Корма буксира окуталась сизым дымом, зажглись ходовые огни, буксир отвалил от пирса и повернул на восток, в другую сторону от набережной и «Трех олив». Высокий остался стоять на палубе, держась за металлические перильца. На повороте луч портового прожектора мазнул по борту буксира, Голубков успел прочитать на носу: Р-35. И ниже: Фамагуста. Порт приписки. Голубков помнил карту Кипра: это был небольшой портовый город километрах в шестидесяти к востоку от Ларнаки, соединенный хорошей дорогой и с Ларнакой, и с Никосией. Но все это Голубков отметил мимолетно, не вникая. До боли вжимая окуляры бинокля в надбровья, он всматривался в фигуру человека, стоявшего у перилец. И хотя расстояние было довольно приличное и в ярком пятне портового прожектора буксир находился не более полуминуты, Голубков мог поклясться, что этот, у перилец, не кто иной, как Назаров.
Голубков бросил в пакет бесполезный уже бинокль. Задачка, едри ее в корень.
Значит, в одном из ковров действительно был Назаров? Но как он оказался на буксире? Да очень просто, сообразил Голубков. Когда «строен» вкатился на паром, его освободили, выпустили из фургона, и вместе с провожающими он сошел на берег.
А уж незамеченным добраться до буксира в портовой неразберихе — нет ничего проще.
Так-так. Очень интересно. Значит, Пастухов и Назаров знали о готовящемся взрыве? Или догадывались. И предполагали, что угроза исходит от Управления.
Поэтому Пастухов и запустил откровенную дезинформацию о дне начала операции.
Что же, черт возьми, происходит?
Голубков вернулся за свой столик в кафе и снова взглянул на часы.
Двадцать три двадцать. Курков и Веригин уже внутри виллы. Ищут место, куда заложить заряды… Голубков невольно передернул плечами, словно бы от озноба, хотя с моря потягивал теплый бриз и люди на набережной разгуливали в шортах и распахнутых рубашках с короткими рукавами, а у многих девушек полы рубах и маечек были узлами завязаны на пупе. Он подозвал человека и велел принести большую рюмку «зивании». В туристском проспекте он вычитал, что это традиционная кипрская водка, очень крепкая.
Двадцать три сорок. Место найдено, заряды уложены, еще минута — и фугасы будут активизированы.
Голубков понюхал «зиванию». Похоже на грузинскую виноградную самогонку — чачу. Немало этой чачи было выпито в военном санатории под Гудаутой, когда удавалось достать туда путевку.
Голубков одним махом выплеснул «зиванию» в рот и на мгновение даже ослеп от ярчайшей вспышки. Но не от семидесятиградусной кипрской самогонки, а от взрыва, бешеным огненным снопом рванувшегося вверх из темной зелени, окружавшей виллу Назарова. Как ракета, взорвавшаяся в момент старта. И тотчас же чудовищный грохот ударил по барабанным перепонкам, лишил слуха, и уже в полном безмолвии гнулись почти до земли и ломались десятиметровые финиковые пальмы, летели в море стулья, столы, брезентовые тенты, гофрированный пластик крыш и сами торговые палатки в окружении вывалившихся из них курток, костюмов и ярких платьев с раскинутыми в стороны, как крылья птиц, рукавами. Потом слух вернулся, но погас свет, и уже в кромешной темноте, которая казалась еще гуще от пламени пожара, что-то летело, валилось сверху, дребезжало, звенело, скрежетало и лопалось, заглушая крики людей, вопли детей, панические призывы о помощи.
Курортная Ларнака превратилась в Грозный.
Голубков вскочил и по слуху, на крик, кинулся к какой-то женщине, придавленной металлическим каркасом будки мороженщика, при свете пожара освободил пострадавшую, кинулся на другой крик. Уже летели десятки пожарных, полицейских и санитарных машин, светом фар, сиренами и мигалками расчищая себе дорогу среди мечущихся в беспамятстве людей.
Вспыхнул свет аварийной подстанции, мощные водяные струи из полусотни брандспойтов обрушились на пылающую виллу, окутав ее клубами пара, как извергающийся вулкан.
