Комитет устоял, но толпе было, конечно же, маловато расправы над памятником, и генерал Трошин был одним из тех немногих, кого могучая организация отдала на растерзание одуревшей от вседозволенности шайке демократов — все равно толку от него было, как от козла молока.
Когда возможности косвенного шантажа подобным образом исчерпались, Наркисса Даниловна не сдалась и перешла к шантажу прямому. Ей ничего не стоило позвонить к нему на работу и спросить у шефа, считает ли тот нормальным и допустимым наличие у себя в отделе офицера-алкоголика, ни во что не ставящего семью как ячейку общества. Черт возьми, она делала это трижды! И каждый раз он имел долгий и неприятный разговор с шефом... Кроме того, хоть старый сморчок, ее папаша, и влачил вполне жалкое существование всеми забытого пенсионера, но связи у него остались, и, не будучи в состоянии продвинуть зятя, он мог его вполне успешно придерживать, что и делал неоднократно с маразматическим злорадством.
И теперь, сверля взглядом заледеневший затылок супруги, Виктор Николаевич отлично представлял себе, чем может закончиться его выходка. Такого он не позволял себе никогда, и теперь она могла забыть об инстинкте самосохранения и заложить его — заложить по-настоящему. Он не был настолько глуп, чтобы посвящать ее в подробности своих взаимоотношений с Головой, но и она, следовало отдать ей должное, никогда не была полной идиоткой и наверняка о многом догадывалась. Тем не менее, невзначай перейдя свой персональный Рубикон, Виктор Николаевич внезапно испытал пьянящее чувство освобождения, словно школьник, который, придя в школу с невыученными уроками, обнаружил, что все его учителя заболели, а то и скончались. Больше не надо было прятаться, и он вдруг почувствовал небывалый прилив энергии: теперь он мог со всем справиться сам... Пожалуй, даже и с той девчонкой, которая ухитрилась дважды подряд выбить из него дерьмо.
— И вот еще что, — сказал он, по-прежнему глядя в спину жены. Он опять забыл про свою чертову щербатость, и получилось у него нечто вроде «восьисесто», но это были уже сущие мелочи: выбитые зубы — это не выбитые мозги, с этим можно жить. — Вот еще что, — повторил он, старательно артикулируя звуки. — Не пытайся больше испортить мне жизнь, это плохо кончится.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что поднимешь на меня руку? — с великолепным презрением спросила Наркисса Даниловна, всем корпусом разворачиваясь к мужу. Это был величественный, отлично отрепетированный поворот — так разворачивается орудийная башня береговой батареи, готовясь мощным залпом смести супостата с лица земли. Но залпа не получилось. Вместо залпа вышел пшик, потому что в глазах жены Виктор Николаевич даже через свои поврежденные очки разглядел неуверенность.
— Руку? — переспросил он с нехорошей улыбкой. — Руку? Не смеши меня, зайка. Времена, когда я мог бы ограничиться этим, давно прошли. Я тебя просто пристрелю и закопаю в лесу под елкой. Надеюсь, ты понимаешь, что я не шучу. Ты надоела мне смертельно, я терплю уже тысячу лет, и, если ты дашь мне повод, я сделаю это с удовольствием.
Теперь он отчетливо видел страх, поселившийся в густо подведенных глазах супруги. Холеное сучье лицо вытянулось и побледнело, и — о, счастье! — она молчала. Впервые за десять лет ей нечего было сказать. Ее личное хранилище гладких, как обточенные морем камни, заготовленных на все случаи жизни фраз внезапно опустело. На береговой батарее кончились снаряды — канониры тайком разбегались кто куда, а доведенные до отчаянья офицеры пускали себе пулю в лоб и подрывали орудия, чтобы те не достались врагу. Виктор Николаевич по роду своей деятельности не раз бывал в острых ситуациях, но никогда в жизни не переживал такого триумфа, как сейчас. Он даже вообразить себе не мог, насколько, оказывается, просто было заставить ее замолчать. Впрочем, вполне возможно, что для этого вначале нужно было в достаточной мере внутренне созреть. Может быть, вовсе не его слова напугали ее, а заключенная в них правдивая интонация или холодный блеск его глаз, вдруг сделавшихся похожими на мертвые серые камешки, вкрапленные в меловой откос лица. Так или иначе, это была победа, и он начал верить, что, возможно, еще увидит небо в алмазах.
— И научись, наконец, готовить, — с отвращением сказал он, вставая из-за стола и с грохотом отодвигая табурет. — От твоей стряпни тараканы дохнут.
