Нешто вы не христиане?
Крики, понесшиеся со всех сторон, заставили его умолкнуть ненадолго.
- Отойди, Глеб! Не мешайся! Вот твою избу подпалила б, небось не так запел бы... Нечего языком трепать!
- Мужики, мужики! Подождите! Не кричите вы... Да дайте сказать!.. Грех это большой, грех великий! Сами же вы знаете блаженная она, дитя Божье - что творит, того не может ведать.
На эти слова выбралась из толпы перед Глебом Прасковья маленькая, сгорбленная, с седыми паклями из-под платка старуха с клюкой - зло сверкнула на него снизу вверх колючими глазками.
- Блаженная, говоришь?! - взвизгнула она. - Дитя Божье?! Так это Бог, по-твоему, надоумил ее избу подпалить?! Бог?! Ну-ка, отвечай! Да ты видал ли, Глеб, когда настоящих блаженных-то? Домитиана Салоса? Василису Вшивую? А вот я, так видала. Те не мычат, как Лушка, те с Богом разговаривают, людей насквозь видят, будущее пророчат. Опомнись, Глеб! Окороти язык, не кощунствуй! Бесноватая она, а не блаженная! Злые духи сызмальства ее одолели. И давно я предрекала от нее беду. Не слушали меня. Ну, так и расхлебывайте теперь!
Погрозив клюкою вокруг себя, повернулась и пошла Прасковья сквозь толпу, заковыляла вон с площади.
- Верно говорит! - закричали в толпе. - Бесноватая она и есть! Злого да бесчинного блаженной Бог не внушит.
- Да какая же она бесноватая?! - взмолился Глеб. - Ведь уж двадцать лет, с младенчества, среди вас живет. Как же можно теперь зарубить вот так? Разве горю этим поможешь?!
- А ну, как она еще подожжет - тогда что? Да чего там зря разговаривать с ним - казнить!
- Нечаянно ведь это, селяне! Сами же знаете, что нечаянно. Не подожжет она больше. Да вы посмотрите на нее, - Глеб резко обернулся к Лукерье, глаза их - два Глебова и один Косой встретились.
Столько страдания, столько детского, трепетного испуга прочитал он в них, смотрящих в разные стороны, что содрогнулся. Она не ведала, что грозит ей. Ей было страшно оттого, что так грубо приволокли ее сюда, избили - за что, она не знала. Робко, опасливо улыбнулась она Глебу - будто спрашивала: что творится здесь, зачем все такие злые сегодня?
- Да вы в глаза ей посмотрите! - закричал Глеб, выходя из себя. - Она ж дитя!
Никто не слушал его. Куда бы ни взглянул он, везде встречал озлобленные лица, перекошенные ненавистью рты, угрожающие взмахи рук.
Он увидел топор. Сзади кто-то передал его в середину круга, и Семен Кузня шагнул вперед, чтобы взять его.
Бессильная ярость захлестнула Глеба. В глазах его закружилось. Быстрым движением опередив Семена, он выхватил оружие и, остервенело размахивая им, заорал в наступившей на мгновение тишине:
- Не пущу! Не пущу! Не подходи, ироды!
И тут же сзади кто-то повис у него на шее. Топор выхватили, несколько человек повалили и подмяли его под себя.
Он плохо помнил, как все было дальше. В памяти остались только разрозненные куски. Он помнил, как руки ему заломили за спину, как в какое-то мгновение он оказался лицом к лицу с юродивой, и она пролепетала что-то на птичьем языке. Кто-то сильно ударил его в голову, и потом он увидел себя уже привязанным к березе - чуть в стороне от толпы. Вдруг заметил рядом насмерть перепуганного, плачущего Митьку. Попытался сделать спокойное лицо, спросил:
- Ты что здесь делаешь? Я же велел тебе дома сидеть.
- М-меня мамка п-послала, - Митька часто всхлипывал.
