— Какую же программу это будущее правительство намерено проводить?
— Иными словами: вы вновь заговорили о персоналиях. Я отвечу на этот вопрос. Но лично господину Назарову. Этот наш разговор вы записываете на магнитофон, не так ли?
— Да. Вы имеете что-нибудь против?
— Наоборот. Прокрутите эту пленку Аркадию Назаровичу. Не сомневаюсь, что он захочет встретиться со мной.
— Мы это обсудим.
— Вам придется поторопиться.
— Почему?
— Завтра в восемнадцать тридцать из Шереметьева-2 на Кипр вылетают шестеро молодых людей. Тщательно залегендированы. Спортсмены, вторая сборная Московской области по стрельбе. Награждены путевками за третье место на первенстве области.
Путевки выданы Национальным фондом спорта.
— Какое отношение они имеют к Назарову?
— Во-первых, они будут жить в пансионате «Три оливы» — как раз через дорогу от вашей виллы. А главное: человек, снабжающий нас сведениями, получил приказ постоянно информировать их обо всем, что происходит на вилле. Об охране, обитателях, обо всех передвижениях и контактах Назарова, обо всех его телефонных разговорах.
— Вилла прослушивается?
— Внутри — нет. Телефоны прослушиваются. Специальной аппаратурой. Ни обнаружить ее, ни блокировать невозможно. Надеюсь, вы оцените мою откровенность.
— Чьи это люди? Цель их приезда?
— Чьи — пока не знаю. Завтра выясню. И сообщу вам и господину Назарову при личной встрече. А цель… Разве она не очевидна?
— И все-таки?
— Стоит ли говорить об этом? Учитывая, что эту пленку будет слушать господин Назаров… — У него крепкие нервы.
— Их цель — нейтрализовать господина Назарова.
— Убить?
— Выкрасть. И переместить в Россию. Я вижу, вас это встревожило?
— Во всяком случае, заставило задуматься.
— Выбросите из головы. Они не причинят вреда вашему патрону. Об этом я позабочусь. Ко это не значит, что господин Назаров может не спешить с ответом на мое предложение.
— Почему?
— Приедут другие.
— Позвоните мне завтра во второй половине дня.
— Завтра я буду занят. Этими самыми молодыми людьми.
— Тогда послезавтра.
— Договорились Я позвоню послезавтра после полудня. Всего доброго, господин Розовский.
— Всего доброго, господин Вологдин… Стоп.
Розовский выключил магнитофон и вопросительно взглянул на Губермана.
— Ну? Что скажешь?
Губерман помедлил с ответом.
Они сидели в белых плетеных креслах на нижней террасе виллы в тени от глубокого козырька солярия. Во дворе, посреди как бы припыленного солнцем газона, ярко голубела не правильной формы, фасолькой, просторная чаша бассейна, огибавшая мощный многовековой дуб, в тени которого когда-то устраивали привалы османские конники, отряды крестоносцев и даже, может быть, римские легионеры.
Дальше, в просветах между кипарисами, виднелась набережная с высокими финиковыми пальмами и полоска пляжа с яркими пятнами зонтов и тентов и кишением обнаженных тел.
По сравнению с загорелым, коротконогим и грузным, словно бочонок, Розовским, Губерман выглядел бледным, как поганка, и тщедушным, будто подросток.
Он был в плавках, с махровым полотенцем на шее, мокрые после купанья волосы сосульками спускались на плечи. Без очков лицо его казалось беззащитно-растерянным.
Розовский терпеливо ждал. За десять лет, минувших с первого появления этого социального психолога в офисе Назарова, Ефим Губерман мало изменился внешне, лишь слегка заматерел, но стремительное внутреннее взросление его не могло не вызывать уважения. Стать к тридцати годам третьим человеком в немалом, состоявшем из опытнейших профессионалов аппарате Назарова — не каждому такое дано.
Губерман ездил в дорогом спортивном «Феррари», одевался у лучших портных, при этом очень недешевые костюмы сидели на нем свободно и не вызывающе — как джинса. Он был вхож во все артистические и политические салоны Москвы, поддерживал дружеские отношения с телевизионщиками и журналистской братией, охотно платил за выпивку и одалживал по три-четыре сотни тысяч вечно безденежным газетчикам, при этом словно бы забывая о долге. Но когда нужно было инспирировать публикацию, выгодную Назарову или подрывающую доверие к предприятиям его конкурентов, Губерман устраивал это без всякого труда и практически бесплатно. В окружении Назарова он был одним из немногих, чьи представительские расходы не были ограничены никакой верхней планкой и не подлежали отчету в бухгалтерии.
Но особенно ценным было его умение интуитивно оценить ситуацию — не просчитать ее, а прочувствовать. И прогнозы его, как правило, оказывались совершенно правильными.
Наконец Губерман нашарил очки, лежавшие на таком же плетеном, как и кресла, столе рядом с высококлассным японским диктофоном, надел их и проговорил:
— Становится жарко. Я бы даже сказал — припекает.
— Я тебя не о погоде спрашивал, — заметил Розовский.
— Я не о погоде и говорю. — Губерман кивнул на диктофон. — Шефу дали прослушать?
— Пока нет.
— Почему?
— Ждал тебя. Нужно все как следует обмозговать.
— Как он себя чувствует?
— Физически — более-менее.
— А вообще?
— Бессонница.
Губерман пощурился на сверкание солнца в бассейне, предположил:
— Если он узнает, что адрес расшифрован, немедленно улетит в Цюрих.
— Этого я и боюсь, — подтвердил Розовский. — Мы не сможем организовать там надежную охрану. Тем более что все время он будет в госпитале, с Анной. Он станет легкой мишенью.
— Для кого?
— Для кого! — повторил Розовский. — Знать бы! Я тебя и вызвал, чтобы вместе об этом подумать.
— Пьет?
— Мало.
— Плохо. Ему бы надраться, поматериться, побохульствовать. Это разгрузило бы его подкорку.
— Не тот человек.
— В данном случае — к сожалению… Кстати, о птичках. Я бы чего-нибудь выпил.
И перекусил. Как у вас тут это делается?
— Начало первого. Не рано для выпивки? — усомнился Розовский.
— Побойтесь Бога, Борис Семенович! — искренне возмутился Губерман. — По вашей милости я вчера целый день, высунув язык, мотался по Москве. Потом пять часов в самолете. Только в шесть утра лег слать, а в одиннадцать вы меня уже вытащили из постели. Неужели я не заслужил рюмку водки и бутерброд?
— Заслужил, заслужил… — Розовский три раза громко хлопнул в ладони, приказал молодому турку, мгновенно возникшему у стола:
— Ленч. Уан — один. «Уайтхолл» Айс — лед. Понял? Туда! — кивнул он в сторону бассейна. Объяснил Губерману:
— Там прохладней, бриз протягивает… Ты звонил из аэропорта около двенадцати ночи. Лег, как ты говоришь, в шесть утра. Так что ты делал до шести?
— Любовался природой Кипра.
— Ночью?
Губерман пожал плечами:
— А что? Ночь на острове любви. Не все же заниматься делами!
Розовский недоверчиво взглянул на него, но промолчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113