Вслед Папе дали длинную очередь, но это была ерунда на постном масле — Мутный Папа был уже далеко и с каждой секундой уходил все дальше. На рассвете следующего дня Мутный Папа прибыл в Москву и приступил к завершающей стадии своих поисков.
Глава 10
Катя повертела в руках паспорт и небрежно положила его на край стола.
— Екатерина Ивановна Воробей, — повторила она вслух. — Не забыть бы ненароком.
— Ну, сие от меня не зависит, — развел руками Щукин. — Мне почему-то кажется, что ты не забудешь. Ведь ухитрилась же ты проработать у меня почти месяц и ни разу не проговориться о том, кто ты такая и как тебя на самом деле зовут.
— Я — жертва цепи несчастных случайностей, — по памяти процитировала Катя, — как и все мы. Помните Воннегута? Ах да, что это я... Конечно, не помните.
— Уходишь от ответа, Екатерина Ивановна, — покачал головой Щукин. — А Воннегута я помню и чту. «Сирены Титана», верно? Так что зря ты меня недооцениваешь.
— Тысяча извинений, — сказала Катя, действительно почувствовав себя неловко. — Я думала, что я одна такая умная.
— Книжки читать — большого ума не надо, — сказал Щукин. — И ты знаешь что? Мне порой кажется, что писать их ненамного труднее.
Катя фыркнула.
— Парадоксами развлекаетесь? — спросила она. — Вот вы пойдите в Союз писателей и там это скажите.
— Жестокий ты человек, Екатерина Ивановна Воробей, — вздохнул Щукин. — Легче тебе станет от того, что они меня разорвут и по ветру развеют?
Нет, ты не смейся, я прав. Создать дело, удержать дело, сохранить дело — это тебе не книжечки про пришельцев пописывать. Тут такие пришельцы бывают, что в страшном сне не привидится...
"Да, — подумала Катя, — тут ты прав. Братья по разуму сюда порой забредают еще те. — Она вдруг заметила, что за последние три недели Щукин заметно сдал — под глазами появились нехорошие коричневые мешки, античный нос как-то заострился и даже благородной седины на висках, казалось, стало больше. — А ведь у тебя, дружок, неприятности, — подумала она. Или это, или ты приболел. Пожалеть тебя, что ли?
Нет, решила она, не буду я тебя жалеть. Темненький ты, и от моей жалости светлее не станешь. Кто бы хоть раз меня пожалел... Сам разбирайся. Я охранник, а не психоаналитик".
— Спасибо, — сказала она.
— За что? — рассеянно спросил Щукин.
— За паспорт, конечно, за что же еще, — удивленно ответила Катя.
— Паспорт — ерунда, — отмахнулся Щукин. — Погоди, стану чуток посвободнее, организуем тебе трудовую книжку.
— Вот это уж точно ерунда, — сказала Катя. — Мне на днях в подземном переходе комплект предлагали: трудовая книжка и профсоюзный билет. Божились, что настоящие.
— Само собой, настоящие, — усмехнулся Щукин. — Всего и делов-то, что дверь в отделе кадров ломануть. Ни забот, ни хлопот. Кстати, я тебе квартирку присмотрел неподалеку. Не интересуешься?
— Интересуюсь, — ответила Катя. — Интересуюсь, откуда такая забота. Обычно вначале предлагают любовь, а уж потом квартиру. Так откуда забота?
— Из леса, вестимо, — в тон ей откликнулся Щукин. — Ты что, сама не понимаешь?
— Не-а, — сказала Катя. — Я у мамы дурочка.
— Оно и видно. Ты охранник, так?
— Так.
— Не перебивай. Ты охранник, и в один прекрасный день все может сложиться так, что я со всеми потрохами буду зависеть от тебя — от того, насколько ты мне предана.
— То есть, — уточнила Катя, — вы меня, выходит, покупаете?
— Я, между прочим, этого никогда не скрывал, — ответил Щукин. — Наниматель всегда покупает работника — его руки, мозг, время, здоровье, наконец...
— Жизнь, — подсказала Катя.
— Бывает, — просто согласился Щукин. — Бывает, что и жизнь. Но, согласись, я плачу больше, чем получает, скажем, какой-нибудь электрик дядя Толя, который ежеминутно рискует схватиться не за тот провод и зажариться живьем, как котлета в микроволновой печке. За жизнь, конечно, невозможно заплатить достаточно, но я, по крайней мере, стараюсь. Так съездишь посмотреть квартирку?
— Непременно, — сказала Катя. — Честно говоря, очень хочется. Только как это будет — ведомственное жилье?
— До тех пор, пока не выплатишь стоимость, — ответил Щукин. Все-таки это был бизнесмен, акула капитализма, и переплачивать он не собирался, даже за то, чему, по его собственному признанию, нет цены. — Если не станешь сильно швыряться деньгами, выплатишь за полгода. Если будешь шиковать, к примеру, решишь, что такая крутая барышня не может ездить на работу иначе, как на собственной иномарке, на погашение долга потребуется месяцев восемь-девять.