Голова у Глеба гудела, будто колокол. Превозмогая боль, он старался говорить ровно:
- А ну, бегом домой. И мамке - ни слова.
Митька отчаянно замотал головой.
- Не пойду я! Па-апка! Что они с тобой делают?!
Спорить Глеб был уже не в силах.
У кого-то в толпе нашлась старая тряпка. Юродивой завязали глаза и поставили на колени. Кузня, обеими руками держа топор, медленно подошел к ней и огляделся. Шепоток, гулявший по толпе, в мгновение будто ветром сдуло. В наступившей тишине слышно было, как Лушка что-то бормочет себе под нос. Семен, казалось, подождал, не скажет ли кто чего, потом поежился и будто нехотя примерил острие над лушкиной головой. Вздох прошел по толпе. Все принялись быстро креститься, чей-то женский голос, слабо вскрикнув, помянул Христа. Вдруг все обернулись разом.
- Сто-ой! - орал и бился у березы Глеб. - Митька, отвернись! Отвернись, тебе говорю! Быстро!!!
Захлебнувшись слезами, мальчонка ткнулся лицом в отцовскую рубаху.
В толпе началась возня. Бабы, за шкирки ловя ребятишек, прятали их лицами на животе. Потом опять все замерло.
Лушка, стоя на коленях, совсем притихла и, казалось, прислушивалась. Истово перекрестился палач. Топор вознесся, завис на мгновение над головами и коршуном полетел вниз. Глухой удар, хруст костей и страшный нечеловеческий крик сотрясли, казалось, небеса. Бог ведает, как уж это случилось - то ли рука у палача дрогнула, то ли юродивая, учуяв опасность, дернулась в последний момент - но только удар пришелся не в голову ей, а в плечо. Повалившись на землю, Лукерья выла, кричала, хрипела, визжала. Кровь из разрубленного плеча хлестала ручьем. Стон прокатился по толпе. Бледный, как полотно, Семен, держа на вытянутых руках окровавленный топор, суетливо примерялся добить казнимую. Но та корчилась в таких судорогах, что сделать это было непросто. К тому же и у самого Семена дрожали руки.
Немало времени прошло, прежде чем он все-таки улучил момент и, зычно выдохнув, наискось всадил топор в лушкину голову. Тяжелое лезвие, разрубив ухо и грязную тряпку, которой завязаны были глаза юродивой, вошло в череп по самое основание. Вой мгновенно оборвался, и с коротким гортанным хрипом вылетела из тела замученная душа.
Измазанный кровью, опустив руки, стоял над распластанным телом палач. Толпа как будто окаменела, дивясь на содеянное ею. Отовсюду слышался плач.
Из задних рядов в круг вошел Родион Кожемяка, остановился над кровавой лужей, постоял, бессмысленно глядя на труп и, пошатываясь, побрел прочь. Шагов через десять его вырвало.
- Собирайся, - приказал Глеб, едва они с Митькой переступили порог избы. - Мы уходим.
Марья удивленно обернулась к нему.
- Куда, Глебушка?
- Не знаю. Все равно. Здесь нельзя нам больше оставаться.
Он вплотную подошел к ней, взял за плечи и стал смотреть ей в глаза. Она заморгала - не выдержала боли, которая застыла во взгляде его.
- Они зарубили ее. Понимаешь - зарубили! Это ж тоже, что младенца казнить... - голос его дрогнул было, но он сдержался, проговорил ровно. - Они не христиане. Они вере нашей изменили. Ты пойдешь со мной?
Марья побледнела, перекрестилась.
- Да может быть, завтра уж, Глебушка? - спросила она робко. - Чего уж на ночь-то глядючи?
Глеб сначала даже и не понял.
- Что? - сказал он, посмотрел удивленно. - Ну, конечно, завтра. О чем ты, Марья, Господь с тобою. Только собираться сейчас и начнем, чтобы с утра выйти.
Она кивнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139