— Хорошо. К своему стыду, я должен признать, что мы совершили ошибку.
Недовольные тем, что не удалось схватить Тамэёси и обозленные нападением монахов, воины Киёмори ушли тем не менее только после того, как подожгли несколько деревенских хижин.
Через двадцать дней почти все мятежники были схвачены и заключены в тюрьмы за исключением двух: Тамэёси из дома Гэндзи и Тадамасы из дома Хэйкэ, дяди Киёмори.

Возвращаясь в поместье Рокухара, Киёмори тешил себя надеждой сбросить доспехи, помыться и затем поспать. Он только что проехал мост Годзё, когда лохматая фигура человека, облаченного в одежду монаха, с лицом, закрытым шарфом и широкой шляпой паломника, выскочила из тени деревьев в направлении Киёмори.
— Погоди, Господин Харимы, погоди!
Незнакомец сбросил с себя маскировку паломника и ухватился за стремя всадника.
— Это я, Господин Харимы, твой дядя!
— Что такое? — изумился Киёмори и приказал своим воинам остановиться.
Он натянул поводья и внимательно посмотрел на человека в лохмотьях, не веря тому, что услышал.
— Оставьте меня одного! — крикнул Киёмори своим людям. — Отъезжайте в тень и ждите.
«Паломник» упал рядом с лошадью Киёмори и вымолвил сквозь слезы:
— О, племянник, я — твой дядя Тадамаса. Выручи меня!.. Умоляю тебя, плоть и кровь моя, пощади. Обращаюсь к тебе, Господин Харимы, как к своей последней надежде, помоги! Не дай мне погибнуть!
— У Киёмори нет дяди. Ты не должен называть меня племянником.
— О чем ты говоришь? Разве я не брат твоего отца?
— Разве девять лет назад Тадамаса из дома Хэйкэ ради спасения своей шкуры не отрекся от кровных связей с домом Хэйкэ, когда я выступил против монахов с горы Хиэй?
— О, это было так давно…
— Тогда ты утратил гордость, ее нет у тебя и сейчас.
— Я ошибся… Я сделал самую большую ошибку в своей жизни, когда позволил министру Ёринаге вовлечь себя в заговор. Я беру назад все слова об отречении от дома Хэйкэ.
— Слишком поздно. Я не принимаю никаких оправданий. Ты — обычный преступник, изменник.
— Ты хочешь видеть, как меня схватят и казнят?
— Почему бы тебе не повиниться перед троном? Я не хочу иметь с тобой дело. У меня приказ — задерживать всех мятежников. Мой долг — передать тебя властям.
— Ты бессердечен!.. Ох…
— Прочь с дороги. Иди куда хочешь! Уходи или я арестую тебя.
— Нет, нет! Я долго скрывался в холмах без пищи, я измучился, стараясь не попадаться на глаза стражникам на перепутье. Если я уйду, то обязательно буду схвачен воинами… Только ты, Господин Харимы, должен покарать меня посредством отсечения головы!
— Почему ты выбираешь меня своим палачом? Почему не хочешь сдаться властям? Если считаешь это позорным, тогда покончи с собой как настоящий воин.
— Я не сделаю этого. Я пришел искать пощады у своего собственного племянника. Если он отказывает мне в милосердии, то меня не спасут ни небо, ни земля. Я предпочитаю, чтобы меня обезглавил мой племянник. Это моя последняя воля. Давай, Господин Харимы, руби! Руби мою голову!
Это был действительно его несносный дядя, думал Киёмори.
Тадамаса хорошо знал племянника. Знал с того времени, когда Киёмори был еще слезливым юнцом, жалким и нищим юношей. Он знал, как легко можно растрогать слезами племянника, и Тадамаса решил воспользоваться его чувствительностью. Он был уверен, что Киёмори не держит на него зла, что слезы дяди легко смягчат сердце родственника. Как и ожидал Тадамаса, Киёмори почувствовал себя совершенно беспомощным, как будто не дядя, а он сам был жертвой обстоятельств.
Той же самой ночью Киёмори поместил Тадамасу в один из домов поместья Рокухара и на следующий вечер нанес тайный визит Синдзэю. Киёмори, сохранявший бодрый вид в самые напряженные дни после сражения, теперь выглядел скованным и уставшим. Он замыслил кое-что и теперь рассеянно смотрел на светильники, горевшие в приемной Синдзэя, ожидая его появления.
Глава 17.
Река крови
И Киёмори, и его хозяин стали пунцовыми от сакэ, которым их угощала госпожа Кии. После того как они опрокинули в себя несколько чашечек в честь победы, госпожа Кии, предвосхищая доверительную беседу двух мужчин, удалила слуг и стала обслуживать их сама.
— Ты должен его обезглавить. Ничего другого не остается. Ты никогда не станешь настоящим мужчиной, если будешь проявлять мягкосердечие, — повторял Синдзэй, упрекая Киёмори за слабость духа. — Тебя беспокоит, что Тадамаса твой дядя, но разве не он сам отрекся от кровных связей?
— Да, он опасался последствий этого дела со Священным ковчегом и в то самое утро отрекся от родства со мной.
— Но тогда тебя с ним ничего не связывает.
— И все-таки родство осталось.
Налившиеся кровью глаза Синдзэя глядели прямо в глаза Киёмори.
— Родство? Но я полагал, что твоим настоящим отцом был покойный император Сиракава, а не Тадамори из дома Хэйкэ.
— Да, я узнал это от отца, когда он умирал. Возможно, я и являюсь сыном императора Сиракавы, но что он сделал для меня? Тадамори же был для меня больше чем отцом. Как я могу забыть это? Тадамаса его брат, и я не могу посадить его в тюрьму, тем более обезглавить.
Синдзэй рассмеялся.
— Да, ты весьма добрый человек. — Повернувшись к жене, он спросил: — Можно ли представить себе кого-либо еще, столь безнадежно щепетильного?
— Боюсь, я не совсем понимаю, — отозвалась госпожа Кии, — что его так беспокоит?
— Тогда слушай. Киёмори пришел ко мне в удрученном состоянии и, когда я спросил его, в чем дело, сказал, что готов расстаться с дарованными ему землями и титулом ради спасения изменника Тадамасы из дома Хэйкэ. Он скрывает его и после мучительных раздумий решил меня попросить, чтобы я замолвил слово за Тадамасу при дворе. Я отчитал его за такую глупость. Что ты думаешь обо всем этом?
— Не знаю, что и сказать…
— Даже ты, женщина, которой приходилось выполнять тайные поручения госпожи Бифукумон и ее светлейшего супруга, должна была бы посмеяться над прекраснодушием главы дома Хэйкэ. И это — Господин Харимы!
— Не достаточно ли смеяться надо мной, Синдзэй? Я уже сказала, что раздумываю.
— Сколько можно наблюдать следы сомнений и нерешительности на твоем лице?
— У меня самой случались сложные ситуации. Мне трудно судить об этом деле слишком строго…
— В твоем случае дело выглядит иначе. Тадамаса — мятежник, ты же просто выполняла поручения трона.
— Я знаю. Что должно быть сделано, пусть выполняется. У меня больше нет колебаний.
— Щадить его глупо, можно только навлечь на себя неприятности из-за этого. А что, если Тадамаса, оставшись на свободе, соберет сторонников дома Хэйкэ или Гэндзи в каком-нибудь уголке страны и выступит против нас с новой армией?
— Вы правы. Если трон прикажет казнить Тадамасу, это должно быть сделано завтра же, — окончательно выразила свое мнение госпожа Кии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157