А вы самый обыкновенный. Даже и не слишком из себя видный.
— Ну, спасибо, — сказал я.
Боцману было двадцать шесть лет, а жене его я дал бы не больше двадцати.
Красавицей я бы ее не назвал, но было что-то в ее круглом, чуть скуластеньком лице, какой-то затаенный внутренний свет, который пробивался даже сквозь утреннюю будничную озабоченность.
Их трехлетний сын, полуодетый к детскому саду, крутился тут же, в тесной прихожей, на пороге которой мы разговаривали. Он был весь в Боцмана — такой же чернявый, бука букой, тоже весь в отца.
— Ты чего такой строгий? — спросил я его. Он посмотрел на меня исподлобья и юркнул за юбку матери.
Она улыбнулась:
— Чужих стесняется. Как и Митя.
— Ну, как он?
Она поняла, что я имею в виду.
— Да как тебе сказать, Сережа… Днем молчит. Ночью иногда вскакивает и орет.
Верней, наоборот: сначала орет, потом вскакивает. А потом сидит на кухне до утра, кулак на кулак, и лбом на них или подбородком. И взгляд иногда — как у рыси. — Она посмотрела на меня и добавила:
— Как у тебя. Испортила вас эта война.
Хоть вернулись — и то, слава Богу… Извини, мне на работу к девяти, а еще Саньку в садик нужно.
— Может, подвезти? — предложил я. — У меня машина внизу.
— Да нет, тут рядом, мы дворами ходим. А обменный пункт сразу найдешь. И автовокзал каждый покажет. Через центр, на другом конце города… Автовокзал мы нашли быстро и вывеску обменника тоже увидели издалека. Я велел Валере остановить машину метрах в тридцати и подошел к обменному пункту.
Он располагался в торце какого-то дома, входная дверь была открыта и подперта колышком. Внутри было пусто, в этот ранний час нужды продавать или покупать доллары ни у кого еще, видно, не было. По предбаннику от стены к стене бродил Боцман, иногда останавливаясь и во всю пасть зевая. Он был в серой униформе «правопорядка», только ботинки у него были наши, спецназовские.
Я выждал, когда он повернется и окажется спиной к входной двери, проскользнул внутрь и сзади положил руку ему на плечо.
— Замри, парень! Это ограбление!
И не успел договорить, как уже лежал мордой в пол, радуясь, что на линолеум еще не успели натащить грязи, а Боцман сидел на мне верхом и деловито защелкивал на моих запястьях наручники. Я вывернул шею:
— Боцман, твою мать! Он ахнул:
— Ты?!
Мгновенно сбросил с меня браслетки и рывком поставил на ноги.
— Что такое, Дима? — спросила из узкого зарешеченного окошка кассирша.
— Все в порядке! Какой-то алкаш думал, что это палатка!
И — мне, быстрым шепотом:
— Машина есть?
— Есть.
— Я сейчас ей скажу, что хочу налить кофе. Она откроет дверь. Сразу бей меня по кумполу и входи. Кнопка тревоги у нее под столом слева. — Он сунул мне тяжелый газовый пистолет, похожий на кольт 38-го калибра. — Только без дураков бей. Пушку потом брось, пальцы сотри. Начали!
— Боцман! — изумился я. — Обалдел?! В самом деле решил, что я хочу взять вашу вшивую кассу?!
— А нет? — спросил он, словно бы даже разочарованно. — Тогда здорово, Серега!
— Здорово, Димка! Мы обнялись.
— Опять этот пьяный? — спросила кассирша, пытаясь углядеть через свою амбразуру, что происходит в предбаннике. — Может, наряд вызвать?
— Не нужно. Просто старого друга встретил.
— Скажи, чтобы она вызвала тебе подмену, — подсказал я.
— На сколько?
Я немного подумал и ответил:
— Повезет — навсегда. Не повезет — лет на двадцать.
— Какие дела?
— Узнаешь.
— Чечня?
— Нет.
Больше он вопросов не задавал. Так уж у нас повелось. Все знали: придет время — скажу.
Мы смотались на «патроле» за сменщиком Боцмана, потом заехали на Фабричную — Боцман переоделся и взял паспорт. Из автомата позвонил на работу жене, сказал, что уедет ненадолго в Москву.
— Недели на две, — уточнил я.
— Недели на две, — повторил он в трубку, немного послушал и сказал:
— Я тебя тоже… И вышел из будки.
На обратную дорогу мы потратили больше трех часов, хотя Валера шел на такие обгоны, что мы с Боцманом судорожно хватались за ручки и упирались ногами в пол, ожидая лобового удара. Но дело Валера знал не хуже Тимохи.
В Подольске мы довольно быстро нашли дом Дока, но на звонки никто не отвечал. Позвонили в соседнюю квартиру. Какая-то тетка долго рассматривала нас через дверной глазок, расспрашивала, кто мы и что, а потом все-таки сказала, что доктор Перегудов сейчас на дежурстве, а работает он на центральной подстанции «Скорой помощи». Но доктора Перегудова там никто не знал. Санитар Перегудов — да, есть, а доктора нет.
