Получалось, что его план, заключавшийся в том, чтобы добиться расположения военачальника, ни к чему не привел. Конечно, у Киёмори мало времени на любовные дела, утешал сам себя Бамбоку, и надо проявить терпение, в конце концов он все равно никуда от Токивы не денется. Нос решил ждать и время от времени навещал домик, чтобы убедиться в том, что все идет гладко.
Теперь купец столкнулся еще с одной проблемой. Надо ему или не надо ставить Киёмори в известность, что Токива собирается идти в храм? Если с ней случится что-нибудь нехорошее, в этом конечно же обвинят Носа.
— Естественно, я не хочу отговаривать вас от того, чтобы пойти в храм, я только рад узнать, что вы к этому склоняетесь. Но может быть, было бы благоразумнее сначала выяснить, как к этому отнесется господин Киёмори? Сегодня или завтра я схожу к нему, — сказал Нос Токиве перед уходом.
На следующий день она получила послание о том, что ей разрешено в сопровождении Ёмоги отправиться в храм Киёмидзу. Токива была поражена, оказавшись в часовне, где десять монахов читали сутры специально для нее. Мириады светильников освещали часовню, и, когда она молилась, воздух был густо насыщен фимиамом.
«О боги, позаботьтесь о моих троих оставшихся без отца детях. Их мать для них почти потеряна. Эта Токива — всего лишь пустая оболочка, а дух ее бродит в аду. Какие бы горести и испытания ни выпали на долю их матери, пощадите ее детей. Не допустите, чтобы эти несчастные страдали за прегрешения дома Гэндзи».
И Токива заплакала, вспомнив ту зимнюю ночь, когда она вместе с детьми молилась в той же самой часовне.
— Моя госпожа, служба подходит к концу, не хотите ли вы пройти в отдельную комнату и отдохнуть? — прошептал монах.
Токива пришла в себя:
— Благодарю вас, ваше преподобие. Кажется, вы — Коган?
— Да, Коган. Доброго вам здоровья, моя госпожа.
— Мне никогда не забыть вашей доброты ко мне в то трудное время, — сказала Токива, сложив перед ним руки. — Но я более недостойна общаться с вами.
— Моя госпожа, вы не должны так говорить. Вам не следует испытывать стыд. Для меня вы так же чисты, как сама Каннон.
Появился еще один монах:
— Сюда, моя госпожа, пожалуйста, сюда.
Токива отклонила приглашение:
— Благодарю вас, но мне предстоит долгий путь, и я лучше пойду.
Но монах удержал ее:
— Моя госпожа, вы прошли такое огромное расстояние в столь ранний час, а он давно ожидает вас.
— Кто? Кто ожидает?
— Господин, который заказал службу.
Токива была озадачена. Кто бы это мог быть? В этой часовне не было никого, кроме нее. Но монаха не следовало заставлять ждать, поэтому в сопровождении Когана Токива двинулась по огражденным перилами галереям, пока наконец ее не привели в какую-то комнату. Когда она вошла, то в потрясении попятилась, и у нее ослабели ноги.
— Токива, ты не ожидала увидеть меня, не так ли?
Сквозь листья росших за окном кленов яркое солнце освещало лицо Киёмори, делая его сияющим.
— Я часто думал о тебе, Токива, но многое мешало мне прийти — а теперь наступило лето… Как быстро меняются времена года! У тебя все хорошо, Токива?
— Да… — ответила женщина. Противоречивые чувства охватили ее, и стали душить слезы.
Киёмори смотрел на нее и тоже испытывал самые разнообразные ощущения — его наполнили воспоминания о той весенней ночи… На какой-то момент Киёмори охватила неловкая, почти детская робость. Овладев собой, он опять заговорил с Токивой:
— Ты, конечно, не могла догадаться, что это я заказал сегодняшнюю службу. Неуместное вмешательство — так ты справедливо могла бы подумать. Но, Токива, я тоже нуждаюсь в молитвах. Да, Киёмори — всего лишь неловкий дурак, просто глупый человек! Можешь ли понять это, женщина?
— Думаю, да, немного.
— Даже этого немногого достаточно, Токива. Я благодарен тебе за все. Сейчас я из себя делаю еще большего дурака, но мне трудно признаться — почему. Пусть позже тебе расскажет Бамбоку.
Киёмори говорил бодро, но когда закончил, он резко отвернул лицо, на котором в появившихся слезах заиграл солнечный свет.
После этой короткой встречи Токива не видела Киёмори ни этим, ни следующим летом. Им вообще никогда не суждено было больше встретиться, потому что недолгое время спустя Киёмори попросил Носа устроить брак между Токивой и пожилым придворным из дома Фудзивара.
К осени все сплетни и разговоры о Токиве были забыты.
Глава 36.
