И выгоните на улицу двадцать девушек, которых мы вырвали из сетей разврата, для того чтобы дать им работу, — сказала панна Говард.
— Они стоят нам тридцать рублей в неделю.
— Но у нас уже есть триста пятьдесят готовых кофточек, то есть семьсот рублей капитала.
— Кофточек, которых никто не покупает!
— Как никто? — вспыхнула панна Говард. — Член Выскочинская, скажите, пожалуйста, сколько на этой неделе мы продали кофточек?
— Две, — тихо ответила средних лет женщина, сидевшая у стены.
Панна Говард пришла в ярость:
— Мы не продаем кофточек потому, что в наших женщинах не пробудилось еще ни чувство солидарности, ни даже чувство женского достоинства. Потому, что члены нашего общества, вместо того чтобы заниматься пропагандой наших идей, вредят нам злостной критикой. Неужели в стране, где живет семь миллионов населения, не могут разойтись несколько сотен трикотажных кофточек?
— Прошу слова, — снова раздался голос рядом с манекеном.
— По этому же вопросу?
— Нет.
— Тогда не отнимайте у нас времени, — сердито ответила панна Говард.
— Я всегда буду настаивать на том, — сказала панна Папузинская, — что для нашего дела важнее послать нескольких женщин в университет, чем содержать какую-то благотворительную мастерскую.
Висячая лампа отбрасывала на сидящих красный отсвет, но никто не обращал на это внимания.
— Я возражаю против университета, — заявила пани Канаркевич, — потому что каждая женщина может сколько угодно заниматься самообразованием…
— Учить на память энциклопедию, — съязвила панна Папузинская.
— Пожалуй, это лучше, чем играть без такта на фортепьяно или петь без голоса, — отрезала пани Канаркевич. — Установить связь с женщинами высшей цивилизации — это поважнее университета. Поэтому я предлагаю послать нескольких делегаток в разные страны Европы и Америки.
— Об этом мы уже слышали, — сухо прервала ее панна Говард. — Член Бжеская хочет сделать какое-то конкретное предложение. Член Бжеская, предоставляю вам слово.
Кучка бедных женщин, сидевших около печи, стала шептаться.
Из-за занавески показалась Мадзя, красная, как вишенка.
— Я, — начала она, заикаясь, — знаю одну учительницу в Иксинове, панну Цецилию. Панна Цецилия окончила институт, даже с шифром. Она очень способная… но разочаровалась в жизни…
— Я тоже имею право на разочарование, — вполголоса вставила панна Папузинская.
— Так вот панна Цецилия хотела бы стать учительницей в Язловце. Поэтому я обращаюсь к союзу с просьбой устроить в Язловце место панне Цецилии. Фамилию ее я назову в другой раз.
— Дикая претензия! — крикнула панна Папузинская. — Что общего может быть у нас, передовых женщин, с монастырской школой?
— Я решительная противница этих школ, — заявила панна Говард.
— Это очаги предрассудков! — прибавила панна Папузинская.
— Надо раз навсегда добиться, чтобы на наших собраниях мы не слушали метафизических бредней! — подхватила пани Канаркевич.
Смущенная Мадзя спряталась в оконной нише.
— Ах какая ты нехорошая! — шепнула ей Ада. — Почему ты ничего не сказала мне об этой панне Цецилии?
— Я хотела сделать тебе сюрприз, — ответила огорченная Мадзя.
— Вернемся к вопросу о средствах нашей мастерской трикотажных кофточек, которая терпит банкротство, — начала панна Папузинская.
— Уж не потому ли вы все толкуете о банкротстве, что мастерская создана по моей инициативе? — резко спросила панна Говард.
— Меня мало занимают ваши мастерские, — продолжала панна Папузинская, — зато гораздо больше средства. Итак, я советую, не знаю уж, в который раз, повысить месячные взносы членов…
— Никогда! воскликнула панна Говард. — Злотый в месяц может заплатить каждая женщина, а ведь наш союз демократический…
— И располагает тремястами злотых в месяц.
— Да, но если бы в союз вступили все наши женщины, у нас было бы три с половиной миллиона злотых в месяц, или погодите… сейчас… тридцать пять на два будет семьдесят, да, у нас было бы в год семьдесят семь миллионов!
На минуту воцарилась тишина.
— Сколько? Сколько? — воскликнула пани Канаркевич, подсчитывая цифры на бумаге. — У нас было бы всего сорок два миллиона в год.
— Ну что вы болтаете? Тридцать пять на два будет семьдесят и дважды…
— Панна Говард, вы не знаете умножения!
— Я не знаю умножения! — подскочила панна Говард.
— Пожалуйста, вот я подсчитала!
— Что мне до ваших подсчетов!
— Да, да, только сорок два миллиона! — раздались голоса в разных уголках зала.
