стремление откусить больше, чем помещается во рту, довело до плохого конца многих ребят покруче, чем он.
Отныне Папа единолично правил целым районом, что его вполне устраивало. Положение его казалось настолько прочным, что он мог позволить себе игнорировать отдельных остряков, за глаза величавших его Мутным Папой. Вся соль тут заключалась в том, что зубоскалили они за глаза и с оглядкой, что свидетельствовало о страхе, который в глазах Мутного Папы был эквивалентен уважению.
Жизнь с провинциальной неторопливостью шла своим чередом: в обмен на оружие в закрома сыпалась зелень, тихие коммерсанты исправно платили дань. Старая, как мир, формула «Вы платите — мы защищаем» в Гвоздилине работала как нигде, поскольку защищать своих данников Мутному Папе было не от кого. Пару раз в его район сунулись гастролеры из Мурома, причем вторая компания приезжала не столько на гастроли, сколько узнать, что случилось с первой. Они не только узнали это, но и в полной мере ощутили на собственной шкуре — ни одного Ильи Муромца среди них не оказалось, так что не осталось никого, кто мог бы вернуться и рассказать муромским авторитетам, что творится в этом чертовом Гвоздилине.
Вскоре Мутный Папа, как всякий солидный человек, обзавелся семьей. Он вряд ли смог бы объяснить, зачем ему это понадобилось, но, тем не менее, семья каким-то образом еще немного поднимала его в собственных глазах, а это стоило тех мелких неудобств, которые она причиняла. Подруга жизни родила ему дочь, которую Папа по-своему, пусть очень своеобразно, но все-таки любил. Дочери исполнилось полтора года, когда она впервые подхватила вирусную инфекцию. Разумеется, оснований для паники не было, дети болеют все время, но это была его дочь, черт побери, и Папа поставил на уши все коммерческие аптеки, в государственные он не заходил поскольку никто не лечит детские простуды с помощью клизмы и импортных презервативов.
Слегка заикающийся (не иначе, как от волнения) аптекарь выставил на прилавок целую батарею цветастых упаковок. Папа сгреб их все, невнимательно выслушал инструкции по применению, бросил на прилавок двадцать долларов и укатил в своем черном «Паджеро».
Через два дня он вернулся. Лицо у него было чернее, чем задний борт его «джипа». Одной рукой он сунул в лицо несчастному аптекарю вороненый ТТ, а другой — свидетельство о смерти, выданное участковым врачом, и акт медицинской экспертизы, в котором черным по белому было пропечатано: отравление лекарственными препаратами. Аптекарь позеленел и попросил неделю на то, чтобы разобраться. Папа дал ему два дня, после чего ушел, хлопнув дверью с такой силой, что посыпалось стекло, но не забыв при этом оставить возле аптеки пару человек, на тот случай, если у ее владельца вдруг возникнут какие-нибудь не совсем удачные мысли.
Тогда-то все и началось. Вернувшись в назначенный день в аптеку, Папа, вместо того, чтобы выслушать подробный покаянный отчет, неожиданно сам был призван к ответу и вынужден был признать, что дочка — дочкой, а «крыша» — «крышей». Грубо говоря, ему прозрачно намекнули, что в смерти дочери он виноват сам, поскольку допустил проникновение в город какого-то постороннего жулья, делавшего бизнес на смертельно ядовитой дряни. Мутный Папа взвился, словно его ткнули в зад раскаленным шилом. Он снова достал свой неразлучный ТТ, но слегка побледневшие аптекари стояли насмерть: «Можешь стрелять, Папа, — сказали они, — но если ты не возьмешься за дело, то не только не вернешь дочери, но и не получишь от нас ни копейки. Если ты не найдешь этого умника, Папа, — сказали эти клистирные трубки, — то мы сами найдем человека, который сможет нас защитить за наши деньги».
Папа понял, что деваться некуда: под угрозой оказалась его репутация. Кроме того, хотя мертвые и не возвращаются, за них можно — да нет, нужно! — мстить. Это, между прочим, тоже являлось вопросом репутации и престижа.
Мутный Папа взялся за дело — сначала неохотно, с ленцой, но, когда разосланные им люди начали возвращаться с пустыми руками, а две из пяти коммерческих аптек в его районе были закрыты за то, что торговали отравой, его стал мало-помалу разбирать охотничий азарт. Он заткнул аптекарям рот, просто освободив их на время от уплаты ежемесячной дани, и принялся искать по-настоящему.