— Он сейчас на вызове, — сообщили нам в диспетчерской. — Вот-вот должна вернуться машина.
«Вот-вот» растянулись на полчаса. Наконец во двор подстанции въехала «скорая», дежурный врач пошел в диспетчерскую за новым нарядом, а два санитара присели на скамейку и закурили из красной пачки «Примы». А в Чечне Док курил «Мальборо». Такие-то вот дела.
— Доктор Перегудов! — строго сказал я, подойдя к скамейке. — С этой минуты вы уволены без выходного пособия!
Узнав нас, он заулыбался, но все же спросил:
— За что?
— За служебное несоответствие. Хирургу таскать носилки — это все равно что генералу чистить картошку.
— Жрать захочет, так и почистит, — рассудительно ответил Док. — А что было делать? — объяснил он, когда мы, покончив с его делами, двигались к Москве. — В подольских больницах вакансий не было, а ездить каждый день в Москву — на дорогу больше потратишь, чем заработаешь. Вот и устроился санитаром. А что? Работа грязная, но вполне честная.
— Вот примерно такая работа нас всех и ждет, — сказал я, но в подробности вдаваться не стал. Да и не при водителе же это делать. — Валера, — попросил я его. — Тормозни у автомата.
— Зачем? — спросил он и из бокса между передними сиденьями извлек трубку какого-то крутого телефона. — Звони. Хочешь — в Лондон. Хочешь — в Австралию.
— А просто в Москву можно?
— Можно даже в Москву, — подтвердил он.
Я набрал номер Мухи. Ответила его мать. К счастью, я ее знал — она приезжала навестить сына, когда он лежал с небольшим ранением в нашем госпитале. И даже помнил, как ее зовут — Алена Ивановна. Она тоже меня вспомнила.
— А знаете, Сережа, Олежки нет дома, он работает.
— Где?
— Как-то даже неудобно говорить. Он газеты продает в электричках.
— Чего же тут неудобного? Не наркотики же! — возразил я, хотя ее слова не слишком-то меня развеселили. — На каком вокзале?
— На Казанском. Голутвин, Черусти, Шатура — в этих электричках.
— Спасибо, Алена Ивановна… Так, теперь Трубачу.
Я начал набирать номер, но Док остановил меня:
— Коле можешь не звонить, он тоже уже на работе.
— А чем он занимается?
— Любимым делом.
— Шмаляет из «калаша»? В Москве? — удивился я. — В кого?
— Нет, играет на саксофоне. Днем на Старом Арбате. А вечером или когда погода плохая — в подземном переходе на Пушкинской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Ну, спасибо, — сказал я.
Боцману было двадцать шесть лет, а жене его я дал бы не больше двадцати.
Красавицей я бы ее не назвал, но было что-то в ее круглом, чуть скуластеньком лице, какой-то затаенный внутренний свет, который пробивался даже сквозь утреннюю будничную озабоченность.
Их трехлетний сын, полуодетый к детскому саду, крутился тут же, в тесной прихожей, на пороге которой мы разговаривали. Он был весь в Боцмана — такой же чернявый, бука букой, тоже весь в отца.
— Ты чего такой строгий? — спросил я его. Он посмотрел на меня исподлобья и юркнул за юбку матери.
Она улыбнулась:
— Чужих стесняется. Как и Митя.
— Ну, как он?
Она поняла, что я имею в виду.
— Да как тебе сказать, Сережа… Днем молчит. Ночью иногда вскакивает и орет.
Верней, наоборот: сначала орет, потом вскакивает. А потом сидит на кухне до утра, кулак на кулак, и лбом на них или подбородком. И взгляд иногда — как у рыси. — Она посмотрела на меня и добавила:
— Как у тебя. Испортила вас эта война.
Хоть вернулись — и то, слава Богу… Извини, мне на работу к девяти, а еще Саньку в садик нужно.
— Может, подвезти? — предложил я. — У меня машина внизу.
— Да нет, тут рядом, мы дворами ходим. А обменный пункт сразу найдешь. И автовокзал каждый покажет. Через центр, на другом конце города… Автовокзал мы нашли быстро и вывеску обменника тоже увидели издалека. Я велел Валере остановить машину метрах в тридцати и подошел к обменному пункту.
Он располагался в торце какого-то дома, входная дверь была открыта и подперта колышком. Внутри было пусто, в этот ранний час нужды продавать или покупать доллары ни у кого еще, видно, не было. По предбаннику от стены к стене бродил Боцман, иногда останавливаясь и во всю пасть зевая. Он был в серой униформе «правопорядка», только ботинки у него были наши, спецназовские.
Я выждал, когда он повернется и окажется спиной к входной двери, проскользнул внутрь и сзади положил руку ему на плечо.
— Замри, парень! Это ограбление!
И не успел договорить, как уже лежал мордой в пол, радуясь, что на линолеум еще не успели натащить грязи, а Боцман сидел на мне верхом и деловито защелкивал на моих запястьях наручники. Я вывернул шею:
— Боцман, твою мать! Он ахнул:
— Ты?!
