Это было сродни тем фокусам, которые проделывал в свое время тот парень из Назарета — по крайней мере, в данный момент Гаврилину казалось, что это именно так.
Здесь было совсем темно. Наркисса Даниловна всегда задергивала шторы в спальне тщательнейшим образом. Гаврилин нашарил на стене провод ночника. Легко пробежав пальцами по шнуру, он нашел клавишу выключателя и нажал ее с легким щелчком. Загоревшийся мягкий красноватый свет мог разбудить жену, но майор сознательно шел на риск — коль скоро он решился на такое отчаянное дело, то следовало извлечь из него хотя бы минимум удовольствия, а получать удовольствие в темноте майор не умел. Свет был не красным, как, к примеру, в фотолаборатории, а именно красноватым. При таком свете в самый раз упражняться в постели с умелой и горячей бабой, и Гаврилин в который раз подивился тому, для чего его фригидной спутнице жизни понадобилось такое освещение в спальне. «А может быть, это она со мной фригидная», — подумалось ему вдруг. Не то чтобы у нее был любовник или, тем более, любовники — она, похоже, всю жизнь мерила одним аршином всех без исключения мужиков, — но себя-то она, вне всякого сомнения, любила без памяти. Так, может?.. Долгими зимними вечерами, так сказать, когда муж не то на службе, не то просто шляется по кабакам с бабами... а? Могло такое быть?
Майор подумал, что могло, и с удивлением поймал себя на том, что испытывает смутное, глухое, но, несомненно, сексуальное возбуждение. Это и впрямь было диво дивное — ничего подобного жена не вызывала в нем уже очень давно, и он привык считать ее абсолютно бесполым существом, наподобие улитки или устрицы... Говоря попросту, по-русски, это был чертов слизняк, которого следовало поскорее раздавить, пока не оказалось, что он смертельно ядовит.
Гаврилин медленно, осторожно приподнял принесенную с собой подушку обеими руками, пытаясь отогнать от себя отвратительные и вместе с тем странно будоражащие видения того, как это чересчур сухощавое тело с усохшей грудью, сильными икрами и выступающими буграми коленных чашечек извивается на постели в сладкой истоме, сминая простыни, с зажатой между ног рукой, издавая хриплые стоны и закатывая глаза с размазавшейся вокруг них тушью... забавы стареющей женщины, призванные скрасить добровольное одиночество... Отвратительно, конечно, но возбуждение майора Гаврилина совершенно необъяснимым образом продолжало усиливаться. Он чувствовал, что еще немного, и он сделает с женой то, чего не делал уже давненько. Вряд ли она будет этому рада, и вряд ли дело тогда обойдется без синяков, ссадин и иных телесных повреждений. Нет, решил майор, надо кончать, и кончать поскорее, пока она и в самом деле не проснулась.
Он быстро шагнул вперед и одним точным движением накрыл голову жены подушкой, нажимая изо всех сил, вдавливая, втискивая, перекрывая малейший доступ кислорода. Храп оборвался, словно отсеченный ударом топора, руки Наркиссы Даниловны — чересчур сухие руки с начавшей уже дрябнуть кожей и любовно отполированными длинными ногтями, покрытыми вишневым лаком, — взметнулись вверх, как две испуганные птицы, и бестолково замолотили по воздуху, иногда задевая майора по плечам и голой груди. Она сильно забила ногами, всем телом выгибаясь вверх в безнадежной попытке сделать вдох. Отброшенное одеяло сползло на пол, ночная рубашка высоко задралась, обнажая то, чего Виктор Николаевич не видел уже, как минимум, лет пять, а то и все шесть, и он почувствовал, что его возбуждение приближается к критической точке. Она боролась за жизнь с такой яростью, которой он даже не предполагал встретить в этом измученном мнимыми болезнями, иссушенном идиотскими диетами теле, но результат был известен заранее, и в конце концов она уступила. Выгнувшееся вверх непристойной дугой тело содрогнулось, обмякло и опустилось на смятую постель, широко раздвинутые ноги в последний раз слабо взбрыкнули, со стуком ударив желтыми пятками в деревянную спинку кровати, и майор Гаврилин Виктор Николаевич из женатого человека превратился во вдовца.
Он разогнулся и посмотрел на часы, все это время продолжавшие мирно тикать на ночном столике. Было самое начало пятого. У него оставалось сколько угодно времени на то, чтобы довести начатое дело до конца и сделать все, как полагается. В этот момент до него вдруг дошло, что он только что убил собственную жену, но эмоции, если они и были, оказались совершенно заслоненными ошеломляющим осознанием того факта, что его возбуждение вовсе не прошло... Черт, он хотел ее, хотел именно теперь, когда она была мертва и ничего не могла возразить и пока... Ну да, пока она была еще теплая.
