— Что вы! — поспешно возразила Мадзя. — Вино, раз уж вы так любезны, я возьму, но пойду одна. Это недалеко, а больная будет стесняться вас.
Пани Бураковская мигом разменяла двадцать пять рублей, а пан Пастернакевич, вручив Мадзе с изящным поклоном бутылку хорошего вина, сказал, что оно стоит три рубля, и, как человек благовоспитанный, согласился взять деньги.
Спустя четверть часа Мадзя уже была на улице, указанной в записке пани Туркавец.
Это был пустынный уголок, где на приволье гонялись друг за дружкой собаки. Кругом дощатые заборы, кое-где с объявлениями: «Продается участок». Но было там и два-три каменных дома, а также окруженный зубчатой стеной особнячок в стиле варшавского ренессанса.
Пани Туркавец занимала мезонин деревянного домика, стены которого были окрашены в шоколадный цвет, оконные рамы — в белый, ворота — в грязно-желтый, а ставни — в зеленый. Внизу помещалась лавчонка, жили сапожник и извозчик; на воротах белела табличка: «Акушерка проживает на втором этаже».
Замирая от страха, Мадзя поднялась по шатким ступенькам деревянной лестницы и столкнулась носом к носу с дамой в короткой юбке и легкой блузе.
— Пани Туркавец дома?
— Это я. А вы к кому, барышня? Тайна у нас прежде всего.
— Вы сегодня меня искали. Здесь, кажется, проживает панна Стелла?
— Здесь, здесь! Проживает, да не платит! И в больницу идти не хочет, а сама, того и гляди, помрет у меня, — сказала пани Туркавец. — Такие мои заработки! Берешь всего пятнадцать рублей в месяц, все удобства, полная тайна, как на святой исповеди, а они не платят.
— Сколько же она вам задолжала? — спросила Мадзя.
— Восемь рублей, милая барышня. Да еще за устройство ребенка, да фельдшеру, который десяти докторов стоит, да за мои труды, что вот бегаю за вами битых два дня…
Несмотря на все эти жалобы пани Туркавец производила впечатление неплохой женщины. Мадзя дала ей десять рублей, за что сия почтенная особа поцеловала девушке руку и выразила готовность исполнить любое приказание.
— Где панна Стелла? — спросила Мадзя.
— Вот здесь, я отвела ей отдельную комнатку. Я, милая барышня, как увижу особу с образованием, душу за нее готова положить. Какая-нибудь Каська или Марыська, милая барышня, так те где угодно управятся и на другой день уж на работу пойдут. Но дама с образованием… Ах, барышня! У меня здесь случается и графини живут… А что особенного? Конь о четырех ногах и тот спотыкается. Так и в этих делах. Сюда, сюда, барышня. Вот господь бог и сжалился над бедняжкой хоть в последнюю минуту!
— Она так опасно больна?
— Э, милая барышня, что тут долго разговаривать! Не сегодня-завтра богу душу отдаст! Если бы это богатый человек так занемог, так тут бы уже от трех похоронных заведений прибежали люди: дорогая пани Туркавец, вы смотрите, если того… сразу меня известите, не пожалеете! А когда помирает бедняк, так даже факельщик и тот охотнее стал бы мусор возить. Ах, милая барышня, — тараторила почтенная дама, снова целуя Мадзе руку, — бедняка даже мать сыра земля принимать не хочет, пройдет годик-другой, и косточки его на сахарный завод забирают. Верьте слову, барышня, как узнала я об этом, так с тех пор пью чай без сахара…
Разглагольствованиям пани Туркавец, казалось, не будет конца; она болтала, стоя на крутой лестнице, и не торопилась открывать дверь в свои апартаменты. Наконец дверь все же открылась.
Темнота, грязь, теснота и духота — таково было первое впечатление Мадзи, когда она вошла в это необычное заведение. Оглядевшись вокруг, девушка сообразила, что находится на чердаке; по обе стороны тянулись два ряда клетушек, напоминавших шалаши, которые сооружают евреи в праздник кущей.
Пани Туркавец дернула засов и открыла выдвижную, как в вагонном купе, дверцу.
Мадзя увидела каморку, где с трудом умещалась кровать и оставался такой узкий проход, что едва можно было протиснуться. В каморке было всего пол-окна (вторая половина отошла к соседней клетушке), крошечный столик был уставлен пузырьками из-под лекарств, от которых пахло спиртом, рядом стоял убогий стул. Со стены над постелью свешивались лоскутья обоев; перегородка была оклеена газетами и картинками из иллюстрированных журналов. На постели, повернув голову к окну, лежала больная.
— Это вы? — спросила больная. — Ах, какая вы добрая!
От жары и тошнотворного запаха пеленок у Мадзи закружилась голова. Конечно, ей уже случалось видеть нищету, но не такую отвратительную. Духота, стоны, доносящиеся неизвестно откуда, тихое причмокивание, за стенкой смех, а в клетушке напротив — стук посуды… И в этой обстановке женщина, вся прозрачная, как отбеленный воск, в грязном чепце и сорочке лежит под рваным одеялом, из которого торчат клочья пыльной ваты.
Оправившись от первого впечатления, Мадзя присмотрелась к больной. Действительно, это была Стелла.
— Что с вами? — спросила наконец Мадзя.
— Я больна. Ах, какая вы добрая! Ах, какая у меня к вам просьба… А это что за бутылка? Вино? Это для меня?
Стелла упала на подушку, протягивая вперед белые, как алебастр, руки.
Мадзя откупорила бутылку и подала больной чуточку вина в давно не мытой чашке.
— Еще капельку!
Мадзя подлила еще.
— Еще, еще, хоть полчашечки налейте. Она такая маленькая. Ах, какое вино! Я прямо оживаю! — С этими словами Стелла приподнялась и села на кровати, которая скрипела при каждом ее движении. На бледном лице больной появился слабый румянец, глаза заблестели, запекшиеся губы порозовели. Она казалась почти красавицей среди всей этой духоты и грязи.
В дальней клетушке послышались душераздирающие стоны.
— Сейчас, сейчас! — закричала пани Туркавец и побежала туда.
— Это ничего! — сказала с улыбкой Стелла, глядя на изумленное лицо Мадзи. Затем она схватила гостью за руку и начала шептать ей на ухо: — Вовсе я не так уж больна. Я только притворяюсь, чтобы старуха не отослала меня в больницу.
— В больнице вам было бы лучше, — заметила Мадзя.
— Если бы я могла платить!
— Найдется кому заплатить. Вас положат в отдельную палату. У меня есть знакомые монахини…
— О, если так… — сказала Стелла, по-прежнему улыбаясь. — Но тогда пусть меня отвезут в приют Младенца Иисуса. Там моя дочурка.
Мадзю передернуло от наивного бесстыдства больной, а та продолжала почти весело:
— Как раз о ней я и хотела просить вас, о моей дочурке. Если бы Сольские — они ведь такие богатые — назначили сколько-нибудь на ее воспитание! Тогда можно было бы забрать ее из приюта. Ах, сударыня, я не о себе прошу, а о ней. Она ведь не виновата в том, что ее несчастная мать не может о ней позаботиться. Сделайте это. Ведь вы пользуетесь таким влиянием у Сольских.
— Но как я ее разыщу? — возразила Мадзя, у которой вдруг мелькнула новая мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255