Он никогда не стал бы Папой, если бы не умел добиваться своего. Два с половиной месяца поисков наконец увенчались успехом. Так бывает всегда: какой бы совершенной ни была система безопасности, в ней всегда находится брешь. Любой секрет перестает быть секретом, как только его узнает больше двух человек. Кто-то непременно обронит намек, и кто-то непременно повторит его слова, и в конце концов это дойдет до того, кто умеет слушать... особенно если ты готов платить за информацию.
Достойным завершением этой работы явился перехваченный груз и два убитых курьера — просто для того, чтобы этот московский крендель раз и навсегда усвоил, кто здесь хозяин. Чертовы клистирные трубки без звука оплатили выставленный Папой королевский счет за оказанные услуги и по собственной инициативе купили роскошный венок на могилку его дочери. Папа как раз направлялся на кладбище, чтобы взглянуть, как будет смотреться венок на фоне недавно установленного памятника в виде мраморного ангела с двухметровым размахом крыльев, когда сотовый телефон у него в кармане взорвался заполошной трелью.
Папа сбросил скорость со ста тридцати до девяноста километров в час и ответил на вызов. Трубка орала и заикалась, перескакивая с пятого на десятое, повторяясь и путаясь, и Папе с большим трудом удалось уяснить, что час назад на «джипе» с московскими номерами приехали четверо мордоворотов, взяли на базаре Белого и Чирья и повезли в Санта-Барбару.
Санта-Барбарой в Гвоздилино именовался монастырь святой великомученицы Варвары, находившийся в такой стадии разрушения, что приехавшие из Мурома попы, полазив полдня по зарослям бурьяна и грудам битого, почерневшего от времени кирпича, плюнули и уехали восвояси, оттерев предварительно подошвы от налипшего на них дерьма. Тихое это местечко располагалось в трех с небольшим километрах от города и как нельзя лучше подходило для дел, требовавших покоя и уединения. Поразмыслив, Мутный Папа решил, что если он не поторопится, то к великомученице Варваре в ближайшее время присоединятся еще два великомученика.
Он гаркнул во все еще продолжавшую тараторить трубку, заставив своего собеседника заткнуться и слушать, и велел собирать людей. Отключившись, он остановил машину и закурил. Нужно было сосредоточиться, настроиться на разборку, проверить пистолет и вообще поразмыслить.
Мутному Папе было ясно, откуда дует ветер, — московский хлыщ решил свести счеты на Папиной территории, вот только делал он это как-то странно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Отныне Папа единолично правил целым районом, что его вполне устраивало. Положение его казалось настолько прочным, что он мог позволить себе игнорировать отдельных остряков, за глаза величавших его Мутным Папой. Вся соль тут заключалась в том, что зубоскалили они за глаза и с оглядкой, что свидетельствовало о страхе, который в глазах Мутного Папы был эквивалентен уважению.
Жизнь с провинциальной неторопливостью шла своим чередом: в обмен на оружие в закрома сыпалась зелень, тихие коммерсанты исправно платили дань. Старая, как мир, формула «Вы платите — мы защищаем» в Гвоздилине работала как нигде, поскольку защищать своих данников Мутному Папе было не от кого. Пару раз в его район сунулись гастролеры из Мурома, причем вторая компания приезжала не столько на гастроли, сколько узнать, что случилось с первой. Они не только узнали это, но и в полной мере ощутили на собственной шкуре — ни одного Ильи Муромца среди них не оказалось, так что не осталось никого, кто мог бы вернуться и рассказать муромским авторитетам, что творится в этом чертовом Гвоздилине.
Вскоре Мутный Папа, как всякий солидный человек, обзавелся семьей. Он вряд ли смог бы объяснить, зачем ему это понадобилось, но, тем не менее, семья каким-то образом еще немного поднимала его в собственных глазах, а это стоило тех мелких неудобств, которые она причиняла. Подруга жизни родила ему дочь, которую Папа по-своему, пусть очень своеобразно, но все-таки любил. Дочери исполнилось полтора года, когда она впервые подхватила вирусную инфекцию. Разумеется, оснований для паники не было, дети болеют все время, но это была его дочь, черт побери, и Папа поставил на уши все коммерческие аптеки, в государственные он не заходил поскольку никто не лечит детские простуды с помощью клизмы и импортных презервативов.
Слегка заикающийся (не иначе, как от волнения) аптекарь выставил на прилавок целую батарею цветастых упаковок. Папа сгреб их все, невнимательно выслушал инструкции по применению, бросил на прилавок двадцать долларов и укатил в своем черном «Паджеро».
