Что же касается до прочих, то и они ничего;
у них только не нужно денег взаймы просить, а то и они ничего. А в
заключение объяснений моих скажу вам, маточка, что ваше уважение ко мне
считаю я выше всего на свете и тем утешаюсь теперь во временных беспорядках
моих. Слава богу, что первый удар и первые передряги миновали и вы приняли
это так, что не считаете меня вероломным другом и себялюбцем за то, что я
вас у себя держал и обманывал вас, не в силах будучи с вами расстаться и
любя вас, как моего ангельчика. Рачительно теперь принялся за службу и
должность свою стал исправлять хорошо. Евстафий Иванович хоть бы слово
сказал, когда я мимо их вчера проходил. Не скрою от вас. маточка, что
убивают меня долги мои и худое положение моего гардероба, но это опять
ничего, и об этом тоже, молю вас - не отчаивайтесь, маточка. Посылаете мне
еще полтинничек, Варенька, и этот полтинничек мне мое сердце пронзил. Так
так-то оно теперь стало, так вот оно как! то есть это не я, старый дурак,
вам, ангельчику, помогаю, а вы, сироточка моя бедненькая, мне! Хорошо
сделала Федора, что достала денег. Я покамест не имею надежд никаких,
маточка, на получение, а если чуть возродятся какие-нибудь надежды, то
отпишу вам обо всем подробно. Но сплетни, сплетни меня беспокоят более
всего. Прощайте, мой ангельчик. Целую вашу ручку и умоляю вас
выздоравливать. Пишу оттого не подробно, что в должность спешу, ибо
старанием и рачением хочу загладить все вины мои в упущении по службе;
дальнейшее же повествование о всех происшествиях и о приключении с
офицерами откладываю до вечера.
Вас уважающий и вас сердечно любящий
Макар Девушкин.
Июля 28-го.
Эх, Варенька, Варенька! Вот именно-то теперь грех на вашей стороне и на
совести вашей останется. Письмецом-то своим вы меня с толку последнего
сбили, озадачили, да уж только теперь, как я на досуге во внутренность
сердца моего проник, так и увидел, что прав был, совершенно был прав. Я не
про дебош мой говорю (ну его, маточка, ну его!), а про то, что я люблю вас
и что вовсе не неблагоразумно мне было любить вас, вовсе не неблагоразумно.
Вы, маточка, не знаете ничего; а вот если бы знали только, отчего это все,
отчего это я должен вас любить, так вы бы не то сказали. Вы это все
резонное-то только так говорите, а я уверен, что на сердце-то у вас вовсе
не то.
Маточка моя, я и сам-то не знаю и не помню хорошо всего, что было у меня
с офицерами. Нужно вам заметить, ангельчик мой, что до того времени я был в
смущении ужаснейшем. Вообразите себе, что уже целый месяц, так сказать, на
одной ниточке крепился. Положение было пребедственное. От вас-то я
скрывался, да и дома тоже, но хозяйка моя шуму и крику наделала. Оно бы мне
и ничего. Пусть бы кричала баба негодная, да одно то, что срам, а второе
то, что она, господь ее знает как, об нашей связи узнала и такое про нее на
весь дом кричала, что я обомлел да и уши заткнул. Да дело-то в том, что
другие своих ушей не затыкали, а, напротив, развесили их. Я и теперь,
маточка, куда мне деваться, не знаю...
