В обеих руках было у него по связке книг. Мы все сидели
тогда в зале у Анны Федоровны и пили кофе (было воскресенье). Старик начал,
кажется, с того, что Пушкин был весьма хороший стихотворец; потом, сбиваясь
и мешаясь, перешел вдруг на то, что нужно вести себя хорошо и что если
человек не ведет себя хорошо, то значит, что он балуется; что дурные
наклонности губят и уничтожают человека; исчислил даже несколько пагубных
примеров невоздержания и заключил тем, что он с некоторого времени
совершенно исправился и что теперь ведет себя примерно хорошо. Что он и
прежде чувствовал справедливость сыновних наставлений, что он все это давно
чувствовал и все на сердце слагал, но теперь и на деле стал удерживаться. В
доказательство чего дарит книги на скопленные им, в продолжение долгого
времени, деньги.
Я не могла удержаться от слез и смеха, слушая бедного старика; ведь умел
же налгать, когда нужда пришла! Книги были перенесены в комнату Покровского
и поставлены на полку. Покровский тотчас угадал истину. Старика пригласили
обедать. Этот день мы все были так веселы. После обеда играли в фанты, в
карты; Саша резвилась, я от нее не отставала. Покровский был ко мне
внимателен и все искал случая поговорить со мною наедине, но я не давалась.
Это был лучший день в целые четыре года моей жизни.
А теперь все пойдут грустные, тяжелые воспоминания; начнется повесть о
моих черных днях. Вот отчего, может быть, перо мое начинает двигаться
медленнее и как будто отказывается писать далее. Вот отчего, может быть, я
с таким увлечением и с такою любовью переходила в памяти моей малейшие
подробности моего маленького житья-бытья в счастливые дни мои. Эти дни были
так недолги; их сменило горе, черное горе, которое бог один знает когда
кончится.
Несчастия мои начались болезнию и смертию Покровского.
Он заболел два месяца спустя после последних происшествий, мною здесь
описанных. В эти два месяца он неутомимо хлопотал о способах жизни, ибо до
сих пор он еще не имел определенного положения. Как и все чахоточные, он не
расставался до последней минуты своей с надеждою жить очень долго. Ему
выходило куда-то место в учителя; но к этому ремеслу он имел отвращение.
Служить где-нибудь в казенном месте он не мог за нездоровьем. К тому же
долго бы нужно было ждать первого оклада жалованья. Короче, Покровский
видел везде только одни неудачи; характер его портился. Здоровье его
расстраивалось; он этого не примечал. Подступила осень. Каждый день выходил
он в своей легкой шинельке хлопотать по своим делам, просить и вымаливать
себе где-нибудь места, - что его внутренно мучило; промачивал ноги, мок под
дождем и, наконец, слег в постель, с которой не вставал уже более... Он
умер в глубокую осень, в конце октября месяца. Я почти не оставляла его
комнаты во все продолжение его болезни, ухаживала за ним и прислуживала
ему. Часто не спала целые ночи. Он редко был в памяти; часто был в бреду;
говорил бог знает о чем: о своем месте, о своих книгах, обо мне, об отце...
и тут-то я услышала многое из его обстоятельств, чего прежде не знала и о
чем даже не догадывалась. В первое время болезни его все наши смотрели на
меня как-то странно; Анна Федоровна качала головою. Но я посмотрела всем
прямо в глаза, и за участие мое к Покровскому меня не стали осуждать более
- по крайней мере матушка.
Иногда Покровский узнавал меня, но это было редко. Он был почти все время
в беспамятстве. Иногда по целым ночам он говорил с кем-то долго-долго,
неясными темными словами, и хриплый голос его глухо отдавался в тесной его
комнате, словно в гробу; мне тогда становилось страшно. Особенно в
последнюю ночь он был как исступленный; он ужасно страдал, тосковал; стоны
его терзали мою душу. Все в доме были в каком-то испуге. Анна Федоровна все
молилась, чтоб бог его прибрал поскорее. Призвали доктора. Доктор сказал,
что больной умрет к утру непременно.
Старик Покровский целую ночь провел в коридоре, у самой двери в комнату
сына; тут ему постлали какую-то рогожку. Он поминутно входил в комнату; на
него страшно было смотреть. Он был так убит горем, что казался совершенно
бесчувственным и бессмысленным. Голова его тряслась от страха. Он сам весь
дрожал и все что-то шептал про себя, о чем-то рассуждал сам с собою. Мне
казалось, что он с ума сойдет с горя.
Перед рассветом старик, усталый от душевной боли, заснул на своей рогожке
как убитый. В восьмом часу сын стал умирать; я разбудила отца. Покровский
был в полной памяти и простился со всеми нами.Чудно! Я не могла плакать; но
душа моя разрывалась на части.
Но всего более истерзали и измучили меня его последние мгновения. Он
чего-то все просил долго-долго коснеющим языком своим, а я ничего не могла
разобрать из слов его. Сердце мое надрывалось от боли! Целый час он был
беспокоен, об чем-то все тосковал, силился сделать какой-то знак
охолоделыми руками своими и потом опять начинал просить жалобно, хриплым,
глухим голосом; но слова его были одни бессвязные звуки, и я опять ничего
понять не могла. Я подводила ему всех наших, давала ему пить; но он все
грустно качал головою. Наконец я поняла, чего он хотел. Он просил поднять
занавес у окна и открыть ставни. Ему, верно, хотелось взглянуть в последний
раз на день,на свет божий, на солнце. Я отдернула занавес; но начинающийся
день был печальный и грустный, как угасающая бедная жизнь умирающего.
Солнца не было. Облака застилали небо туманною пеленою; оно было такое
дождливое, хмурое, грустное. Мелкий дождь дробил в стекла и омывал их
струями холодной, грязной воды; было тускло и темно. В комнату чуть-чуть
проходили лучи бледного дня и едва оспаривали дрожащий свет лампадки,
затепленной перед образом. Умирающий взглянул на меня грустно-грустно и
покачал головою.
Через минуту он умер.
Похоронами распорядилась сама Анна Федоровна. Купили гроб простой-простой
и наняли ломового извозчика. В обеспечение издержек Анна Федоровна
захватила все книги и все вещи покойного. Старик с ней спорил, шумел, отнял
у ней книг сколько мог, набил ими все свои карманы, наложил их в шляпу,
куда мог, носился с ним и все три дня и даже не расстался с ними и тогда,
когда нужно было идти в церковь. Все эти дни он был как беспамятный, как
одурелый и с какою-то странною заботливостью все хлопотал около гроба: то
оправлял венчик на покойнике, то зажигал и снимал свечи.Видно было, что
мысли его ни на чем не могли остановиться порядком. Ни матушка, ни Анна
Федоровна не были в церкви на отпевании. Матушка была больна, а Анна
Федоровна совсем было уж собралась, да поссорилась со стариком Покровским и
осталась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39