Через два дня он вернулся. Лицо у него было чернее, чем задний борт его «джипа». Одной рукой он сунул в лицо несчастному аптекарю вороненый ТТ, а другой — свидетельство о смерти, выданное участковым врачом, и акт медицинской экспертизы, в котором черным по белому было пропечатано: отравление лекарственными препаратами. Аптекарь позеленел и попросил неделю на то, чтобы разобраться. Папа дал ему два дня, после чего ушел, хлопнув дверью с такой силой, что посыпалось стекло, но не забыв при этом оставить возле аптеки пару человек, на тот случай, если у ее владельца вдруг возникнут какие-нибудь не совсем удачные мысли.
Тогда-то все и началось. Вернувшись в назначенный день в аптеку, Папа, вместо того, чтобы выслушать подробный покаянный отчет, неожиданно сам был призван к ответу и вынужден был признать, что дочка — дочкой, а «крыша» — «крышей». Грубо говоря, ему прозрачно намекнули, что в смерти дочери он виноват сам, поскольку допустил проникновение в город какого-то постороннего жулья, делавшего бизнес на смертельно ядовитой дряни. Мутный Папа взвился, словно его ткнули в зад раскаленным шилом. Он снова достал свой неразлучный ТТ, но слегка побледневшие аптекари стояли насмерть: «Можешь стрелять, Папа, — сказали они, — но если ты не возьмешься за дело, то не только не вернешь дочери, но и не получишь от нас ни копейки. Если ты не найдешь этого умника, Папа, — сказали эти клистирные трубки, — то мы сами найдем человека, который сможет нас защитить за наши деньги».
Папа понял, что деваться некуда: под угрозой оказалась его репутация. Кроме того, хотя мертвые и не возвращаются, за них можно — да нет, нужно! — мстить. Это, между прочим, тоже являлось вопросом репутации и престижа.
Мутный Папа взялся за дело — сначала неохотно, с ленцой, но, когда разосланные им люди начали возвращаться с пустыми руками, а две из пяти коммерческих аптек в его районе были закрыты за то, что торговали отравой, его стал мало-помалу разбирать охотничий азарт. Он заткнул аптекарям рот, просто освободив их на время от уплаты ежемесячной дани, и принялся искать по-настоящему.
Он никогда не стал бы Папой, если бы не умел добиваться своего. Два с половиной месяца поисков наконец увенчались успехом. Так бывает всегда: какой бы совершенной ни была система безопасности, в ней всегда находится брешь. Любой секрет перестает быть секретом, как только его узнает больше двух человек. Кто-то непременно обронит намек, и кто-то непременно повторит его слова, и в конце концов это дойдет до того, кто умеет слушать... особенно если ты готов платить за информацию.
Достойным завершением этой работы явился перехваченный груз и два убитых курьера — просто для того, чтобы этот московский крендель раз и навсегда усвоил, кто здесь хозяин. Чертовы клистирные трубки без звука оплатили выставленный Папой королевский счет за оказанные услуги и по собственной инициативе купили роскошный венок на могилку его дочери. Папа как раз направлялся на кладбище, чтобы взглянуть, как будет смотреться венок на фоне недавно установленного памятника в виде мраморного ангела с двухметровым размахом крыльев, когда сотовый телефон у него в кармане взорвался заполошной трелью.
Папа сбросил скорость со ста тридцати до девяноста километров в час и ответил на вызов. Трубка орала и заикалась, перескакивая с пятого на десятое, повторяясь и путаясь, и Папе с большим трудом удалось уяснить, что час назад на «джипе» с московскими номерами приехали четверо мордоворотов, взяли на базаре Белого и Чирья и повезли в Санта-Барбару.
Санта-Барбарой в Гвоздилино именовался монастырь святой великомученицы Варвары, находившийся в такой стадии разрушения, что приехавшие из Мурома попы, полазив полдня по зарослям бурьяна и грудам битого, почерневшего от времени кирпича, плюнули и уехали восвояси, оттерев предварительно подошвы от налипшего на них дерьма. Тихое это местечко располагалось в трех с небольшим километрах от города и как нельзя лучше подходило для дел, требовавших покоя и уединения. Поразмыслив, Мутный Папа решил, что если он не поторопится, то к великомученице Варваре в ближайшее время присоединятся еще два великомученика.
Он гаркнул во все еще продолжавшую тараторить трубку, заставив своего собеседника заткнуться и слушать, и велел собирать людей. Отключившись, он остановил машину и закурил. Нужно было сосредоточиться, настроиться на разборку, проверить пистолет и вообще поразмыслить.
Мутному Папе было ясно, откуда дует ветер, — московский хлыщ решил свести счеты на Папиной территории, вот только делал он это как-то странно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100