Дверь распахнулась, и выглянуло бледное лицо Токивы, озаренное светильником, который она держала.
— Вы, случайно, не Конно-мару? — спросила женщина.
Воин застыл в изумлении. Токива же не выразила ни удивления, ни страха. Следующие слова она произнесла шепотом:
— Конно-мару, я была уверена, что это вы — любимый слуга господина Ёситомо. Идите сюда, входите, нас не должны услышать часовые, — сказала Токива, жестом приглашая парня в дом. Она скрылась за шелковой занавеской, а Конно-мару проскользнул за ней и притаился в углу комнаты.
Токива вернулась и тихо закрыла дверь. Фитиль в светильнике ярко горел; на письменном столе были разложены сутры, с которых она делала копии.
О Конно-мару и его замыслах в отношении ее жизни Токива услышала от Ёмоги, но эти откровения не встревожили женщину; она лишь спокойно выразила удивление по поводу того, что на протяжении нескольких дней он находился так близко. Когда Ёмоги показала ей послание, которое воин Гэндзи оставил в саду привязанным к дереву, Токива, кажется, взволновалась и сказала: «Конно-мару был хорошим и преданным слугой, и его едва ли можно винить за те чувства, которые он испытывает ко мне».
Некоторое время оба они сидели и наблюдали друг за другом. Огонь в светильнике затрепетал, поднялся и тревожно потух. Конно-мару не увидел ничего отталкивающего в неподвижной фигуре, сидевшей перед ним. Токива, темные волосы которой спадали вниз на складки ее шелковой одежды, была абсолютно спокойна. Голова женщины слегка наклонилась, будто Токива что-то обдумывала. Конно-мару чувствовал, как его конечности наливаются свинцом и обессиливают. Что удерживало его от того, чтобы приблизиться и вонзить в нее кинжал? С каждым мгновением сердце воина слабело и наполнялось жалостью. Он не находил в Токиве никаких признаков порочной, вероломной женщины. Взгляд упал на молельню, перед которой стояла горелка с благовониями, от нее поднималась ввысь белая струйка. Он еще раз взглянул на Токиву и вздрогнул, ощутив хрупкость плеч под ее одеждой.
— Конно-мару, вы помните, как давным-давно приходили ко мне с посланиями от господина Ёситомо?
Спокойный голос, кажется, вернул парню разум. Взгляд стал жестким, когда он наклонился к Токиве:
— Итак, вы не все забыли?
— Как я могла забыть, — тихо ответила она.
— Вы, коварная женщина, как можете говорить об этом с таким бесстыдством! Вы действительно воплощение зла!
— Вы правы, Конно-мару. Я хотела, чтобы кто-нибудь сказал мне об этом — обвинил меня, выразил презрение, пристыдил.
— Это действительно так?
— Это правда, Конно-мару. Вы можете убедиться в этом сами; я не пытаюсь от вас убегать.
— Да, это так. Но это, должно быть, мимолетное сожаление.
— Я не сожалею ни о чем, что сделала. Я делала только то, что хотела.
Рука Конно-мару лихорадочно ощупывала меч. Легкое движение руки, и он мог бы воткнуть его острие в любую часть ее тела.
А Токива задумчиво продолжала:
— Для женщины нет другого выбора… По крайней мере, для меня.
Когда Токива говорила, казалось, что через мгновение она упадет в обморок, но этого не последовало.
— Если вы решитесь отомстить мне, убив меня, тогда действуйте. Я готова… Я не буду пытаться убежать, не закричу от страха, — спокойно произнесла Токива, протягивая какие-то письма, которые как будто были у нее наготове. — У меня одна, последняя, просьба. Эти письма адресованы каждому из моих детей, это мои последние послания сыновьям… А это… это письмо моего господина Ёситомо. Позаботьтесь о том, чтобы оно дошло до кого-нибудь из дома Гэндзи, кому можно доверять. Это все, о чем я вас прошу.
После этого она отвернулась от Конно-мару и сложила руки перед маленьким образом Каннон в молельне.
Конно-мару смутился. Он помнил этот серебряный образ, который стоял в комнате его хозяина. Ёситомо молился перед ним каждым утром и вечером. В замешательстве Конно-мару обратился к письму, которое было написано знакомым почерком Ёситомо. Это было последнее послание его хозяина Токиве. Он прочитал его со слезами на глазах.
— Простите меня, моя госпожа. Как я мог быть таким дураком? Правильно говорил этот монах Монгаку — я был не в своем уме с моими мыслями о мести, а вы, беззащитная женщина, намного мужественнее меня. — Наступила тишина. Конно-мару пытался овладеть собой. Затем он продолжал: — Если бы я убил вас, моя жизнь стала бы еще мрачнее жизни Монгаку. Теперь я понимаю свою глупость. Я начну жить заново, жить мужественно… Я обещаю, что письмо моего господина попадет к Гэндзи, живущим на востоке, а эти письма к вашим детям будут своевременно доставлены каждому из них мною собственноручно.
