«Так поступают советские люди». Правда, фамилию репортер спросить забыл. Но ее могут узнать в отеле.
— Вы обязаны были этого не допустить!
— Я пытался. Но слишком упорствовать было нельзя — это вызвало бы подозрения. Зато мне удалось получить информацию, которую я не смог бы получить при других обстоятельствах. В припадке дружеского расположения офицер рассказал мне — под большим секретом, конечно, — что погибший на вилле господин Грибанов на самом деле не Грибанов, а знаменитый русский бизнесмен и политик Аркадий Назаров.
— Час от часу не легче! Как они могли это узнать?
— Извините, Анатолий Федорович, но я не рискнул расспрашивать его об их методах оперативной работы. Об этом, возможно, будет во всех завтрашних газетах.
Здешняя полиция не упускает случая продемонстрировать свою информированность.
Чтобы доказать, что они не даром тратят деньги налогоплательщиков. Вы сможете это сами легко проверить. «Филэлефтерос» выходит в электронном варианте, ее сервер есть в «Интернете». Дайте указание нашим специалистам запросить этот номер.
— Немедленно прикажу… Значит, по-вашему, Назаров погиб?
— Судя по имеющейся у меня информации — да, — подтвердил Голубков. — И на этот раз окончательно. Полиция тоже в этом уверена.
Волков довольно долго молчал, потом спросил:
— У вас все?
— Нет, — сказал Голубков. — В свете создавшейся ситуации у меня два вопроса.
Первый. Как я понимаю, в интересах Управления необходимо срочно организовать поиски виновников взрыва. По горячим следам. К сожалению, я засвечен и не могу взять на себя эту работу.
— Об этом не может быть и речи. Этим займутся другие люди.
«Ага, займутся, — хмыкнул про себя Голубков. — Прямо кинутся!..»
— Второй вопрос, — продолжал он. — Что делать с командой Пастухова? Поскольку Назаров погиб, действие их контракта автоматически прекращается. Оставаться в «Трех оливах» им нельзя, они могут попасть в круг расследования. Как свидетели.
Это чревато непредсказуемыми последствиями. Должен ли я приказать им от вашего имени, чтобы они немедленно возвращались в Москву?
— Да, — тотчас ответил Волков. — Тем маршрутом, который был определен в разработке, Голубков понимал, что следующий вопрос, который он был намерен задать, вызовет у Волкова разлитие желчи. Но не задать он его не мог, так как ответ мог быть чрезвычайно важным.
И Голубков спросил — невинно, на голубом глазу:
— Какой смысл? Пусть просто сядут на самолет. И через четыре часа будут дома.
Он на мгновение представил, какой груз спадет с его плеч, если Волков скажет: «Конечно, вы правы. Это проще всего. Пусть так и сделают».
Но Волков произнес совсем другое — ледяным, начальственно-раздраженным тоном:
— Ваша привычка обсуждать приказы просто возмутительна! Немедленно сообщите Пастухову о моем решении. Ваша задача остается прежней: проконтролировать их прибытие в Нови Двор и доложить. Выполняйте, полковник!
И прервал связь.
Голубков повесил трубку и выгреб сдачу, которую в специальный металлический кармашек высыпал автомат. Умные здесь таксофоны. И честные. Сдачу дают с точностью до копейки. Вместо московских продавцов поставить бы такие автоматы!
«Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант».
«Так точно, товарищ генерал-лейтенант».
«Вас понял, товарищ генерал-лейтенант».
Да, понял. И гораздо больше, чем Волков мог даже вообразить.
С Назаровым или без Назарова, но ребят ждут на польско-белорусской границе.
Почему — неизвестно. Зато известно — зачем.
А это было гораздо важней.
Голубков спустился в порт, нашел диспетчерскую и долго выяснял, может ли он отправить радиограмму одному из пассажиров на борту парома, идущего в Стамбул. В Ларнаке почти все торговцы, кто лучше, кто хуже, но говорили по-русски, даже на турецких харчевнях красовались надписи: «Русски борч». Но до диспетчерской порта русская волна еще не дошла. Когда наконец с грехом пополам выяснилось, что радиограмму послать можно, возникла новая трудность: на каком языке? На русском латинскими буквами? Но радист и смотреть на листок не стал: не понимаю и не хочу понимать. В обсуждении, как выйти из положения, приняли участие человек десять служащих, не загруженных работой в этот поздний ночной час. Причем обсуждали они это с азартом футбольных болельщиков, едва ли не вцепляясь друг другу в усы. И в конце концов кого-то озарило: «Факс!» Проблема была решена.
