ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

 


- Все равно все можно было б организовать разумнее, покачал он головой. - Чтобы не прятаться ни от кого, не убегать. Этот его поступок с Гвоздевым, конечно, очень благороден, но совершенно бессмысленен. Ну, хорошо, сделанного не воротишь, ему надо теперь делать ноги, но вам-то, Верочка, зачем срываться прямо сейчас? Спокойно доработали бы свои три года, а Павел Иванович пока что обустроится на месте, выяснит наверняка, что можно вам жить на этом хуторе. И приедете вы к нему в августе. Теперь же, если, не дай Бог, конечно, схватят его, то схватят и вас заодно. Зачем же рисковать понапрасну?
- Я люблю его, Аркадий Исаевич, - сказала она.
И Эйслер ничего больше не возразил ей.
Он молчал, покуда, достав тарелку, сметану и соль, она не села за стол напротив него. И тогда сказал вдруг:
- Возьмите нас с собой.
И, захлопав глазами, она осталась сидеть над пустой тарелкой с поварешкой в руке. Этого она никак не ожидала от Эйслера.
- А разве вам можно уехать? - спросила она, наконец.
- Можно, - кивнул он. - Я ходил сегодня к ним, сослался на то, что нет работы. Они сказали - куда угодно. Зачем я им нужен?
Постепенно приходя в себя, Вера Андреевна понимала теперь, что странно как раз было не ожидать этого, что так и должно было быть. Что делать ему одному в этом городе? Впрочем, ведь не одному уже.
- А Шурик?
- Я уже поговорил с ним. За вами он готов поехать куда угодно. Вы для него, похоже, ассоциируетесь с матерью, хотя он стесняется говорить об этом. А для меня - с дочерью, - добавил он тихо.
Тогда она рассмеялась.
- Исход! - воскликнула она, смеясь. - Аркадий Исаевич, у нас с вами получается настоящий исход из Зольска.
Она вовремя успела в библиотеку после обеда. Не без труда, как всегда, справившись с замком, подумала - какое счастье, что мучается она с ним в последний раз. Надо будет, впрочем, где-то оставить ключ. Или уже не надо - в отделе ведь есть дубликат. Может, соберутся, наконец, по случаю сменить замок.
Как просто все это решилось вдруг - думала она, сев за стол и подперев ладонями голову. Еще вчера было столько казавшихся неразрешимыми проблем: Харитон, Баев с их непонятными чувствами, это никчемное депутатство. Все было так запутанно, так давило. А сегодня вечером они просто уедут отсюда, оставив им в наследство все проблемы. Уедут в Москву, а там вскоре пересядут на поезд, идущий в Ростов. Они будут ехать в купе вчетвером - муж и жена, старик и ребенок - пить чай, разговаривать о чем-нибудь простом и нетревожном. Мимо них будут проплывать поля, леса, незнакомые города. Но им они будут не нужны и неинтересны.
Так замечательно было представлять это. Но в это время на лестнице послышались шаги, и в дверь постучали. Стук был какой-то странный - три раздельных громких удара с паузами между ними. Она удивилась. Кому это могло прийти в голову стучать перед входом в библиотеку?
- Войдите, - пробормотала она.
Дверь открылась медленно. И на пороге ее оказался Леонидов - в полной форме, но с фуражкой, сдвинутой набекрень. Он улыбался ей во весь рот и обеими руками прижимал к туловищу большие желтые дыни.
- Боже мой, Алексей, - изумилась она. - Что это? И почему ты стучишь?
- Как порядочный человек, - сообщил тот, ногой пытаясь закрыть за собою дверь, - не могу позволить себе войти без стука к одиноко сидящей барышне. Тем более, что времени еще без минуты три.
- Чем же ты стучал? Дыней?
- Обижаешь, - приосанился Алексей. - Не дыней, а головой. Разве по глубине звука нельзя было отличить?
То, что Вере Андреевне действительно нравилось в нем, было вот это вечно беззаботное его настроение и зеленоватый оттенок глаз.
- Вообще, на твоем месте, Вера, - продолжил он, - на столь ответственном месте в борьбе за культурное просвещение масс, я бы взял пример со Степана Ибрагимовича и привесил над дверью колокольчик. Помимо практического удобства, он мог бы служить мощнейшим орудием в упомянутой борьбе. Представь себе только: заходят эти самые массы в библиотеку, а над головами у них нежно и мелодично - дзинь-дзинь. Это настраивало бы на определенный лад и вообще размягчало бы почву для семян просвещения. Это тебе, - положил он одну из дынь на прилавок.
- Мне?
- Именно тебе.
- Спасибо, Алексей, но... Откуда это?
- Прямиком из Туркмении. Один приятель моего отца вернулся из командировки. Вторую слопаю сам. Ну, так, - огляделся он. Вот это, значит, и есть заведение, взрастившее красу и гордость Зольского района - кандидата в депутаты Российской Федерации товарища Горностаеву. С твоего разрешения я присяду, - и он уселся в кресло напротив нее, вторую дыню разместив на столике рядом. - Ну что, готовишься ты уже ко встречам с избирателями?
- Как же я должна готовиться?
- Перечитать, скажем, кое-что из классики, запастись цитатами. Что ты читала в последнее время?
- Достоевского, - ответила она, подумав.
- Ну-у, Достоевского... Не пойдет. Писатель-то, конечно, был талантливый, пси-хо-логический писатель, но ведь не наш. Как ни крути, совершенно не наш.
- Чей это - не ваш?
- Не прогрессивный. Ни с какого бока, абсолютно не прогрессивный писатель. А если хочешь знать мое мнение, то к тому же еще и не женский.
- То есть в каком же смысле?
- А в том смысле, что все романы, которые он писал, он писал для кого угодно, но не для женщин.
- Ты шутишь?
- Ничего похожего. Я серьезен, как никогда, и, если угодно, могу развить свою мысль. Я ведь, хотя и не писатель, но работенка у меня тоже пси-хо-логическая - совсем как у Порфирия Петровича. Так вот, скажу тебе, Верочка, откровенно, что разница, которая существует между работой с мужчиной и работой с женщиной в нашем деле, огромна. А заключается она в следующем, - он на секунду задумался. - Дело видишь ли в том, что любой не совершенно глупый мужчина к середине жизни сознательно, либо бессознательно выстраивает у себя в голове некую картину этого мира, некую цельную систему, более или менее законченное философское здание. И вот, когда это здание готово, система завершена, когда он окончательно поверил в нее, все значимые поступки его и весь образ мыслей происходить будут из этой системы. Поэтому основная задача у меня как у следователя в работе с мужчиной - расшатать его философское здание, найти в нем плохо сцементированные кирпичики и вышибить их - так чтобы все здание рухнуло. И вот когда это происходит, если это происходит, мужчина становится беспомощен и податлив, как воск. Он выдаст тебе все и вся. Иное дело с женщиной. У женщины расшатывать нечего. Женщина за редким исключением живет помимо какой бы то ни было системы взглядов. Женщин-философов ведь не бывает. Когда я в своем кабинете беседую с женщиной, мне представляется, что на месте этого самого здания насыпана, скажем, кучка песка. Ты меня понимаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139