— А проценты? — решила блеснуть деловой сметкой Катя.
Щукин скривился, словно откусил здоровенный кусок лимона.
— У меня не ссудная касса, — сказал он. — Еще вопросы есть?
— Обязательно, — сказала Катя. — Адресочек пожалуйте.
Щукин быстро нацарапал адрес на листке перекидного календаря своим убийственной красоты «паркером», с треском оторвал листок и протянул его Кате. Она заглянула в листок и высоко подняла брови.
— Улица Старый Арбат, — прочла она вслух. — Это что, шутка? Чего там смотреть? Беру не глядя, заверните в бумажку.
— Замазано, — улыбнулся Щукин. — Все, хватит трепаться, иди работать.
Катя вошла в зал, уже на две трети заполнившийся публикой, и, привычно лавируя между столиками, прошла к своему месту. Сняв со столика табличку «Заказано», она уселась на единственный стул и принялась со скучающим видом осматривать зал. Официантка Людка Морозова принесла ее дежурный графинчик, на две трети заполненный охлажденным чаем, с виду совершенно не отличавшимся от коньяка, и контрабандный бокал с коньяком настоящим — без допинга Катя нервничала, поскольку эта работа все-таки была для нее новой. Они перекинулись парой слов, после чего Людка заторопилась по своим делам. Начинался своеобычный вечерний дурдом, и тренированное Катино ухо уже различало в грохоте музыки стальные взревывания Веры Антоновны, доносившиеся со стороны кухни.
Катя пригубила коньяк и закурила первую в этот вечер сигарету. Свеча на ее столике не горела — в конце концов, все, за чем она должна была наблюдать, располагалось вовсе не на скатерти. Кроме того, Катя не хотела привлекать к себе внимание, в этой толпе разряженных в пух и прах павлинов ее голубые джинсы, белые кроссовки и мешковатая джинсовая куртка могли вызвать удивление. Она была одета таким неподобающим образом не из-за недостатка денег, просто случай с упавшими трусиками окончательно убедил ее в том, что она прекрасно знала и до этого. Аксиома эта формулировалась примерно следующим образом: драться в платье неудобно. Кроме того, ни одно платье в мире не предназначено для того, чтобы прятать под ним пистолет Макарова и портативную рацию. Точнее, бывают платья, под которыми можно спрятать хоть гранатомет, но как, скажите, в случае необходимости его оттуда достать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Глава 10
Катя повертела в руках паспорт и небрежно положила его на край стола.
— Екатерина Ивановна Воробей, — повторила она вслух. — Не забыть бы ненароком.
— Ну, сие от меня не зависит, — развел руками Щукин. — Мне почему-то кажется, что ты не забудешь. Ведь ухитрилась же ты проработать у меня почти месяц и ни разу не проговориться о том, кто ты такая и как тебя на самом деле зовут.
— Я — жертва цепи несчастных случайностей, — по памяти процитировала Катя, — как и все мы. Помните Воннегута? Ах да, что это я... Конечно, не помните.
— Уходишь от ответа, Екатерина Ивановна, — покачал головой Щукин. — А Воннегута я помню и чту. «Сирены Титана», верно? Так что зря ты меня недооцениваешь.
— Тысяча извинений, — сказала Катя, действительно почувствовав себя неловко. — Я думала, что я одна такая умная.
— Книжки читать — большого ума не надо, — сказал Щукин. — И ты знаешь что? Мне порой кажется, что писать их ненамного труднее.
Катя фыркнула.
— Парадоксами развлекаетесь? — спросила она. — Вот вы пойдите в Союз писателей и там это скажите.
— Жестокий ты человек, Екатерина Ивановна Воробей, — вздохнул Щукин. — Легче тебе станет от того, что они меня разорвут и по ветру развеют?
Нет, ты не смейся, я прав. Создать дело, удержать дело, сохранить дело — это тебе не книжечки про пришельцев пописывать. Тут такие пришельцы бывают, что в страшном сне не привидится...
"Да, — подумала Катя, — тут ты прав. Братья по разуму сюда порой забредают еще те. — Она вдруг заметила, что за последние три недели Щукин заметно сдал — под глазами появились нехорошие коричневые мешки, античный нос как-то заострился и даже благородной седины на висках, казалось, стало больше. — А ведь у тебя, дружок, неприятности, — подумала она. Или это, или ты приболел. Пожалеть тебя, что ли?
Нет, решила она, не буду я тебя жалеть. Темненький ты, и от моей жалости светлее не станешь. Кто бы хоть раз меня пожалел... Сам разбирайся. Я охранник, а не психоаналитик".
— Спасибо, — сказала она.
— За что? — рассеянно спросил Щукин.
