Но как же мне стало досадно, когда
я, придя в нашу комнату, торопливо развернула книгу и увидала какое-то
старое, полусгнившее, все изъеденное червями латинское сочинение. Я
воротилась, не теряя времени. Только что я хотела поставить книгу на полку,
послышался шум в коридоре и чьи-то близкие шаги. Я заспешила, заторопилась,
но несносная книга была так плотно поставлена в ряд, что, когда я вынула
одну, все остальные раздались сами собою и сплотнились так, что теперь для
прежнего их товарища не оставалось более места. Втиснуть книгу у меня
недоставало сил. Однако ж я толкнула книги как только могла сильнее. Ржавый
гвоздь, на котором крепилась полка и который, кажется, нарочно ждал этой
минуты, чтоб сломаться, - сломался. Полка полетела одним концом вниз. Книги
с шумом посыпались на пол. Дверь отворилась, и Покровский вошел в комнату.
Нужно заметить, что он терпеть не мог, когда кто-нибудь хозяйничал в его
владениях. Беда тому, кто дотрогивался до книг его! Судите же о моем ужасе,
когда книги, маленькие, большие, всевозможных форматов, всевозможной
величины и толщины, ринулись с полки, полетели, запрыгали под столом, под
стульями, по всей комнате. Я было хотела бежать, но было поздно. Кончено,
думаю, кончено! Я пропала, погибла! Я балую, резвлюсь, как десятилетний
ребенок; я глупая девчонка!
Я большая дура!! Покровский рассердился ужасно. Ну вот, этого недоставало
еще!- закричал он.- Ну, не стыдно ли вам так шалить!.. Уйметесь ли вы
когда-нибудь? И сам бросился подбирать книги. Я было нагнулась помогать
ему. Не нужно, не нужно, - закричал он.- Лучше бы вы сделали, если б не
ходили туда, куда вас не просят. Но, впрочем, немного смягченный моим
покорным движением, он продолжал уже тише, в недавнем наставническом тоне,
пользуясь недавним правом учителя: Ну, когда вы остепенитесь, когда вы
одумаетесь? Ведь вы на себя посмотрите, ведь уж вы не ребенок, не маленькая
девочка, ведь вам уже пятнадцать лет! И тут, вероятно, желая поверить,
справедливо ли то, что я уж не маленькая, он взглянул на меня и покраснел
до ушей. Я не понимала; я стояла перед ним и смотрела на него во все глаза
в изумлении. Он привстал, подошел с смущенным видом ко мне, смешался
ужасно, что-то заговорил, кажется, в чем-то извинялся, может быть, в том,
что только теперь заметил, что я такая большая девушка. Наконец я поняла. Я
не помню, что со мной тогда сталось; я смешалась, потерялась, покраснела
еще больше Покровского, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты.
Я не знала, что мне оставалось делать, куда было деваться от стыда. Одно
то, что он застал меня в своей комнате! Целых три дня я на него взглянуть
не могла. Я краснела до слез. Мысли самые странные, мысли смешные вертелись
в голове моей. Одна из них, самая сумасбродная, была та, что я хотела идти
к нему, объясниться с ним, признаться ему во всем, откровенно рассказать
ему все и уверить его, что я поступила не как глупая девочка, но с добрым
намерением. Я было и совсем решилась идти, но, слава богу, смелости
недостало. Воображаю, что бы я наделала! Мне и теперь обо всем этом
вспоминать совестно.
Несколько дней спустя матушка вдруг сделалась опасно больна. Она уже два
дня не вставала с постели и на третью ночь была в жару и бреду. Я уже не
спала одну ночь, ухаживая за матушкой, сидела у ее кровати, подносила ей
питье и давала в определенные часы лекарства. На вторую ночь я измучилась
совершенно. По временам меня клонил сон, в глазах зеленело, голова шла
кругом, и я каждую минуту готова была упасть от утомления, но слабые стоны
матери пробуждали меня, я вздрагивала, просыпалась на мгновение, а потом
дремота опять одолевала меня. Я мучилась. Я не знаю - я не могу припомнить
себе, - но какой-то страшный сон, какое-то ужасное видение посетило мою
расстроенную голову в томительную минуту борьбы сна с бдением. Я проснулась
в ужасе. В комнате было темно, ночник погасал, полосы света то вдруг
обливали всю комнату, то чуть-чуть мелькали по стене, то исчезали совсем.
Мне стало отчего-то страшно, какой-то ужас напал на меня; воображение мое
взволновано было ужасным сном; тоска сдавила мое сердце... Я вскочила со
стула и невольно вскрикнула от какого-то мучительного, страшно тягостного
чувства. В это время отворилась дверь, и Покровский вошел к нам в комнату.
Я помню только то, что я очнулась на его руках. Он бережно посадил меня в
кресла, подал мне стакан воды и засыпал вопросами. Не помню, что я ему
отвечала. Вы больны, вы сами очень больны, - сказал он, взяв меня за руку,
- у вас жар, вы себя губите, вы своего здоровья не щадите; успокойтесь,
лягте, засните. Я вас разбужу через два часа, успокойтесь немного...
Ложитесь же, ложитесь! - продолжал он, не давая мне выговорить ни одного
слова в возражение. Усталость отняла у меня последние силы; глаза мои
закрывались от слабости. Я прилегла в кресла, решившись заснуть только на
полчаса, и проспала до утра. Покровский разбудил меня только тогда, когда
пришло время давать матушке лекарство.
На другой день, когда я, отдохнув немного днем, приготовилась опять
сидеть в креслах у постели матушки, твердо решившись в этот раз не
засыпать, Покровский часов в одиннадцать постучался в нашу комнату. Я
отворила. Вам скучно сидеть одной, - сказал он мне, - вот вам книга;
возьмите; все не так скучно будет. Я взяла; я не помню, какая это была
книга; вряд ли я тогда в нее заглянула, хоть всю ночь не спала. Странное
внутреннее волнение не давало мне спать; я не могла оставаться на одном
месте; несколько раз вставала с кресел и начинала ходить по комнате.
Какое-то внутреннее довольство разливалось по всему существу моему. Я так
была рада вниманию Покровского. Я гордилась беспокойством и заботами его
обо мне. Я продумала и промечтала всю ночь. Покровский не заходил более; и
я знала, что он не придет, и загадывала о будущем вечере.
В следующий вечер, когда в доме уж все улеглись, Покровский отворил свою
дверь и начал со мной разговаривать, стоя у порога своей комнаты. Я не
помню теперь ни одного слова из того, что мы сказали тогда друг другу;
помню только, что я робела, мешалась, досадовала на себя и с нетерпением
ожидала окончания разговора, хотя сама всеми силами желала его, целый день
мечтала о нем и сочиняла мои вопросы и ответы...
С этого вечера началась первая завязка нашей дружбы. Во все продолжение
болезни матушки мы каждую ночь по нескольку часов проводили вместе. Я
мало-помалу победила свою застенчивость, хотя, после каждого разговора
нашего, все еще было за что на себя подосадовать. Впрочем, я с тайною
радостию и с гордым удовольствием видела, что он из-за меня забывал свои
несносные книги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39