Голубков присел в углу диспетчерской и долго, снимая испорченные листки, сочинял текст. Имя адресата — Сергей Пастухов — он вывел крупными латинскими буквами. Поймут. А дальше написал:
«Дорогой Сережа! Пишет тебе твой дядя Костя Голубков. У нас печальные новости. Сгорел дом наших соседей, говорят, из-за взрыва газа в подвале или еще чего. Все, кто были в доме, погибли. В том числе и дядя Аркадий, о нем я уже отбил телеграмму в Москву. Так что встретит вас не сосед, а другой человек. Ты его должен помнить, он будет ждать тебя на дороге возле нового двора, а звать его скорее всего Иса Мадуев. Твой дядя Костя».
И уже в отеле, добравшись наконец до постели и удобно пристроив на подушке ноющее от ушиба плечо, Голубков вдруг подумал: все, что он сделал, имеет вышедшее из повседневного употребления, но точное название — государственная измена.
Но что входит в это понятие — государство? И что считать изменой, а что — служением ему?
Не отдавая себе в том отчета, даже не помышляя об этом ни сном ни духом, русский контрразведчик с тридцатилетним стажем полковник Голубков, как и все сто сорок миллионов его соотечественников, граждан свободной России, невольно и неосознанно задался вопросом: на каких же принципах строить ему свои отношения со своей обновленной Родиной: что на пользу ей, а что ей во вред, что есть воровство, а что законное обогащение, что честность, а что бесстыдство, и что, наконец, доблесть и достоинство, а что предательство и измена.
Он словно бы стоял обнаженный по пояс, под беспощадным солнцем Синая, в руках у него была кувалда и стальное зубило, жгучий пот заливал глаза, брызгали в стороны крошки гранита, а на каменной стеле появлялись неглубокие еще, лишь намеченные контуры первой строки: «Не убий». И вторая уже туманилась в голове:
«И Аз воздам».
Странные видения посещают иногда русского путешественника!..
II
Так что же мы имеем? Назаров снова погиб. В третий раз, считай. Везет человеку! Один раз его попытались отправить на тот свет из салона «мерседеса» в пригороде Женевы, второй раз — с борта миллионерской яхты в Гамбурге, а теперь вот — из шикарной виллы в Ларнаке. Нет бы грохнули половинкой кирпича где-нибудь на задворках Киевского вокзала. Или пьяный водитель бы задавил. Или собутыльник зарезал кухонным ножом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Вы обязаны были этого не допустить!
— Я пытался. Но слишком упорствовать было нельзя — это вызвало бы подозрения. Зато мне удалось получить информацию, которую я не смог бы получить при других обстоятельствах. В припадке дружеского расположения офицер рассказал мне — под большим секретом, конечно, — что погибший на вилле господин Грибанов на самом деле не Грибанов, а знаменитый русский бизнесмен и политик Аркадий Назаров.
— Час от часу не легче! Как они могли это узнать?
— Извините, Анатолий Федорович, но я не рискнул расспрашивать его об их методах оперативной работы. Об этом, возможно, будет во всех завтрашних газетах.
Здешняя полиция не упускает случая продемонстрировать свою информированность.
Чтобы доказать, что они не даром тратят деньги налогоплательщиков. Вы сможете это сами легко проверить. «Филэлефтерос» выходит в электронном варианте, ее сервер есть в «Интернете». Дайте указание нашим специалистам запросить этот номер.
— Немедленно прикажу… Значит, по-вашему, Назаров погиб?
— Судя по имеющейся у меня информации — да, — подтвердил Голубков. — И на этот раз окончательно. Полиция тоже в этом уверена.
Волков довольно долго молчал, потом спросил:
— У вас все?
— Нет, — сказал Голубков. — В свете создавшейся ситуации у меня два вопроса.
Первый. Как я понимаю, в интересах Управления необходимо срочно организовать поиски виновников взрыва. По горячим следам. К сожалению, я засвечен и не могу взять на себя эту работу.
— Об этом не может быть и речи. Этим займутся другие люди.
«Ага, займутся, — хмыкнул про себя Голубков. — Прямо кинутся!..»
— Второй вопрос, — продолжал он. — Что делать с командой Пастухова? Поскольку Назаров погиб, действие их контракта автоматически прекращается. Оставаться в «Трех оливах» им нельзя, они могут попасть в круг расследования. Как свидетели.
Это чревато непредсказуемыми последствиями. Должен ли я приказать им от вашего имени, чтобы они немедленно возвращались в Москву?
— Да, — тотчас ответил Волков. — Тем маршрутом, который был определен в разработке, Голубков понимал, что следующий вопрос, который он был намерен задать, вызовет у Волкова разлитие желчи. Но не задать он его не мог, так как ответ мог быть чрезвычайно важным.