Вместе с врачами, санитарами и полицейскими Голубков разбирал завалы обрушившихся палаток, приводил в чувство перепуганных женщин, успокаивал детей, таскал носилки с ранеными, расцарапанными и пришибленными камнепадом, отдавал приказы и матерился, когда его понимали не сразу. Уверенность его в том, что нужно делать в первую очередь, невольно подчинила ему растерянных врачей и полицейских, они кидались по одному его знаку туда, куда он показывал, не понимая значения произносимых им слов, но понимая, что этот человек знает, что нужно делать. И он действительно знал. Это была работа, которую он исполнял не раз и не два в гораздо более страшных условиях. И он работал, усилием воли подавляя бушевавшие в душе чувства. Это были не чувства. А чувство. Только одно.
И оно называлось: ярость.
Лишь часа через полтора, когда удалось справиться с паникой и восстановить хоть какое-то подобие спокойствия и порядка, Голубков заметил, что и у него самого куртка разодрана и кровоточит задетое каким-то каменным осколком плечо.
Один из врачей, с которым он на пару таскал носилки, усадил его на высокий круглый табурет бара, с которого взрывной волной снесло крышу, продезинфицировал и перевязал рану. Пока врач занимался своим нехитрым делом, Голубкова окружило с десяток греков — санитаров и полицейских, они уважительно пожимали ему руку, дружески похлопывали по спине. Откуда-то возник фоторепортер и засверкал вспышкой. Голубков попробовал закрыться от объектива, но греки дружно и возмущенно запротестовали, образовали вокруг него плотную группу и придали выражение мужественности своим потным и грязным эллинским лицам. Пришлось подчиниться. Репортер сделал несколько групповых снимков и исчез, чтобы в редакции успели дать их в утренний номер. Хоть фамилию в спешке не спросил — Голубкова это немного успокоило. Тем временем бармен выудил из стеклянного боя несколько уцелевших бутылок и стаканов, налил всем доверху и один из стаканов почтительно поднес Голубкову. Объяснил, прижимая руку к волосатой груди:
— Платить нет! Русски дрюжба! «Зивания» — вери гуд!
И был крайне удивлен, когда этот сухощавый русский турист с седыми, коротко подстриженными волосами сначала поднес стакан к губам, а потом вдруг отставил его на стойку бара и сказал:
— Нет. Лучше просто водки. А то как бы еще чего не рвануло!..
Голубков разрешил отвезти себя на полицейской машине в отель, смыл под душем с лица и рук остатки своей и чужой крови и переоделся в свой серый, слишком приличный для кипрско-русского курорта костюм. С полчаса посидел перед телевизором, глядя на экран и одновременно обдумывая сложившуюся ситуацию. По греческой программе шел оперативный репортаж с места события: пожарники пытались залить неукротимый огонь водой и пеной, санитарные машины увозили пострадавших, возбужденно рассказывали о своих впечатлениях очевидцы, несколько раз в комментарии репортера мелькнули фамилии Петров и Грибанов — под ними жили на Кипре Розовский и Назаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Голубков бросил в пакет бесполезный уже бинокль. Задачка, едри ее в корень.
Значит, в одном из ковров действительно был Назаров? Но как он оказался на буксире? Да очень просто, сообразил Голубков. Когда «строен» вкатился на паром, его освободили, выпустили из фургона, и вместе с провожающими он сошел на берег.
А уж незамеченным добраться до буксира в портовой неразберихе — нет ничего проще.
Так-так. Очень интересно. Значит, Пастухов и Назаров знали о готовящемся взрыве? Или догадывались. И предполагали, что угроза исходит от Управления.
Поэтому Пастухов и запустил откровенную дезинформацию о дне начала операции.
Что же, черт возьми, происходит?
Голубков вернулся за свой столик в кафе и снова взглянул на часы.
Двадцать три двадцать. Курков и Веригин уже внутри виллы. Ищут место, куда заложить заряды… Голубков невольно передернул плечами, словно бы от озноба, хотя с моря потягивал теплый бриз и люди на набережной разгуливали в шортах и распахнутых рубашках с короткими рукавами, а у многих девушек полы рубах и маечек были узлами завязаны на пупе. Он подозвал человека и велел принести большую рюмку «зивании». В туристском проспекте он вычитал, что это традиционная кипрская водка, очень крепкая.
Двадцать три сорок. Место найдено, заряды уложены, еще минута — и фугасы будут активизированы.
Голубков понюхал «зиванию». Похоже на грузинскую виноградную самогонку — чачу. Немало этой чачи было выпито в военном санатории под Гудаутой, когда удавалось достать туда путевку.