Панна Говард закусила губы и упала на стул.
— Вы хотели бы навязать свою волю даже таблице умножения, — вмешалась панна Папузинская.
— Прошу слова! — снова раздался голос рядом с манекеном для примерки платьев.
— Слово имеет член Секежинская.
— Страшно коптит лампа, — тихо сказала член Секежинская.
Действительно, красное пламя висячей лампы уже доходило до половины зеркала печи, верхушка которой украсилась бархатной шапкой. По всему залу носились хлопья сажи, похожие на черных мушек.
— Ах, мое новое платье!
— Мы стали как трубочисты!
— Ну и прелесть эти собрания, нечего сказать! А я как раз собралась на вечер!
— Почему вы не сказали об этом раньше? — сердито спросила панна Папузинская у испуганной Секежинской.
— Регламент запрещает.
— Что мне до вашего дурацкого регламента, я из-за него новые перчатки испортила.
— Член Секежинская, — с ударением сказала панна Говард, — заслуживает похвалы, она доказала, что мы начинаем приучаться к порядку.
Кое-кто из девиц засмеялся, другие участницы собрания запротестовали.
— Вы со своим понятием о порядке превратите нас в кучу судомоек! — крикнула пани Канаркевич.
Хозяйка прикрутила лампу, но женщины уже начали расходиться.
— Позвольте спросить, — скромно начала панна Червинская, — как же быть с нашими работницами? На следующую неделю у нас нет денег ни на продукты для них, ни на поденную плату.
— Подумаешь! — отрезала панна Говард. — На питание в день выходит два рубля, а на поденную плату три рубля. Мы все сейчас сложимся, каждый даст, сколько может, а за неделю соберем остальное по знакомым. Вот пять рублей! Начнут же когда-нибудь покупать кофточки.
Панна Говард положила на стол пятерку, остальные стали шарить смущенно по кошелькам или шептали хозяйке:
— Я пришлю завтра рубль!
— Я принесу в среду пять злотых!
Некоторые клали на стол злотые, однако было видно, как тяжело им расставаться даже с такими небольшими деньгами.
Ада робко подошла к панне Говард и, краснея, стала шептать ей что-то на ухо.
— Панна Сольская, да говорите же громко! — воскликнула панна Говард. — Сударыни, можете забрать свои деньги, панна Сольская покупает все готовые кофточки. Это весьма утешительный факт, он доказывает, что у наших женщин начинают наконец открываться глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255
— Они стоят нам тридцать рублей в неделю.
— Но у нас уже есть триста пятьдесят готовых кофточек, то есть семьсот рублей капитала.
— Кофточек, которых никто не покупает!
— Как никто? — вспыхнула панна Говард. — Член Выскочинская, скажите, пожалуйста, сколько на этой неделе мы продали кофточек?
— Две, — тихо ответила средних лет женщина, сидевшая у стены.
Панна Говард пришла в ярость:
— Мы не продаем кофточек потому, что в наших женщинах не пробудилось еще ни чувство солидарности, ни даже чувство женского достоинства. Потому, что члены нашего общества, вместо того чтобы заниматься пропагандой наших идей, вредят нам злостной критикой. Неужели в стране, где живет семь миллионов населения, не могут разойтись несколько сотен трикотажных кофточек?
— Прошу слова, — снова раздался голос рядом с манекеном.
— По этому же вопросу?
— Нет.
— Тогда не отнимайте у нас времени, — сердито ответила панна Говард.
— Я всегда буду настаивать на том, — сказала панна Папузинская, — что для нашего дела важнее послать нескольких женщин в университет, чем содержать какую-то благотворительную мастерскую.
Висячая лампа отбрасывала на сидящих красный отсвет, но никто не обращал на это внимания.
— Я возражаю против университета, — заявила пани Канаркевич, — потому что каждая женщина может сколько угодно заниматься самообразованием…
— Учить на память энциклопедию, — съязвила панна Папузинская.
— Пожалуй, это лучше, чем играть без такта на фортепьяно или петь без голоса, — отрезала пани Канаркевич. — Установить связь с женщинами высшей цивилизации — это поважнее университета. Поэтому я предлагаю послать нескольких делегаток в разные страны Европы и Америки.
— Об этом мы уже слышали, — сухо прервала ее панна Говард. — Член Бжеская хочет сделать какое-то конкретное предложение. Член Бжеская, предоставляю вам слово.
Кучка бедных женщин, сидевших около печи, стала шептаться.
Из-за занавески показалась Мадзя, красная, как вишенка.
— Я, — начала она, заикаясь, — знаю одну учительницу в Иксинове, панну Цецилию. Панна Цецилия окончила институт, даже с шифром. Она очень способная… но разочаровалась в жизни…
— Я тоже имею право на разочарование, — вполголоса вставила панна Папузинская.