И Голубков спросил — невинно, на голубом глазу:
— Какой смысл? Пусть просто сядут на самолет. И через четыре часа будут дома.
Он на мгновение представил, какой груз спадет с его плеч, если Волков скажет: «Конечно, вы правы. Это проще всего. Пусть так и сделают».
Но Волков произнес совсем другое — ледяным, начальственно-раздраженным тоном:
— Ваша привычка обсуждать приказы просто возмутительна! Немедленно сообщите Пастухову о моем решении. Ваша задача остается прежней: проконтролировать их прибытие в Нови Двор и доложить. Выполняйте, полковник!
И прервал связь.
Голубков повесил трубку и выгреб сдачу, которую в специальный металлический кармашек высыпал автомат. Умные здесь таксофоны. И честные. Сдачу дают с точностью до копейки. Вместо московских продавцов поставить бы такие автоматы!
«Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант».
«Так точно, товарищ генерал-лейтенант».
«Вас понял, товарищ генерал-лейтенант».
Да, понял. И гораздо больше, чем Волков мог даже вообразить.
С Назаровым или без Назарова, но ребят ждут на польско-белорусской границе.
Почему — неизвестно. Зато известно — зачем.
А это было гораздо важней.
Голубков спустился в порт, нашел диспетчерскую и долго выяснял, может ли он отправить радиограмму одному из пассажиров на борту парома, идущего в Стамбул. В Ларнаке почти все торговцы, кто лучше, кто хуже, но говорили по-русски, даже на турецких харчевнях красовались надписи: «Русски борч». Но до диспетчерской порта русская волна еще не дошла. Когда наконец с грехом пополам выяснилось, что радиограмму послать можно, возникла новая трудность: на каком языке? На русском латинскими буквами? Но радист и смотреть на листок не стал: не понимаю и не хочу понимать. В обсуждении, как выйти из положения, приняли участие человек десять служащих, не загруженных работой в этот поздний ночной час. Причем обсуждали они это с азартом футбольных болельщиков, едва ли не вцепляясь друг другу в усы. И в конце концов кого-то озарило: «Факс!» Проблема была решена.
Голубков присел в углу диспетчерской и долго, снимая испорченные листки, сочинял текст. Имя адресата — Сергей Пастухов — он вывел крупными латинскими буквами. Поймут. А дальше написал:
«Дорогой Сережа! Пишет тебе твой дядя Костя Голубков. У нас печальные новости. Сгорел дом наших соседей, говорят, из-за взрыва газа в подвале или еще чего. Все, кто были в доме, погибли. В том числе и дядя Аркадий, о нем я уже отбил телеграмму в Москву. Так что встретит вас не сосед, а другой человек. Ты его должен помнить, он будет ждать тебя на дороге возле нового двора, а звать его скорее всего Иса Мадуев. Твой дядя Костя».
И уже в отеле, добравшись наконец до постели и удобно пристроив на подушке ноющее от ушиба плечо, Голубков вдруг подумал: все, что он сделал, имеет вышедшее из повседневного употребления, но точное название — государственная измена.
Но что входит в это понятие — государство? И что считать изменой, а что — служением ему?
Не отдавая себе в том отчета, даже не помышляя об этом ни сном ни духом, русский контрразведчик с тридцатилетним стажем полковник Голубков, как и все сто сорок миллионов его соотечественников, граждан свободной России, невольно и неосознанно задался вопросом: на каких же принципах строить ему свои отношения со своей обновленной Родиной: что на пользу ей, а что ей во вред, что есть воровство, а что законное обогащение, что честность, а что бесстыдство, и что, наконец, доблесть и достоинство, а что предательство и измена.
Он словно бы стоял обнаженный по пояс, под беспощадным солнцем Синая, в руках у него была кувалда и стальное зубило, жгучий пот заливал глаза, брызгали в стороны крошки гранита, а на каменной стеле появлялись неглубокие еще, лишь намеченные контуры первой строки: «Не убий». И вторая уже туманилась в голове:
«И Аз воздам».
Странные видения посещают иногда русского путешественника!..
II
Так что же мы имеем? Назаров снова погиб. В третий раз, считай. Везет человеку! Один раз его попытались отправить на тот свет из салона «мерседеса» в пригороде Женевы, второй раз — с борта миллионерской яхты в Гамбурге, а теперь вот — из шикарной виллы в Ларнаке. Нет бы грохнули половинкой кирпича где-нибудь на задворках Киевского вокзала. Или пьяный водитель бы задавил. Или собутыльник зарезал кухонным ножом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113