Конно-мару бросился бы к ногам Токивы, но она быстро встала, открыла дверь, выглянула и тут же закрыла ее.
— Я вижу бивачные костры. Не лучше ли вам здесь дождаться рассвета?
Но Конно-мару уже собрался уходить. Он вынул темный шарф, закутал им лицо, обернув длинные концы вокруг плеч.
— Вам не надо беспокоиться обо мне, моя госпожа; они не смогут меня увидеть.
С этими словами он шагнул к двери, широко распахнул ее и растворился в ночи. Через несколько мгновений Токиве показалось, что на стене, огораживающей домик, показалась темная фигура и будто в знак прощания махнула ей рукой, и в ответ она повыше подняла светильник.
Глава 35.
Мириады светильников
Долгие дожди закончились, и жужжание цикад, облака и раскаленное небо возвестили о том, что наступил разгар лета.
— Постойте, что, у нас опять наводнение?.. Надеюсь, не слишком большой ущерб, — прорычал Нос. У него была привычка повышать голос на каждого слугу, который попадался ему на глаза при входе в ворота домика Токивы.
Ёмоги и несколько служанок стирали одежду в ручье, который бежал по участку. Неподалеку сушилось несколько бумажных зонтиков от дождя и от солнца.
— Какой красивый зонтик, Ёмоги! Не может быть, что это твой?
— Нет, не мой, это — моей госпожи.
— Твоей хозяйки, да? А что для нее толку от такого зонтика? Она не выходит из дома.
— Я купила его только сегодня утром на Западном рынке. Но, вы не поверите, он показался мне таким старомодным, когда я его открыла, что я положила его сюда вместе с остальными.
— Гм, ты купила его на Западном рынке? Ну а собирается ли куда-нибудь твоя госпожа выйти?
— Она хочет пойти в храм. Сотый день молитвы приходится на послезавтра.
— И могу я спросить, куда именно?
— Куда? Ну конечно, вы знаете — часовня Каннон в храме Киёмидзу.
Нос прошел в дом и некоторое время говорил с Токивой.
Никаких признаков или следов Конно-мару с того дня, как охранников разместили вокруг дома, не было обнаружено, и Нос положился на бдительность воинов. Он фактически начал забывать обо всем этом деле, но тревожился по поводу того, что Киёмори до сих пор здесь не появлялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
— Вы, случайно, не Конно-мару? — спросила женщина.
Воин застыл в изумлении. Токива же не выразила ни удивления, ни страха. Следующие слова она произнесла шепотом:
— Конно-мару, я была уверена, что это вы — любимый слуга господина Ёситомо. Идите сюда, входите, нас не должны услышать часовые, — сказала Токива, жестом приглашая парня в дом. Она скрылась за шелковой занавеской, а Конно-мару проскользнул за ней и притаился в углу комнаты.
Токива вернулась и тихо закрыла дверь. Фитиль в светильнике ярко горел; на письменном столе были разложены сутры, с которых она делала копии.
О Конно-мару и его замыслах в отношении ее жизни Токива услышала от Ёмоги, но эти откровения не встревожили женщину; она лишь спокойно выразила удивление по поводу того, что на протяжении нескольких дней он находился так близко. Когда Ёмоги показала ей послание, которое воин Гэндзи оставил в саду привязанным к дереву, Токива, кажется, взволновалась и сказала: «Конно-мару был хорошим и преданным слугой, и его едва ли можно винить за те чувства, которые он испытывает ко мне».
Некоторое время оба они сидели и наблюдали друг за другом. Огонь в светильнике затрепетал, поднялся и тревожно потух. Конно-мару не увидел ничего отталкивающего в неподвижной фигуре, сидевшей перед ним. Токива, темные волосы которой спадали вниз на складки ее шелковой одежды, была абсолютно спокойна. Голова женщины слегка наклонилась, будто Токива что-то обдумывала. Конно-мару чувствовал, как его конечности наливаются свинцом и обессиливают. Что удерживало его от того, чтобы приблизиться и вонзить в нее кинжал? С каждым мгновением сердце воина слабело и наполнялось жалостью. Он не находил в Токиве никаких признаков порочной, вероломной женщины. Взгляд упал на молельню, перед которой стояла горелка с благовониями, от нее поднималась ввысь белая струйка. Он еще раз взглянул на Токиву и вздрогнул, ощутив хрупкость плеч под ее одеждой.
— Конно-мару, вы помните, как давным-давно приходили ко мне с посланиями от господина Ёситомо?
Спокойный голос, кажется, вернул парню разум. Взгляд стал жестким, когда он наклонился к Токиве:
— Итак, вы не все забыли?
— Как я могла забыть, — тихо ответила она.
