Разговор велся на французском языке, и лакеи делали вид, что решительно ничего не понимают. Тем не менее с этих пор все слуги при встрече с Мадзей стали низко ей кланяться.
— Наши господа, — говорил на кухне один из лакеев, — любят в доме новую потеху.
— Забудут и эту, — промолвил старый камердинер.
— Да, но каких денег она будет стоить? — вмешался повар. — За те, которые господа потратили на Норских, я бы купил три таких ресторана, как в Европейской гостинице. Волк не сожрет столько, сколько баба! А стоит ли она этого? Уж мы-то лучше знаем, пан Юзеф…
Камердинер покачал седой головой.
— Вам на это жаловаться не приходится, — медленно сказал он. — От одной Евы столько родилось людей, что всем поварам хватит на выпивку, пока их не побьют каменьями…
Глава одиннадцатая
В новой роли
Так Мадзя поселилась в доме Сольских. Все, кроме тети Габриэли, которая отказывалась понять, как можно водить дружбу с «этими барышнями», хорошо относились к ней. Ада горячо любила ее, слуги наперебой оказывали ей услуги, а властелина этого царства, пана Сольского, как мальчишку на качелях, бросало из одной крайности в другую: он то молился на Мадзю, как на божество, то переставал верить женской половине рода человеческого.
Однако Мадзю в новых условиях не покидала тревога. Ночью она не могла спать на резной кровати, а когда ей случалось вздремнуть, она всякий раз пробуждалась оттого, что ей чудилось, будто у нее нет крыши над головой и она блуждает по улицам города.
С четырех часов утра она не могла сомкнуть глаза, но когда около семи часов входила горничная, притворялась спящей. Ей было стыдно, что эта изысканная барышня должна чистить ее бедное платьице.
После первого завтрака в комнате Ады Мадзя отправилась к Корковичам, где ей был оказан восторженный прием. Пани Коркович разрыдалась, девочки плакали еще со вчерашнего дня, а пан Коркович, который за час до прихода Мадзи вернулся из деревни, пожал ей руку и сказал своим грубым голосом:
— Хотел бы я, чтобы вы были не гувернанткой у меня в доме, а невесткой, невестку у меня никто бы не отнял.
Пани Коркович жалобно вздохнула. За истекшие полсуток она потеряла надежду женить сына на Аде Сольской, зато много думала о другом деле.
— Панна Магдалена, — спросила она среди поцелуев, — эти Струси, о которых вчера говорили Сольские, наверно, иностранцы?
— Нет, сударыня, это польский род.
— Я так и думала. Ну, а мой муж родом из Германии, там они звались Пропфенбергами. И только Нантский эдикт вынудил их…
— Брось ты эти бредни! — возмутился пан Коркович. — Какой-то мой дед служил в кабаке, бутылки открывал, вот откуда и пошла наша фамилия.
— Не возражай, Пётрусь! Я сама была на Рейне, на холме Пропфенберг, который, как объяснил мне граф Пшеврацальский, наверное, был гнездом наших предков. Граф Пшеврацальский даже советовал мне купить это место и построить…
— Третий пивоваренный завод? — спросил пан Коркович. — Дудки!
— Да нет же! Построить маленький замок.
— Клянусь богом, — ударил себя в грудь Коркович, — иногда мне кажется, что я умней тебя! А ведь я не учился в пансионе и на старости лет не учусь французскому языку.
В гостиную вошел пан Бронислав. Он смутился, увидев Мадзю, однако овладел собой и воскликнул, бросаясь на диван:
— Чертовски везет этому Казику: вчера он у меня рублей шестьсот выиграл! Но зато сестра у него! Говорю вам, папочка, пальчики оближешь!
— Где ты ее видел? — с беспокойством спросила мать.
— Э! Целая история! — ответил пан Бронислав, размахивая руками и качая ногой. — Я ее встретил неподалеку от Саксонской площади, она шла со своим американским папашей. Стал я, мама, и верите, стою как истукан, оторваться не могу, а она на меня глазками — хлоп! Я за нею, обгоняю, а она опять глазками — хлоп! Ну, тут я совсем ошалел, а она повернула деликатно мордашку и как будто улыбается мне. В жар меня бросило, а она зашептала что-то отцу, зашептала, и они свернули к художественной выставке, а я за ними! Ничего я, кроме нее, не видел, — продолжал пан Бронислав, вытирая платком потное лицо, — но она тоже на меня поглядывала. Потом мы разошлись. Но Казик-то мне должен, я и попросил его представить меня сестре. Он пообещал, и сегодня или завтра я с ней познакомлюсь. Верите, папаша, как вспомню, земли под собой не слышу. В Варшаве пропасть красивых девчонок, но такой я еще не видел.
— Слышал? — спросила пани Коркович, в отчаянии глядя на мужа.
— Твой воспитанник, — ответил супруг.
Пан Бронислав сорвался с дивана.
— Но сын-то я ваш, папаша, весь в вас вышел! — воскликнул он, хлопнув папашу по животу.
— Ха-ха-ха! — расхохотался пан Коркович.
На прощанье Мадзю расцеловали, все семейство звало ее в гости. Она вышла, удивленная. Стало быть, и пан Бронислав попал в список поклонников Элены, а ведь в Варшаве их было уже несколько человек! Что скажет об этом Сольский, человек такой исключительный и гордый? Так вот как Эленка относится к последней воле матери!
От Корковичей Мадзя направилась к панне Малиновской, которая поздравила ее с уходом от них и спросила, не возьмется ли она давать в пансионе ежедневно три урока арифметики и географии в младших классах.
— Я как раз пришла просить вас об этом, — обрадовалась Мадзя.
— Разве? Вот это правильно, надо обеспечить себе свой кусок хлеба, — ответила панна Малиновская. — Непостоянный народ эти баре, переменчивы, как вкусы женщин. Так приходите завтра в девять и приступайте к работе. А пока до свидания, я очень занята.
Простившись с панной Малиновской, Мадзя на лестнице встретила панну Жаннету, которая поджидала ее.
— Мадзя, — начала она без вступления, — неужели ты хочешь давать у нас уроки?
— Да, — весело ответила Мадзя. — И представь, у меня уже есть у вас три урока.
Панна Жаннета пожала плечами и сказала безразличным тоном:
— Ну-ну! Да если бы я занимала у Сольских такое положение, я бы и не подумала давать уроки…
— Отчего же?
— Да так.
Они холодно простились.
«Уж не хочет ли она, — подумала огорченная Мадзя, — чтобы я жила у Сольских из милости? Ведь знает же, что я должна работать и у Ады проживу не больше двух месяцев».
С этого времени жизнь Мадзи у Сольских потекла ровно.
Она вставала в седьмом часу и, одевшись, молилась. Это были тяжелые минуты. Мадзе часто приходило в голову, что бог может не внять молитвам такой большой грешницы, как она.
Около восьми ей приносили кофе, после кофе, поцеловав Аду, утопавшую в пуховиках и кружевах, она бежала в пансион, откуда возвращалась в первом или в третьем часу.
Веселая, улыбающаяся, она рассказывала Аде о событиях, происшедших в пансионе, а затем у себя в комнате занималась с Зосей, племянницей Дембицкого, который жил в левом крыле дома, рядом с библиотекой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255