Спускаясь в лифте, он подумал, что теперь, пожалуй, ему и вправду придется организовать для жены несчастный случай. Сейчас она напугана, но страх постепенно пройдет, и она попытается как-нибудь достать его. Он ничуть не обманывался по поводу своей дражайшей половины: проблема, которую он создал своей мальчишеской выходкой, была очень серьезной, но, в конце концов, решение подобных проблем было частью его профессии — не самой важной, но, пожалуй, самой любимой. Планировать чужую жизнь, из-за кулис руководить ею так, чтобы каждый следующий шаг приближал жертву к тщательно отрежиссированной развязке, — это было наивысшее наслаждение. Это была власть.
Осторожно вставив сигарету в рассеченные губы, он вышел из подъезда и сел в свою темно-вишневую «восьмерку». Мысли его были заняты одновременным решением двух сходных задач: как, не привлекая к себе внимания, организовать гибель любимой супруги и как рассчитаться с этой соплячкой из «Омикрона». Кое-какие наметки уже начали появляться, но все это еще следовало как следует обдумать и тщательнейшим образом спланировать.
Этим сентябрьским утром майор ФСБ Гаврилин отправлялся на службу в приподнятом настроении.
Глава 15
Полковник закурил и предложил сигарету сидевшему на заднем сиденье со следящим устройством на коленях капитану. Капитан отказался простым отрицательным движением тяжелого подбородка — он забыл обо всем, впившись взглядом в миниатюрный дисплей, расчерченный условной сеткой улиц, по которому, непрерывно мигая, короткими толчками двигалась красная точка.
— Пошла? — спросил полковник, борясь с желанием перегнуться через спинку сиденья и, вытянув шею, взглянуть на экран. Все эти мудреные электронные штуковины до сих пор вызывали у него смутные подозрения: полковник чувствовал себя деревенским простаком, которого водит за нос компьютерная цыганка.
— Пошла, — слегка сдавленным голосом сказал капитан, и полковник с неудовольствием подумал, что парень сильно нервничает. Это потянуло за собой привычную цепочку невеселых мыслей: настоящие профессионалы вымирали, как мамонты, а на смену им приходили, в лучшем случае, такие, как этот... с нервами. В худшем случае это были просто дураки.
Полковник резко оборвал себя: нет более верного признака подкрадывающейся старости, чем брюзжание в адрес молодежи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Когда возможности косвенного шантажа подобным образом исчерпались, Наркисса Даниловна не сдалась и перешла к шантажу прямому. Ей ничего не стоило позвонить к нему на работу и спросить у шефа, считает ли тот нормальным и допустимым наличие у себя в отделе офицера-алкоголика, ни во что не ставящего семью как ячейку общества. Черт возьми, она делала это трижды! И каждый раз он имел долгий и неприятный разговор с шефом... Кроме того, хоть старый сморчок, ее папаша, и влачил вполне жалкое существование всеми забытого пенсионера, но связи у него остались, и, не будучи в состоянии продвинуть зятя, он мог его вполне успешно придерживать, что и делал неоднократно с маразматическим злорадством.
И теперь, сверля взглядом заледеневший затылок супруги, Виктор Николаевич отлично представлял себе, чем может закончиться его выходка. Такого он не позволял себе никогда, и теперь она могла забыть об инстинкте самосохранения и заложить его — заложить по-настоящему. Он не был настолько глуп, чтобы посвящать ее в подробности своих взаимоотношений с Головой, но и она, следовало отдать ей должное, никогда не была полной идиоткой и наверняка о многом догадывалась. Тем не менее, невзначай перейдя свой персональный Рубикон, Виктор Николаевич внезапно испытал пьянящее чувство освобождения, словно школьник, который, придя в школу с невыученными уроками, обнаружил, что все его учителя заболели, а то и скончались. Больше не надо было прятаться, и он вдруг почувствовал небывалый прилив энергии: теперь он мог со всем справиться сам... Пожалуй, даже и с той девчонкой, которая ухитрилась дважды подряд выбить из него дерьмо.
— И вот еще что, — сказал он, по-прежнему глядя в спину жены. Он опять забыл про свою чертову щербатость, и получилось у него нечто вроде «восьисесто», но это были уже сущие мелочи: выбитые зубы — это не выбитые мозги, с этим можно жить. — Вот еще что, — повторил он, старательно артикулируя звуки. — Не пытайся больше испортить мне жизнь, это плохо кончится.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что поднимешь на меня руку? — с великолепным презрением спросила Наркисса Даниловна, всем корпусом разворачиваясь к мужу. Это был величественный, отлично отрепетированный поворот — так разворачивается орудийная башня береговой батареи, готовясь мощным залпом смести супостата с лица земли. Но залпа не получилось. Вместо залпа вышел пшик, потому что в глазах жены Виктор Николаевич даже через свои поврежденные очки разглядел неуверенность.