И вот, ангельчик мой, все-то это, весь-то этот сброд всяческого бедствия
и доконал меня окончательно. Вдруг странные вещи слышу я от Федоры, что в
дом к вам явился недостойный искатель и оскорбил вас недостойным
предложением; что он вас оскорбил, глубоко оскорбил, я по себе сужу,
маточка, потому что и я сам глубоко оскорбился. Тут-то я, ангельчик вы мой,
и свихнулся, тут-то я и потерялся и пропал совершенно. Я, друг вы мой,
Варенька, выбежал в бешенстве каком-то неслыханном, я к нему хотел идти,
греховоднику; я уж и не знал, что я делать хотел, потому что я не хочу,
чтобы вас, ангельчика моего, обижали! Ну, грустно было! а на ту пору дождь,
слякоть, тоска была страшная!.. Я было уж воротиться хотел... Тут-то я и
пал, маточка. Я Емелю встретил, Емельяна Ильича. он чиновник, то есть был
чиновник, а те уж не чиновник, потому что его от нас выключили. Он уж я и
не знаю, что делает, как-то там мается; вот мы с ним и пошли. Тут -ну, да
что вам, Варенька, ну, весело, что ли, про несчастия друга своего читать,
бедствия его и историю искушений, им претерпенных? На третий день, вечером,
уж это Емеля подбил меня, я и пошел к нему, к офицеру-то. Адрес-то я у
нашего дворника спросил. Я, маточка, уж если к слову сказать пришлось,
давно за этим молодцом примечал; следил его, когда еще он в доме у нас
квартировал. Теперь-то я вижу, что я неприличие сделал, потому что я не в
своем виде был, когда обо мне ему доложили. Я, Варенька, ничего, по правде,
и не помню; помню только, что у него было очень много офицеров, или это
двоилось у меня - бог знает. Я не помню также, что я говорил, только я
знаю, что я много говорил в благородном негодовании моем. Ну, тут-то меня и
выгнали, тут-то меня и с лестницы сбросили, то есть оно не то чтобы совсем
сбросили, а только так вытолкали. Вы уж знаете, Варенька, как я воротился;
вот оно и все. Конечно, я себя уронил и амбиция моя пострадала, но ведь
этого никто не знает из посторонних-то, никто, кроме вас, не знает; ну, а в
таком случае это все равно что как бы его и не было. Может быть, это и так,
Варенька, как вы думаете? Что мне только достоверно известно, так это то,
что прошлый год у нас Аксентий Осипович таким же образом дерзнул на
личность Петра Петровича, но по секрету, он это сделал по секрету. Он его
зазвал в сторожевскую комнату, я это все в щелочку видел; да уж там он как
надобно было и распорядился, но благородным образом, потому что этого никто
не видал, кроме меня; ну, а я ничего, то есть я хочу сказать, что я не
объявлял никому. Ну, а после этого Петр Петрович и Аксентий Осипович
ничего. Петр Петрович, знаете, амбиционный такой, так он и никому не
сказал, так что они теперь и кланяются и руки жмут. Я не спорю, я,
Варенька, с вами спорить не смею, я глубоко упал и, что всего ужаснее, в
собственном мнении своем проиграл, но уж это, верно, мне так на роду было
написано, уж это, верно, судьба, - а от судьбы не убежишь, сами знаете. Ну,
вот и подробное объяснение несчастий моих и бедствий, Варенька, вот - все
такое, что хоть бы и не читать, так в ту же пору. Я немного нездоров,
маточка моя, и всей игривости чувств лишился. Посему теперь, свидетельствуя
вам мою привязанность, любовь и уважение, пребываю, милостивая государыня
моя, Варвара Алексеевна,
покорнейшим слугою вашим
Макаром Девушкиным.
Июля 29-го.
Милостивый государь,
Макар Алексеевич!