Голубков одним махом выплеснул «зиванию» в рот и на мгновение даже ослеп от ярчайшей вспышки. Но не от семидесятиградусной кипрской самогонки, а от взрыва, бешеным огненным снопом рванувшегося вверх из темной зелени, окружавшей виллу Назарова. Как ракета, взорвавшаяся в момент старта. И тотчас же чудовищный грохот ударил по барабанным перепонкам, лишил слуха, и уже в полном безмолвии гнулись почти до земли и ломались десятиметровые финиковые пальмы, летели в море стулья, столы, брезентовые тенты, гофрированный пластик крыш и сами торговые палатки в окружении вывалившихся из них курток, костюмов и ярких платьев с раскинутыми в стороны, как крылья птиц, рукавами. Потом слух вернулся, но погас свет, и уже в кромешной темноте, которая казалась еще гуще от пламени пожара, что-то летело, валилось сверху, дребезжало, звенело, скрежетало и лопалось, заглушая крики людей, вопли детей, панические призывы о помощи.
Курортная Ларнака превратилась в Грозный.
Голубков вскочил и по слуху, на крик, кинулся к какой-то женщине, придавленной металлическим каркасом будки мороженщика, при свете пожара освободил пострадавшую, кинулся на другой крик. Уже летели десятки пожарных, полицейских и санитарных машин, светом фар, сиренами и мигалками расчищая себе дорогу среди мечущихся в беспамятстве людей.
Вспыхнул свет аварийной подстанции, мощные водяные струи из полусотни брандспойтов обрушились на пылающую виллу, окутав ее клубами пара, как извергающийся вулкан.
Вместе с врачами, санитарами и полицейскими Голубков разбирал завалы обрушившихся палаток, приводил в чувство перепуганных женщин, успокаивал детей, таскал носилки с ранеными, расцарапанными и пришибленными камнепадом, отдавал приказы и матерился, когда его понимали не сразу. Уверенность его в том, что нужно делать в первую очередь, невольно подчинила ему растерянных врачей и полицейских, они кидались по одному его знаку туда, куда он показывал, не понимая значения произносимых им слов, но понимая, что этот человек знает, что нужно делать. И он действительно знал. Это была работа, которую он исполнял не раз и не два в гораздо более страшных условиях. И он работал, усилием воли подавляя бушевавшие в душе чувства. Это были не чувства. А чувство. Только одно.
И оно называлось: ярость.
Лишь часа через полтора, когда удалось справиться с паникой и восстановить хоть какое-то подобие спокойствия и порядка, Голубков заметил, что и у него самого куртка разодрана и кровоточит задетое каким-то каменным осколком плечо.
Один из врачей, с которым он на пару таскал носилки, усадил его на высокий круглый табурет бара, с которого взрывной волной снесло крышу, продезинфицировал и перевязал рану. Пока врач занимался своим нехитрым делом, Голубкова окружило с десяток греков — санитаров и полицейских, они уважительно пожимали ему руку, дружески похлопывали по спине. Откуда-то возник фоторепортер и засверкал вспышкой. Голубков попробовал закрыться от объектива, но греки дружно и возмущенно запротестовали, образовали вокруг него плотную группу и придали выражение мужественности своим потным и грязным эллинским лицам. Пришлось подчиниться. Репортер сделал несколько групповых снимков и исчез, чтобы в редакции успели дать их в утренний номер. Хоть фамилию в спешке не спросил — Голубкова это немного успокоило. Тем временем бармен выудил из стеклянного боя несколько уцелевших бутылок и стаканов, налил всем доверху и один из стаканов почтительно поднес Голубкову. Объяснил, прижимая руку к волосатой груди:
— Платить нет! Русски дрюжба! «Зивания» — вери гуд!
И был крайне удивлен, когда этот сухощавый русский турист с седыми, коротко подстриженными волосами сначала поднес стакан к губам, а потом вдруг отставил его на стойку бара и сказал:
— Нет. Лучше просто водки. А то как бы еще чего не рвануло!..
Голубков разрешил отвезти себя на полицейской машине в отель, смыл под душем с лица и рук остатки своей и чужой крови и переоделся в свой серый, слишком приличный для кипрско-русского курорта костюм. С полчаса посидел перед телевизором, глядя на экран и одновременно обдумывая сложившуюся ситуацию. По греческой программе шел оперативный репортаж с места события: пожарники пытались залить неукротимый огонь водой и пеной, санитарные машины увозили пострадавших, возбужденно рассказывали о своих впечатлениях очевидцы, несколько раз в комментарии репортера мелькнули фамилии Петров и Грибанов — под ними жили на Кипре Розовский и Назаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113