— За паспорт, конечно, за что же еще, — удивленно ответила Катя.
— Паспорт — ерунда, — отмахнулся Щукин. — Погоди, стану чуток посвободнее, организуем тебе трудовую книжку.
— Вот это уж точно ерунда, — сказала Катя. — Мне на днях в подземном переходе комплект предлагали: трудовая книжка и профсоюзный билет. Божились, что настоящие.
— Само собой, настоящие, — усмехнулся Щукин. — Всего и делов-то, что дверь в отделе кадров ломануть. Ни забот, ни хлопот. Кстати, я тебе квартирку присмотрел неподалеку. Не интересуешься?
— Интересуюсь, — ответила Катя. — Интересуюсь, откуда такая забота. Обычно вначале предлагают любовь, а уж потом квартиру. Так откуда забота?
— Из леса, вестимо, — в тон ей откликнулся Щукин. — Ты что, сама не понимаешь?
— Не-а, — сказала Катя. — Я у мамы дурочка.
— Оно и видно. Ты охранник, так?
— Так.
— Не перебивай. Ты охранник, и в один прекрасный день все может сложиться так, что я со всеми потрохами буду зависеть от тебя — от того, насколько ты мне предана.
— То есть, — уточнила Катя, — вы меня, выходит, покупаете?
— Я, между прочим, этого никогда не скрывал, — ответил Щукин. — Наниматель всегда покупает работника — его руки, мозг, время, здоровье, наконец...
— Жизнь, — подсказала Катя.
— Бывает, — просто согласился Щукин. — Бывает, что и жизнь. Но, согласись, я плачу больше, чем получает, скажем, какой-нибудь электрик дядя Толя, который ежеминутно рискует схватиться не за тот провод и зажариться живьем, как котлета в микроволновой печке. За жизнь, конечно, невозможно заплатить достаточно, но я, по крайней мере, стараюсь. Так съездишь посмотреть квартирку?
— Непременно, — сказала Катя. — Честно говоря, очень хочется. Только как это будет — ведомственное жилье?
— До тех пор, пока не выплатишь стоимость, — ответил Щукин. Все-таки это был бизнесмен, акула капитализма, и переплачивать он не собирался, даже за то, чему, по его собственному признанию, нет цены. — Если не станешь сильно швыряться деньгами, выплатишь за полгода. Если будешь шиковать, к примеру, решишь, что такая крутая барышня не может ездить на работу иначе, как на собственной иномарке, на погашение долга потребуется месяцев восемь-девять.
— А проценты? — решила блеснуть деловой сметкой Катя.
Щукин скривился, словно откусил здоровенный кусок лимона.
— У меня не ссудная касса, — сказал он. — Еще вопросы есть?
— Обязательно, — сказала Катя. — Адресочек пожалуйте.
Щукин быстро нацарапал адрес на листке перекидного календаря своим убийственной красоты «паркером», с треском оторвал листок и протянул его Кате. Она заглянула в листок и высоко подняла брови.
— Улица Старый Арбат, — прочла она вслух. — Это что, шутка? Чего там смотреть? Беру не глядя, заверните в бумажку.
— Замазано, — улыбнулся Щукин. — Все, хватит трепаться, иди работать.
Катя вошла в зал, уже на две трети заполнившийся публикой, и, привычно лавируя между столиками, прошла к своему месту. Сняв со столика табличку «Заказано», она уселась на единственный стул и принялась со скучающим видом осматривать зал. Официантка Людка Морозова принесла ее дежурный графинчик, на две трети заполненный охлажденным чаем, с виду совершенно не отличавшимся от коньяка, и контрабандный бокал с коньяком настоящим — без допинга Катя нервничала, поскольку эта работа все-таки была для нее новой. Они перекинулись парой слов, после чего Людка заторопилась по своим делам. Начинался своеобычный вечерний дурдом, и тренированное Катино ухо уже различало в грохоте музыки стальные взревывания Веры Антоновны, доносившиеся со стороны кухни.
Катя пригубила коньяк и закурила первую в этот вечер сигарету. Свеча на ее столике не горела — в конце концов, все, за чем она должна была наблюдать, располагалось вовсе не на скатерти. Кроме того, Катя не хотела привлекать к себе внимание, в этой толпе разряженных в пух и прах павлинов ее голубые джинсы, белые кроссовки и мешковатая джинсовая куртка могли вызвать удивление. Она была одета таким неподобающим образом не из-за недостатка денег, просто случай с упавшими трусиками окончательно убедил ее в том, что она прекрасно знала и до этого. Аксиома эта формулировалась примерно следующим образом: драться в платье неудобно. Кроме того, ни одно платье в мире не предназначено для того, чтобы прятать под ним пистолет Макарова и портативную рацию. Точнее, бывают платья, под которыми можно спрятать хоть гранатомет, но как, скажите, в случае необходимости его оттуда достать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100