— Вы, коварная женщина, как можете говорить об этом с таким бесстыдством! Вы действительно воплощение зла!
— Вы правы, Конно-мару. Я хотела, чтобы кто-нибудь сказал мне об этом — обвинил меня, выразил презрение, пристыдил.
— Это действительно так?
— Это правда, Конно-мару. Вы можете убедиться в этом сами; я не пытаюсь от вас убегать.
— Да, это так. Но это, должно быть, мимолетное сожаление.
— Я не сожалею ни о чем, что сделала. Я делала только то, что хотела.
Рука Конно-мару лихорадочно ощупывала меч. Легкое движение руки, и он мог бы воткнуть его острие в любую часть ее тела.
А Токива задумчиво продолжала:
— Для женщины нет другого выбора… По крайней мере, для меня.
Когда Токива говорила, казалось, что через мгновение она упадет в обморок, но этого не последовало.
— Если вы решитесь отомстить мне, убив меня, тогда действуйте. Я готова… Я не буду пытаться убежать, не закричу от страха, — спокойно произнесла Токива, протягивая какие-то письма, которые как будто были у нее наготове. — У меня одна, последняя, просьба. Эти письма адресованы каждому из моих детей, это мои последние послания сыновьям… А это… это письмо моего господина Ёситомо. Позаботьтесь о том, чтобы оно дошло до кого-нибудь из дома Гэндзи, кому можно доверять. Это все, о чем я вас прошу.
После этого она отвернулась от Конно-мару и сложила руки перед маленьким образом Каннон в молельне.
Конно-мару смутился. Он помнил этот серебряный образ, который стоял в комнате его хозяина. Ёситомо молился перед ним каждым утром и вечером. В замешательстве Конно-мару обратился к письму, которое было написано знакомым почерком Ёситомо. Это было последнее послание его хозяина Токиве. Он прочитал его со слезами на глазах.
— Простите меня, моя госпожа. Как я мог быть таким дураком? Правильно говорил этот монах Монгаку — я был не в своем уме с моими мыслями о мести, а вы, беззащитная женщина, намного мужественнее меня. — Наступила тишина. Конно-мару пытался овладеть собой. Затем он продолжал: — Если бы я убил вас, моя жизнь стала бы еще мрачнее жизни Монгаку. Теперь я понимаю свою глупость. Я начну жить заново, жить мужественно… Я обещаю, что письмо моего господина попадет к Гэндзи, живущим на востоке, а эти письма к вашим детям будут своевременно доставлены каждому из них мною собственноручно.
Конно-мару бросился бы к ногам Токивы, но она быстро встала, открыла дверь, выглянула и тут же закрыла ее.
— Я вижу бивачные костры. Не лучше ли вам здесь дождаться рассвета?
Но Конно-мару уже собрался уходить. Он вынул темный шарф, закутал им лицо, обернув длинные концы вокруг плеч.
— Вам не надо беспокоиться обо мне, моя госпожа; они не смогут меня увидеть.
С этими словами он шагнул к двери, широко распахнул ее и растворился в ночи. Через несколько мгновений Токиве показалось, что на стене, огораживающей домик, показалась темная фигура и будто в знак прощания махнула ей рукой, и в ответ она повыше подняла светильник.
Глава 35.
Мириады светильников
Долгие дожди закончились, и жужжание цикад, облака и раскаленное небо возвестили о том, что наступил разгар лета.
— Постойте, что, у нас опять наводнение?.. Надеюсь, не слишком большой ущерб, — прорычал Нос. У него была привычка повышать голос на каждого слугу, который попадался ему на глаза при входе в ворота домика Токивы.
Ёмоги и несколько служанок стирали одежду в ручье, который бежал по участку. Неподалеку сушилось несколько бумажных зонтиков от дождя и от солнца.
— Какой красивый зонтик, Ёмоги! Не может быть, что это твой?
— Нет, не мой, это — моей госпожи.
— Твоей хозяйки, да? А что для нее толку от такого зонтика? Она не выходит из дома.
— Я купила его только сегодня утром на Западном рынке. Но, вы не поверите, он показался мне таким старомодным, когда я его открыла, что я положила его сюда вместе с остальными.
— Гм, ты купила его на Западном рынке? Ну а собирается ли куда-нибудь твоя госпожа выйти?
— Она хочет пойти в храм. Сотый день молитвы приходится на послезавтра.
— И могу я спросить, куда именно?
— Куда? Ну конечно, вы знаете — часовня Каннон в храме Киёмидзу.
Нос прошел в дом и некоторое время говорил с Токивой.
Никаких признаков или следов Конно-мару с того дня, как охранников разместили вокруг дома, не было обнаружено, и Нос положился на бдительность воинов. Он фактически начал забывать обо всем этом деле, но тревожился по поводу того, что Киёмори до сих пор здесь не появлялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157