— Совсем охренел, — вслух сказал Виктор Николаевич и вздрогнул от хриплого звука собственного голоса. — Некрофил долбаный.
Все это было, конечно, именно так — майор и не думал с этим спорить, так же, как и с тем, что у него скорее всего были не все дома, когда он задумал это убийство, но он был один, и он был дома, и кто же, скажите на милость, позаботится о Викторе Николаевиче Гаврилине, если не он сам, находясь у себя дома, в редкие минуты уединения? Никто, и майор, отбросив сомнения, сделал то, чего ему хотелось.
* * *
Он надел на нее ее любимый китайский халат, шелковый, с драконом во всю спину, тщательнейшим образом завязав пояс. Халат все еще хранил запах ее духов и, совсем чуть-чуть, пота. От этого смешанного аромата его вдруг замутило, особенно когда он вспомнил, что только что сделал с трупом. Впрочем, решил он, поступка, о котором никто не знает, как бы и не существует. Его не существует для общественного мнения, его не существует для закона и, уж тем более, для истории, которая, как известно, ни словом, ни полсловом не соврет. Следовательно, его не существует вообще, а если еще немного сощурить глаза и чуть-чуть повернуть голову, то оказывается, что его и вовсе никогда не было, а был только сон, который развеется и забудется после первого глотка утреннего кофе.
После этого открытия майору стало намного легче, и он спокойно приступил к осуществлению остальной части своего плана.
Он перенес уже начавшее остывать тело на кухню и усадил его на пол, прислонив спиной к стене, как раз напротив газовой плиты. Придирчиво осмотрев дело рук своих, он внес мелкие поправки, слегка переменив позу, чтобы она казалась более натуральной, и, прихватив нож и спички, направился в прихожую. Электриком он был весьма посредственным, но дело ему предстояло несложное, на уровне ликбеза: оголить жилы провода подключения телефонного аппарата и соединить их таким образом, чтобы в тот момент, когда в квартире раздастся звонок, произошло короткое замыкание и образовалась искра, из которой, если верить поэту, возгорится пламя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Здесь было совсем темно. Наркисса Даниловна всегда задергивала шторы в спальне тщательнейшим образом. Гаврилин нашарил на стене провод ночника. Легко пробежав пальцами по шнуру, он нашел клавишу выключателя и нажал ее с легким щелчком. Загоревшийся мягкий красноватый свет мог разбудить жену, но майор сознательно шел на риск — коль скоро он решился на такое отчаянное дело, то следовало извлечь из него хотя бы минимум удовольствия, а получать удовольствие в темноте майор не умел. Свет был не красным, как, к примеру, в фотолаборатории, а именно красноватым. При таком свете в самый раз упражняться в постели с умелой и горячей бабой, и Гаврилин в который раз подивился тому, для чего его фригидной спутнице жизни понадобилось такое освещение в спальне. «А может быть, это она со мной фригидная», — подумалось ему вдруг. Не то чтобы у нее был любовник или, тем более, любовники — она, похоже, всю жизнь мерила одним аршином всех без исключения мужиков, — но себя-то она, вне всякого сомнения, любила без памяти. Так, может?.. Долгими зимними вечерами, так сказать, когда муж не то на службе, не то просто шляется по кабакам с бабами... а? Могло такое быть?
Майор подумал, что могло, и с удивлением поймал себя на том, что испытывает смутное, глухое, но, несомненно, сексуальное возбуждение. Это и впрямь было диво дивное — ничего подобного жена не вызывала в нем уже очень давно, и он привык считать ее абсолютно бесполым существом, наподобие улитки или устрицы... Говоря попросту, по-русски, это был чертов слизняк, которого следовало поскорее раздавить, пока не оказалось, что он смертельно ядовит.
Гаврилин медленно, осторожно приподнял принесенную с собой подушку обеими руками, пытаясь отогнать от себя отвратительные и вместе с тем странно будоражащие видения того, как это чересчур сухощавое тело с усохшей грудью, сильными икрами и выступающими буграми коленных чашечек извивается на постели в сладкой истоме, сминая простыни, с зажатой между ног рукой, издавая хриплые стоны и закатывая глаза с размазавшейся вокруг них тушью... забавы стареющей женщины, призванные скрасить добровольное одиночество... Отвратительно, конечно, но возбуждение майора Гаврилина совершенно необъяснимым образом продолжало усиливаться. Он чувствовал, что еще немного, и он сделает с женой то, чего не делал уже давненько. Вряд ли она будет этому рада, и вряд ли дело тогда обойдется без синяков, ссадин и иных телесных повреждений. Нет, решил майор, надо кончать, и кончать поскорее, пока она и в самом деле не проснулась.
