С появлением моста столица разрослась в южном направлении, вплоть до гор, на которых стоял храм Киёмидзу. Там, где когда-то находилась пустошь, покрытая высокой травой и лесом, после расчистки образовался участок для внушительной усадьбы, строительство которой шло бурными темпами, и народ терялся в догадках, кто бы мог стать ее владельцем, но сие никому не было известно.
В начале лета 1145 года, еще до того, как на стенах высохла штукатурка, прибыли члены семьи и многочисленная челядь, и выяснилось: хозяином усадьбы оказался сам Киёмори из дома Хэйкэ, вновь назначенный глава правительственного Центрального ведомства.
Повернувшись к жене Токико, Киёмори с гордостью спросил:
— Теперь ответь мне, что ты думаешь об этом доме, хотя его и трудно сравнивать с домом твоего отца?
Токико, ставшая матерью троих детей, радовалась новому дому вместе с мужем. С семилетним сыном Сигэмори они осмотрели дом, пройдя одну за другой все пахнувшие свежим деревом комнаты и галереи.
— Твой отец, — продолжил Киёмори, — еще более странный человек, чем мой, он говорит, что предпочитает этой усадьбе свой старый дом и отказывается переезжать сюда и жить с нами. А, ладно, раз уж ему нравится там, пусть остается. Восемь лет мне пришлось ждать этого дня.
Всего лишь восемь лет прошло с их свадьбы, и ни Киёмори, ни Токико не мечтали, что у них так скоро появится собственный дом. Оглядываясь назад, на прошедшие годы, Киёмори часто удивлялся, как ему это удалось. Какими короткими и нереальными казались теперь те годы лишений. Число их вассалов, горничных и слуг возросло десятикратно, и в конюшне уже стояла дюжина лошадей.
Тадамори, его отец, также процветал, занимая высокий пост в Ведомстве правосудия, у него появились земли в провинциях Тадзима, Бидзэн и Харима.
Тамэёси из дома Гэндзи также восстановил свое состояние. Киото был переполнен отрядами воинов с востока, вассалов из владений Тамэёси в провинции Бандо. Его сыновья стали чиновниками высоких рангов, и каждый имел свой отряд тяжеловооруженных самураев, и воинский престиж Гэндзи свидетельствовал, что этот дом входит в столице в число сильных мира сего.
Однако знатные вельможи с тревогой наблюдали за ростом богатства воинов и повышением их могущества. Никто, однако, не отрицал, что опасности, обрушившиеся на существовавший порядок, сделали эти перемены неизбежными и правивший класс должен был искать защиты у воинов, потому что власть трона находилась под угрозами как извне, так и изнутри. Последнее сдерживавшее влияние на императора-инока Тобу и его сына, отрекшегося императора Сутоку, оказалось утрачено, когда госпожа Тайкэнмон удалилась в монастырь, и вражда между двумя прежними императорами приняла открытые формы. В придворных кругах предвидели борьбу за власть, двор уже разделился на группировки, заговоры и интриги, следовавшие друг за другом, создавали неразбериху. И вдобавок к преобладавшему беспокойству воинствующее монашество храмов на горе Хиэй и города Нара в полном пренебрежении к указам трона угрожало развязать войну между собой. Перед Тадамори и Киёмори из дома Хэйкэ и перед Тамэёси из дома Гэндзи была поставлена задача подавлять драчливых монахов и охранять трон.
Жаркими летними ночами 1146 года по всей столице обеспокоенные лица поворачивались вверх, к небу, где огненный шар тащил за собой светящийся хвост.
— Комета! И сегодня ночью опять…
— Там, на северо-востоке, видишь, какая огромная комета!
— Что-то должно произойти — и к тому же ничего хорошего.
Жители столицы, зная о зловещих отчетах, сообщавших, как монахи Нары собирали в то же время огромную армию и готовились объявить войну соперничавшему с ними монастырю, были уверены, что это явление в небе предвещало бедствие. Утром и вечером из Нары начали прибывать верховые гонцы, а Тамэёси с его отрядами направился в Удзи.
Оцепенение охватило двор. Созвали жрецов и астрологов, чтобы они сказали, к добру ли этот небесный знак или к злу. Священнослужители читали молитвы и заклинания, отвращая беду.
Спустя недолгое время, 25 августа, двора достигла весть из храма Ниннадзи — госпожа Тайкэнмон в возрасте сорока пяти лет покинула этот мир.
В следующем году монахи Нары вызвали на битву монастыри, расположенные на горе Хиэй, и храм Киёмидзу был объят пожаром. В том же 1147 году тридцатилетний Киёмори из дома Хэйкэ получил четвертый ранг и титул владетеля провинции Аки. Как правитель края, он приобрел все почести и вознаграждения, закрепленные за этим постом. Для Киёмори наступил долгожданный день, когда он мог осуществить все свои тайные мечты.
Глава 9.
Монахи-воины со Святой горы
Ее называли Святой — гору Хиэй, возвышавшуюся над своим предгорьем за верховьями реки Камо, видимую круглый год с любого перекрестка столицы, не слишком далекую, не слишком близкую. С рассвета до заката жители города могли поднять невеселые глаза и воскликнуть: «Ах! Невозможны такие страдания и такая ненависть, которые терзают нас здесь…»
Здесь, где люди рычали и кусались, обманывали и раболепствовали и ударом отвечали на удар, они отказывались верить, что Хиэй была всего лишь еще одним местожительством для людей, а не горой спасения. Ведь если б она походила на этот город греха, то во что бы люди верили и где обретали покой?
Они настаивали: «Ах нет, только там круглый год горит свет Истины». В городе, охваченном жаждой крови, простолюдины хотели только одного: чтобы они могли поднять глаза, посмотреть на этот свет и продолжать верить, что Будда видит все-все и судит справедливого человека справедливо, а хорошего — хорошо.
Молодая луна висела в небе. По крутой дороге к вершине Симэй, пошатываясь и раскачиваясь, двигалась фигура, напоминавшая скрученную болью обезьяну. Это шел пожилой мудрец, вцепившись в посох паломника. Наконец его силуэт возник на скалистом пике. Перед ним широко зевнула черная пропасть, а вокруг раскинулось огромное вечернее небо, и под ним он, весь дрожа, опустился на колени.
— На-наму…
Слезы текли по его щекам, когда мудрец сжимал руки в молитве и возвысил голос и свой плач, обращаясь к вселенной.
— Наму Амида буцу (смилуйся, Амида Будда) …наму Амида… наму… Амида — бу, — стонал он. — Смилуйся, смилуйся надо мной! — Упав ниц, паломник громко прокричал: — По глупости был я слеп, пытался нести спасение людям, а не могу спасти даже себя. На какую дорогу должен я свернуть? Знание принесло мне одну лишь тьму. Учение отодвинуло меня далеко от истинного пути. Я жил зря. Эта Святая гора — сущая обитель зла. Я страшусь продолжать жить. Я не осмеливаюсь жить на этой горе. Милосердный Будда, если твои обещания верны, подай знак, скажи, что рай существует и человек может достичь его, и позволь умереть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157