Странствующий поэт
Поэт-монах Сайгё не возвращался в столицу уже несколько лет, но, где бы он ни был, слышал много разговоров о том, что там происходило. Монах жил в хижине отшельника в Ёсино и несколько раз совершал паломничества в Кумано и Оми. Ранней весной 1160 года он по большой дороге Токайдо отправился в очередное паломничество на северо-восток страны, и, пока он там находился, местный предводитель Хидэхира пригласил Сайгё остановиться у него. Хидэхира, который снабжал знать и воинов знаменитыми чистокровными лошадьми северо-востока, много слышал о поэте-монахе.
Когда настала осень, Сайгё оставил Хидэхиру и отправился в путешествие на запад, в провинцию Этиго. В сентябре он достиг южного берега озера Бива, откуда должно было отправиться судно к западному берегу. Сайгё присоединился к другим пассажирам на его борту, и, пока все они ждали отплытия судна, поэт размышлял о своем друге и ученике Сайдзю, с которым он расстался несколько месяцев назад на реке Тэнрю.
Сайгё и Сайдзю прибыли на реку Тэнрю и сели на паром, который был полностью загружен и готовился к отплытию, когда внезапно появились три воина из числа местных самураев и стали махать и кричать паромщику, чтобы тот остановился. Нежелание паромщика брать дополнительных пассажиров разъярило самураев, которые со злобным видом все-таки пробрались на паром и стали выкрикивать:
— Мы очень спешим, а у тебя на борту только эти крестьяне да нищие монахи, так ведь?
Сайгё знал, чего от них ожидать. Повсюду воины возбуждены и агрессивны. Не обращая на них внимания, он продолжал спокойно сидеть и смотреть на реку, пока один из воинов вдруг не подошел к нему и не прорычал:
— Ну, ты, попрошайка, ты, святоша, встань!
Сайгё сделал вид, что ничего не слышал, но другие воины тоже приняли угрожающий вид и накинулись на монаха:
— Ну, ты, убирайся отсюда! Ну!
Сайгё не собирался оказывать им сопротивления, но он почувствовал, как стоявший рядом Сайдзю затрясся от гнева, и крепко сжал руку своего ученика. Они были монахами-собратьями на протяжении двадцати лет, но Сайгё знал, что его бывший слуга Сайдзю в душе оставался горячим воином. Как часто он предостерегал ученика, чтобы он сдерживал свой темперамент!
Кротость Сайгё, однако, еще больше взбесила воинов.
— Ну, ты что, глухой? — прокричал один из них.
Схватив монаха за воротник, он толкнул его так, что тот оказался на берегу и растянулся на земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Теперь купец столкнулся еще с одной проблемой. Надо ему или не надо ставить Киёмори в известность, что Токива собирается идти в храм? Если с ней случится что-нибудь нехорошее, в этом конечно же обвинят Носа.
— Естественно, я не хочу отговаривать вас от того, чтобы пойти в храм, я только рад узнать, что вы к этому склоняетесь. Но может быть, было бы благоразумнее сначала выяснить, как к этому отнесется господин Киёмори? Сегодня или завтра я схожу к нему, — сказал Нос Токиве перед уходом.
На следующий день она получила послание о том, что ей разрешено в сопровождении Ёмоги отправиться в храм Киёмидзу. Токива была поражена, оказавшись в часовне, где десять монахов читали сутры специально для нее. Мириады светильников освещали часовню, и, когда она молилась, воздух был густо насыщен фимиамом.
«О боги, позаботьтесь о моих троих оставшихся без отца детях. Их мать для них почти потеряна. Эта Токива — всего лишь пустая оболочка, а дух ее бродит в аду. Какие бы горести и испытания ни выпали на долю их матери, пощадите ее детей. Не допустите, чтобы эти несчастные страдали за прегрешения дома Гэндзи».
И Токива заплакала, вспомнив ту зимнюю ночь, когда она вместе с детьми молилась в той же самой часовне.
— Моя госпожа, служба подходит к концу, не хотите ли вы пройти в отдельную комнату и отдохнуть? — прошептал монах.
Токива пришла в себя:
— Благодарю вас, ваше преподобие. Кажется, вы — Коган?
— Да, Коган. Доброго вам здоровья, моя госпожа.
— Мне никогда не забыть вашей доброты ко мне в то трудное время, — сказала Токива, сложив перед ним руки. — Но я более недостойна общаться с вами.
— Моя госпожа, вы не должны так говорить. Вам не следует испытывать стыд. Для меня вы так же чисты, как сама Каннон.
Появился еще один монах:
— Сюда, моя госпожа, пожалуйста, сюда.
Токива отклонила приглашение:
— Благодарю вас, но мне предстоит долгий путь, и я лучше пойду.
Но монах удержал ее:
— Моя госпожа, вы прошли такое огромное расстояние в столь ранний час, а он давно ожидает вас.