Он быстро шагнул вперед и одним точным движением накрыл голову жены подушкой, нажимая изо всех сил, вдавливая, втискивая, перекрывая малейший доступ кислорода. Храп оборвался, словно отсеченный ударом топора, руки Наркиссы Даниловны — чересчур сухие руки с начавшей уже дрябнуть кожей и любовно отполированными длинными ногтями, покрытыми вишневым лаком, — взметнулись вверх, как две испуганные птицы, и бестолково замолотили по воздуху, иногда задевая майора по плечам и голой груди. Она сильно забила ногами, всем телом выгибаясь вверх в безнадежной попытке сделать вдох. Отброшенное одеяло сползло на пол, ночная рубашка высоко задралась, обнажая то, чего Виктор Николаевич не видел уже, как минимум, лет пять, а то и все шесть, и он почувствовал, что его возбуждение приближается к критической точке. Она боролась за жизнь с такой яростью, которой он даже не предполагал встретить в этом измученном мнимыми болезнями, иссушенном идиотскими диетами теле, но результат был известен заранее, и в конце концов она уступила. Выгнувшееся вверх непристойной дугой тело содрогнулось, обмякло и опустилось на смятую постель, широко раздвинутые ноги в последний раз слабо взбрыкнули, со стуком ударив желтыми пятками в деревянную спинку кровати, и майор Гаврилин Виктор Николаевич из женатого человека превратился во вдовца.
Он разогнулся и посмотрел на часы, все это время продолжавшие мирно тикать на ночном столике. Было самое начало пятого. У него оставалось сколько угодно времени на то, чтобы довести начатое дело до конца и сделать все, как полагается. В этот момент до него вдруг дошло, что он только что убил собственную жену, но эмоции, если они и были, оказались совершенно заслоненными ошеломляющим осознанием того факта, что его возбуждение вовсе не прошло... Черт, он хотел ее, хотел именно теперь, когда она была мертва и ничего не могла возразить и пока... Ну да, пока она была еще теплая.
— Совсем охренел, — вслух сказал Виктор Николаевич и вздрогнул от хриплого звука собственного голоса. — Некрофил долбаный.
Все это было, конечно, именно так — майор и не думал с этим спорить, так же, как и с тем, что у него скорее всего были не все дома, когда он задумал это убийство, но он был один, и он был дома, и кто же, скажите на милость, позаботится о Викторе Николаевиче Гаврилине, если не он сам, находясь у себя дома, в редкие минуты уединения? Никто, и майор, отбросив сомнения, сделал то, чего ему хотелось.
* * *
Он надел на нее ее любимый китайский халат, шелковый, с драконом во всю спину, тщательнейшим образом завязав пояс. Халат все еще хранил запах ее духов и, совсем чуть-чуть, пота. От этого смешанного аромата его вдруг замутило, особенно когда он вспомнил, что только что сделал с трупом. Впрочем, решил он, поступка, о котором никто не знает, как бы и не существует. Его не существует для общественного мнения, его не существует для закона и, уж тем более, для истории, которая, как известно, ни словом, ни полсловом не соврет. Следовательно, его не существует вообще, а если еще немного сощурить глаза и чуть-чуть повернуть голову, то оказывается, что его и вовсе никогда не было, а был только сон, который развеется и забудется после первого глотка утреннего кофе.
После этого открытия майору стало намного легче, и он спокойно приступил к осуществлению остальной части своего плана.
Он перенес уже начавшее остывать тело на кухню и усадил его на пол, прислонив спиной к стене, как раз напротив газовой плиты. Придирчиво осмотрев дело рук своих, он внес мелкие поправки, слегка переменив позу, чтобы она казалась более натуральной, и, прихватив нож и спички, направился в прихожую. Электриком он был весьма посредственным, но дело ему предстояло несложное, на уровне ликбеза: оголить жилы провода подключения телефонного аппарата и соединить их таким образом, чтобы в тот момент, когда в квартире раздастся звонок, произошло короткое замыкание и образовалась искра, из которой, если верить поэту, возгорится пламя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100