— Руку? — переспросил он с нехорошей улыбкой. — Руку? Не смеши меня, зайка. Времена, когда я мог бы ограничиться этим, давно прошли. Я тебя просто пристрелю и закопаю в лесу под елкой. Надеюсь, ты понимаешь, что я не шучу. Ты надоела мне смертельно, я терплю уже тысячу лет, и, если ты дашь мне повод, я сделаю это с удовольствием.
Теперь он отчетливо видел страх, поселившийся в густо подведенных глазах супруги. Холеное сучье лицо вытянулось и побледнело, и — о, счастье! — она молчала. Впервые за десять лет ей нечего было сказать. Ее личное хранилище гладких, как обточенные морем камни, заготовленных на все случаи жизни фраз внезапно опустело. На береговой батарее кончились снаряды — канониры тайком разбегались кто куда, а доведенные до отчаянья офицеры пускали себе пулю в лоб и подрывали орудия, чтобы те не достались врагу. Виктор Николаевич по роду своей деятельности не раз бывал в острых ситуациях, но никогда в жизни не переживал такого триумфа, как сейчас. Он даже вообразить себе не мог, насколько, оказывается, просто было заставить ее замолчать. Впрочем, вполне возможно, что для этого вначале нужно было в достаточной мере внутренне созреть. Может быть, вовсе не его слова напугали ее, а заключенная в них правдивая интонация или холодный блеск его глаз, вдруг сделавшихся похожими на мертвые серые камешки, вкрапленные в меловой откос лица. Так или иначе, это была победа, и он начал верить, что, возможно, еще увидит небо в алмазах.
— И научись, наконец, готовить, — с отвращением сказал он, вставая из-за стола и с грохотом отодвигая табурет. — От твоей стряпни тараканы дохнут.
Спускаясь в лифте, он подумал, что теперь, пожалуй, ему и вправду придется организовать для жены несчастный случай. Сейчас она напугана, но страх постепенно пройдет, и она попытается как-нибудь достать его. Он ничуть не обманывался по поводу своей дражайшей половины: проблема, которую он создал своей мальчишеской выходкой, была очень серьезной, но, в конце концов, решение подобных проблем было частью его профессии — не самой важной, но, пожалуй, самой любимой. Планировать чужую жизнь, из-за кулис руководить ею так, чтобы каждый следующий шаг приближал жертву к тщательно отрежиссированной развязке, — это было наивысшее наслаждение. Это была власть.
Осторожно вставив сигарету в рассеченные губы, он вышел из подъезда и сел в свою темно-вишневую «восьмерку». Мысли его были заняты одновременным решением двух сходных задач: как, не привлекая к себе внимания, организовать гибель любимой супруги и как рассчитаться с этой соплячкой из «Омикрона». Кое-какие наметки уже начали появляться, но все это еще следовало как следует обдумать и тщательнейшим образом спланировать.
Этим сентябрьским утром майор ФСБ Гаврилин отправлялся на службу в приподнятом настроении.
Глава 15
Полковник закурил и предложил сигарету сидевшему на заднем сиденье со следящим устройством на коленях капитану. Капитан отказался простым отрицательным движением тяжелого подбородка — он забыл обо всем, впившись взглядом в миниатюрный дисплей, расчерченный условной сеткой улиц, по которому, непрерывно мигая, короткими толчками двигалась красная точка.
— Пошла? — спросил полковник, борясь с желанием перегнуться через спинку сиденья и, вытянув шею, взглянуть на экран. Все эти мудреные электронные штуковины до сих пор вызывали у него смутные подозрения: полковник чувствовал себя деревенским простаком, которого водит за нос компьютерная цыганка.
— Пошла, — слегка сдавленным голосом сказал капитан, и полковник с неудовольствием подумал, что парень сильно нервничает. Это потянуло за собой привычную цепочку невеселых мыслей: настоящие профессионалы вымирали, как мамонты, а на смену им приходили, в лучшем случае, такие, как этот... с нервами. В худшем случае это были просто дураки.
Полковник резко оборвал себя: нет более верного признака подкрадывающейся старости, чем брюзжание в адрес молодежи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100