— Кто? Кто ожидает?
— Господин, который заказал службу.
Токива была озадачена. Кто бы это мог быть? В этой часовне не было никого, кроме нее. Но монаха не следовало заставлять ждать, поэтому в сопровождении Когана Токива двинулась по огражденным перилами галереям, пока наконец ее не привели в какую-то комнату. Когда она вошла, то в потрясении попятилась, и у нее ослабели ноги.
— Токива, ты не ожидала увидеть меня, не так ли?
Сквозь листья росших за окном кленов яркое солнце освещало лицо Киёмори, делая его сияющим.
— Я часто думал о тебе, Токива, но многое мешало мне прийти — а теперь наступило лето… Как быстро меняются времена года! У тебя все хорошо, Токива?
— Да… — ответила женщина. Противоречивые чувства охватили ее, и стали душить слезы.
Киёмори смотрел на нее и тоже испытывал самые разнообразные ощущения — его наполнили воспоминания о той весенней ночи… На какой-то момент Киёмори охватила неловкая, почти детская робость. Овладев собой, он опять заговорил с Токивой:
— Ты, конечно, не могла догадаться, что это я заказал сегодняшнюю службу. Неуместное вмешательство — так ты справедливо могла бы подумать. Но, Токива, я тоже нуждаюсь в молитвах. Да, Киёмори — всего лишь неловкий дурак, просто глупый человек! Можешь ли понять это, женщина?
— Думаю, да, немного.
— Даже этого немногого достаточно, Токива. Я благодарен тебе за все. Сейчас я из себя делаю еще большего дурака, но мне трудно признаться — почему. Пусть позже тебе расскажет Бамбоку.
Киёмори говорил бодро, но когда закончил, он резко отвернул лицо, на котором в появившихся слезах заиграл солнечный свет.
После этой короткой встречи Токива не видела Киёмори ни этим, ни следующим летом. Им вообще никогда не суждено было больше встретиться, потому что недолгое время спустя Киёмори попросил Носа устроить брак между Токивой и пожилым придворным из дома Фудзивара.
К осени все сплетни и разговоры о Токиве были забыты.
Глава 36.
Странствующий поэт
Поэт-монах Сайгё не возвращался в столицу уже несколько лет, но, где бы он ни был, слышал много разговоров о том, что там происходило. Монах жил в хижине отшельника в Ёсино и несколько раз совершал паломничества в Кумано и Оми. Ранней весной 1160 года он по большой дороге Токайдо отправился в очередное паломничество на северо-восток страны, и, пока он там находился, местный предводитель Хидэхира пригласил Сайгё остановиться у него. Хидэхира, который снабжал знать и воинов знаменитыми чистокровными лошадьми северо-востока, много слышал о поэте-монахе.
Когда настала осень, Сайгё оставил Хидэхиру и отправился в путешествие на запад, в провинцию Этиго. В сентябре он достиг южного берега озера Бива, откуда должно было отправиться судно к западному берегу. Сайгё присоединился к другим пассажирам на его борту, и, пока все они ждали отплытия судна, поэт размышлял о своем друге и ученике Сайдзю, с которым он расстался несколько месяцев назад на реке Тэнрю.
Сайгё и Сайдзю прибыли на реку Тэнрю и сели на паром, который был полностью загружен и готовился к отплытию, когда внезапно появились три воина из числа местных самураев и стали махать и кричать паромщику, чтобы тот остановился. Нежелание паромщика брать дополнительных пассажиров разъярило самураев, которые со злобным видом все-таки пробрались на паром и стали выкрикивать:
— Мы очень спешим, а у тебя на борту только эти крестьяне да нищие монахи, так ведь?
Сайгё знал, чего от них ожидать. Повсюду воины возбуждены и агрессивны. Не обращая на них внимания, он продолжал спокойно сидеть и смотреть на реку, пока один из воинов вдруг не подошел к нему и не прорычал:
— Ну, ты, попрошайка, ты, святоша, встань!
Сайгё сделал вид, что ничего не слышал, но другие воины тоже приняли угрожающий вид и накинулись на монаха:
— Ну, ты, убирайся отсюда! Ну!
Сайгё не собирался оказывать им сопротивления, но он почувствовал, как стоявший рядом Сайдзю затрясся от гнева, и крепко сжал руку своего ученика. Они были монахами-собратьями на протяжении двадцати лет, но Сайгё знал, что его бывший слуга Сайдзю в душе оставался горячим воином. Как часто он предостерегал ученика, чтобы он сдерживал свой темперамент!
Кротость Сайгё, однако, еще больше взбесила воинов.
— Ну, ты что, глухой? — прокричал один из них.
Схватив монаха за воротник, он толкнул его так, что тот оказался на берегу и растянулся на земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157