— Так вот панна Цецилия хотела бы стать учительницей в Язловце. Поэтому я обращаюсь к союзу с просьбой устроить в Язловце место панне Цецилии. Фамилию ее я назову в другой раз.
— Дикая претензия! — крикнула панна Папузинская. — Что общего может быть у нас, передовых женщин, с монастырской школой?
— Я решительная противница этих школ, — заявила панна Говард.
— Это очаги предрассудков! — прибавила панна Папузинская.
— Надо раз навсегда добиться, чтобы на наших собраниях мы не слушали метафизических бредней! — подхватила пани Канаркевич.
Смущенная Мадзя спряталась в оконной нише.
— Ах какая ты нехорошая! — шепнула ей Ада. — Почему ты ничего не сказала мне об этой панне Цецилии?
— Я хотела сделать тебе сюрприз, — ответила огорченная Мадзя.
— Вернемся к вопросу о средствах нашей мастерской трикотажных кофточек, которая терпит банкротство, — начала панна Папузинская.
— Уж не потому ли вы все толкуете о банкротстве, что мастерская создана по моей инициативе? — резко спросила панна Говард.
— Меня мало занимают ваши мастерские, — продолжала панна Папузинская, — зато гораздо больше средства. Итак, я советую, не знаю уж, в который раз, повысить месячные взносы членов…
— Никогда! воскликнула панна Говард. — Злотый в месяц может заплатить каждая женщина, а ведь наш союз демократический…
— И располагает тремястами злотых в месяц.
— Да, но если бы в союз вступили все наши женщины, у нас было бы три с половиной миллиона злотых в месяц, или погодите… сейчас… тридцать пять на два будет семьдесят, да, у нас было бы в год семьдесят семь миллионов!
На минуту воцарилась тишина.
— Сколько? Сколько? — воскликнула пани Канаркевич, подсчитывая цифры на бумаге. — У нас было бы всего сорок два миллиона в год.
— Ну что вы болтаете? Тридцать пять на два будет семьдесят и дважды…
— Панна Говард, вы не знаете умножения!
— Я не знаю умножения! — подскочила панна Говард.
— Пожалуйста, вот я подсчитала!
— Что мне до ваших подсчетов!
— Да, да, только сорок два миллиона! — раздались голоса в разных уголках зала.
Панна Говард закусила губы и упала на стул.
— Вы хотели бы навязать свою волю даже таблице умножения, — вмешалась панна Папузинская.
— Прошу слова! — снова раздался голос рядом с манекеном для примерки платьев.
— Слово имеет член Секежинская.
— Страшно коптит лампа, — тихо сказала член Секежинская.
Действительно, красное пламя висячей лампы уже доходило до половины зеркала печи, верхушка которой украсилась бархатной шапкой. По всему залу носились хлопья сажи, похожие на черных мушек.
— Ах, мое новое платье!
— Мы стали как трубочисты!
— Ну и прелесть эти собрания, нечего сказать! А я как раз собралась на вечер!
— Почему вы не сказали об этом раньше? — сердито спросила панна Папузинская у испуганной Секежинской.
— Регламент запрещает.
— Что мне до вашего дурацкого регламента, я из-за него новые перчатки испортила.
— Член Секежинская, — с ударением сказала панна Говард, — заслуживает похвалы, она доказала, что мы начинаем приучаться к порядку.
Кое-кто из девиц засмеялся, другие участницы собрания запротестовали.
— Вы со своим понятием о порядке превратите нас в кучу судомоек! — крикнула пани Канаркевич.
Хозяйка прикрутила лампу, но женщины уже начали расходиться.
— Позвольте спросить, — скромно начала панна Червинская, — как же быть с нашими работницами? На следующую неделю у нас нет денег ни на продукты для них, ни на поденную плату.
— Подумаешь! — отрезала панна Говард. — На питание в день выходит два рубля, а на поденную плату три рубля. Мы все сейчас сложимся, каждый даст, сколько может, а за неделю соберем остальное по знакомым. Вот пять рублей! Начнут же когда-нибудь покупать кофточки.
Панна Говард положила на стол пятерку, остальные стали шарить смущенно по кошелькам или шептали хозяйке:
— Я пришлю завтра рубль!
— Я принесу в среду пять злотых!
Некоторые клали на стол злотые, однако было видно, как тяжело им расставаться даже с такими небольшими деньгами.
Ада робко подошла к панне Говард и, краснея, стала шептать ей что-то на ухо.
— Панна Сольская, да говорите же громко! — воскликнула панна Говард. — Сударыни, можете забрать свои деньги, панна Сольская покупает все готовые кофточки. Это весьма утешительный факт, он доказывает, что у наших женщин начинают наконец открываться глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255