Мгновенно сбросил с меня браслетки и рывком поставил на ноги.
— Что такое, Дима? — спросила из узкого зарешеченного окошка кассирша.
— Все в порядке! Какой-то алкаш думал, что это палатка!
И — мне, быстрым шепотом:
— Машина есть?
— Есть.
— Я сейчас ей скажу, что хочу налить кофе. Она откроет дверь. Сразу бей меня по кумполу и входи. Кнопка тревоги у нее под столом слева. — Он сунул мне тяжелый газовый пистолет, похожий на кольт 38-го калибра. — Только без дураков бей. Пушку потом брось, пальцы сотри. Начали!
— Боцман! — изумился я. — Обалдел?! В самом деле решил, что я хочу взять вашу вшивую кассу?!
— А нет? — спросил он, словно бы даже разочарованно. — Тогда здорово, Серега!
— Здорово, Димка! Мы обнялись.
— Опять этот пьяный? — спросила кассирша, пытаясь углядеть через свою амбразуру, что происходит в предбаннике. — Может, наряд вызвать?
— Не нужно. Просто старого друга встретил.
— Скажи, чтобы она вызвала тебе подмену, — подсказал я.
— На сколько?
Я немного подумал и ответил:
— Повезет — навсегда. Не повезет — лет на двадцать.
— Какие дела?
— Узнаешь.
— Чечня?
— Нет.
Больше он вопросов не задавал. Так уж у нас повелось. Все знали: придет время — скажу.
Мы смотались на «патроле» за сменщиком Боцмана, потом заехали на Фабричную — Боцман переоделся и взял паспорт. Из автомата позвонил на работу жене, сказал, что уедет ненадолго в Москву.
— Недели на две, — уточнил я.
— Недели на две, — повторил он в трубку, немного послушал и сказал:
— Я тебя тоже… И вышел из будки.
На обратную дорогу мы потратили больше трех часов, хотя Валера шел на такие обгоны, что мы с Боцманом судорожно хватались за ручки и упирались ногами в пол, ожидая лобового удара. Но дело Валера знал не хуже Тимохи.
В Подольске мы довольно быстро нашли дом Дока, но на звонки никто не отвечал. Позвонили в соседнюю квартиру. Какая-то тетка долго рассматривала нас через дверной глазок, расспрашивала, кто мы и что, а потом все-таки сказала, что доктор Перегудов сейчас на дежурстве, а работает он на центральной подстанции «Скорой помощи». Но доктора Перегудова там никто не знал. Санитар Перегудов — да, есть, а доктора нет.
— Он сейчас на вызове, — сообщили нам в диспетчерской. — Вот-вот должна вернуться машина.
«Вот-вот» растянулись на полчаса. Наконец во двор подстанции въехала «скорая», дежурный врач пошел в диспетчерскую за новым нарядом, а два санитара присели на скамейку и закурили из красной пачки «Примы». А в Чечне Док курил «Мальборо». Такие-то вот дела.
— Доктор Перегудов! — строго сказал я, подойдя к скамейке. — С этой минуты вы уволены без выходного пособия!
Узнав нас, он заулыбался, но все же спросил:
— За что?
— За служебное несоответствие. Хирургу таскать носилки — это все равно что генералу чистить картошку.
— Жрать захочет, так и почистит, — рассудительно ответил Док. — А что было делать? — объяснил он, когда мы, покончив с его делами, двигались к Москве. — В подольских больницах вакансий не было, а ездить каждый день в Москву — на дорогу больше потратишь, чем заработаешь. Вот и устроился санитаром. А что? Работа грязная, но вполне честная.
— Вот примерно такая работа нас всех и ждет, — сказал я, но в подробности вдаваться не стал. Да и не при водителе же это делать. — Валера, — попросил я его. — Тормозни у автомата.
— Зачем? — спросил он и из бокса между передними сиденьями извлек трубку какого-то крутого телефона. — Звони. Хочешь — в Лондон. Хочешь — в Австралию.
— А просто в Москву можно?
— Можно даже в Москву, — подтвердил он.
Я набрал номер Мухи. Ответила его мать. К счастью, я ее знал — она приезжала навестить сына, когда он лежал с небольшим ранением в нашем госпитале. И даже помнил, как ее зовут — Алена Ивановна. Она тоже меня вспомнила.
— А знаете, Сережа, Олежки нет дома, он работает.
— Где?
— Как-то даже неудобно говорить. Он газеты продает в электричках.
— Чего же тут неудобного? Не наркотики же! — возразил я, хотя ее слова не слишком-то меня развеселили. — На каком вокзале?
— На Казанском. Голутвин, Черусти, Шатура — в этих электричках.
— Спасибо, Алена Ивановна… Так, теперь Трубачу.
Я начал набирать номер, но Док остановил меня:
— Коле можешь не звонить, он тоже уже на работе.
— А чем он занимается?
— Любимым делом.
— Шмаляет из «калаша»? В Москве? — удивился я. — В кого?
— Нет, играет на саксофоне. Днем на Старом Арбате. А вечером или когда погода плохая — в подземном переходе на Пушкинской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113