поймать его взгляд. И начинал он разговор почти всегда одинаково:
- Ну, что хорошего приключилось с вами за день?
Или:
- Ну, что хорошего видели сегодня в Зольске?
Слабый свет фонаря за окном освещал теперь половину его лица, от этого казалось оно совсем старым.
- Хорошего было мало, - сказала Вера Андреевна. Фейерверк, впрочем, был хороший.
- Неужели фейерверк? - удивился Аркадий Исаевич.
- Да, там был фейерверк, и даже цыгане.
- На широкую ногу справляли. Ну, что же, человек заслуженный, может себе позволить.
- И еще хороший был скандал, - добавила она, вздохнув. Появилась мама одного из гостей и объявила все собрание шабашом сатаны. Она немного не в себе. Вы, конечно, не одобряете, что я пошла на этот день рождения?
- Неужели? - оживился Эйслер. - Что, прямо так и объявила? Это великолепно! А что же они? А как она прошла? Там разве не было охраны? Вы обязательно познакомьте меня с этой женщиной. Впрочем, завтра же ее, конечно, уберут, - он ненадолго задумался, покачал головой. - Нет, Вера, я не не одобряю вас отнюдь. Я думаю, я и сам бы пошел туда на вашем месте - если бы пригласили меня... в качестве гостя.
- А что, вас пригласили туда в каком-то ином качестве?
Он не ответил.
На секунду приподняв голову, Вера Андреевна сразу почувствовала, как острый буравчик входит в левый висок ее.
Эйслер, конечно, умышленно сделал это замечание мимоходом о Зинаиде Олеговне - с расчетом, чтобы нужно было возражать ему: мол, почему же непременно уберут ее завтра - и разговор немедленно перешел бы к этой теме. Почти всегда, когда приходит он поговорить с ней под вечер, в голове у него именно эта тема, к которой рано или поздно и сводится все. Но ей совсем не хотелось сейчас этой темы. Ей хотелось спать. И будто невзначай сделанное замечание Эйслера нисколько не раздразнило ее. Она решила ничего не возражать ему. И минуту они молчали.
- Меня пригласили туда в качестве тапера, - сказал вдруг Аркадий Исаевич. - Я должен был прийти туда к десяти часам, играть до одиннадцати и сразу удалиться. Оплата очень неплохая - барская оплата.
- Вы что, серьезно? - поразилась Вера Андреевна.
- Ну, для чего же мне вас разыгрывать?
- И Баев сам вам это предложил?
- Ну, нет, не сам, врать не стану - не удостоен был чести. Когда последний раз ходил к ним отмечаться, уполномоченный передал. Нахальный такой мальчишка - надутый, как пузырь, собственной значимостью. Сначала вручил мне деньги, потом дождался моего вопроса и потом уже сообщил - мол, "предлагается явиться".
- И вы?
- А что мне было делать? Оставил ему деньги и ушел.
- Знаете, - сказала Вера Андреевна, подумав, - возможно, что все это помимо Баева было предпринято. Мне кажется, он не стал бы так грубо и так, очевидно, глупо, это обставлять. Скорее всего, это кто-нибудь из приближенных хотел ему преподнести сюрприз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139