Я прочла ваши оба письма, да так и ахнула! Послушайте, друг мой, вы или
от меня умалчиваете что-нибудь и написали мне только часть всех
неприятностей ваших, или... право, Макар Алексеевич, письма ваши еще
отзываются каким-то расстройством... Приходите ко мне, ради бога, приходите
сегодня;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
у них только не нужно денег взаймы просить, а то и они ничего. А в
заключение объяснений моих скажу вам, маточка, что ваше уважение ко мне
считаю я выше всего на свете и тем утешаюсь теперь во временных беспорядках
моих. Слава богу, что первый удар и первые передряги миновали и вы приняли
это так, что не считаете меня вероломным другом и себялюбцем за то, что я
вас у себя держал и обманывал вас, не в силах будучи с вами расстаться и
любя вас, как моего ангельчика. Рачительно теперь принялся за службу и
должность свою стал исправлять хорошо. Евстафий Иванович хоть бы слово
сказал, когда я мимо их вчера проходил. Не скрою от вас. маточка, что
убивают меня долги мои и худое положение моего гардероба, но это опять
ничего, и об этом тоже, молю вас - не отчаивайтесь, маточка. Посылаете мне
еще полтинничек, Варенька, и этот полтинничек мне мое сердце пронзил. Так
так-то оно теперь стало, так вот оно как! то есть это не я, старый дурак,
вам, ангельчику, помогаю, а вы, сироточка моя бедненькая, мне! Хорошо
сделала Федора, что достала денег. Я покамест не имею надежд никаких,
маточка, на получение, а если чуть возродятся какие-нибудь надежды, то
отпишу вам обо всем подробно. Но сплетни, сплетни меня беспокоят более
всего. Прощайте, мой ангельчик. Целую вашу ручку и умоляю вас
выздоравливать. Пишу оттого не подробно, что в должность спешу, ибо
старанием и рачением хочу загладить все вины мои в упущении по службе;
дальнейшее же повествование о всех происшествиях и о приключении с
офицерами откладываю до вечера.
Вас уважающий и вас сердечно любящий
Макар Девушкин.
Июля 28-го.
Эх, Варенька, Варенька! Вот именно-то теперь грех на вашей стороне и на
совести вашей останется. Письмецом-то своим вы меня с толку последнего
сбили, озадачили, да уж только теперь, как я на досуге во внутренность
сердца моего проник, так и увидел, что прав был, совершенно был прав. Я не
про дебош мой говорю (ну его, маточка, ну его!), а про то, что я люблю вас
и что вовсе не неблагоразумно мне было любить вас, вовсе не неблагоразумно.
Вы, маточка, не знаете ничего; а вот если бы знали только, отчего это все,
отчего это я должен вас любить, так вы бы не то сказали. Вы это все
резонное-то только так говорите, а я уверен, что на сердце-то у вас вовсе
не то.
Маточка моя, я и сам-то не знаю и не помню хорошо всего, что было у меня
с офицерами. Нужно вам заметить, ангельчик мой, что до того времени я был в
смущении ужаснейшем. Вообразите себе, что уже целый месяц, так сказать, на
одной ниточке крепился. Положение было пребедственное. От вас-то я
скрывался, да и дома тоже, но хозяйка моя шуму и крику наделала. Оно бы мне
и ничего. Пусть бы кричала баба негодная, да одно то, что срам, а второе
то, что она, господь ее знает как, об нашей связи узнала и такое про нее на
весь дом кричала, что я обомлел да и уши заткнул. Да дело-то в том, что
другие своих ушей не затыкали, а, напротив, развесили их. Я и теперь,
маточка, куда мне деваться, не знаю...
И вот, ангельчик мой, все-то это, весь-то этот сброд всяческого бедствия
и доконал меня окончательно. Вдруг странные вещи слышу я от Федоры, что в
дом к вам явился недостойный искатель и оскорбил вас недостойным
предложением; что он вас оскорбил, глубоко оскорбил, я по себе сужу,
маточка, потому что и я сам глубоко оскорбился. Тут-то я, ангельчик вы мой,
и свихнулся, тут-то я и потерялся и пропал совершенно. Я, друг вы мой,
Варенька, выбежал в бешенстве каком-то неслыханном, я к нему хотел идти,
греховоднику; я уж и не знал, что я делать хотел, потому что я не хочу,
чтобы вас, ангельчика моего, обижали! Ну, грустно было! а на ту пору дождь,
слякоть, тоска была страшная!.. Я было уж воротиться хотел... Тут-то я и
пал, маточка. Я Емелю встретил, Емельяна Ильича. он чиновник, то есть был
чиновник, а те уж не чиновник, потому что его от нас выключили. Он уж я и
не знаю, что делает, как-то там мается; вот мы с ним и пошли. Тут -ну, да
что вам, Варенька, ну, весело, что ли, про несчастия друга своего читать,
бедствия его и историю искушений, им претерпенных? На третий день, вечером,
уж это Емеля подбил меня, я и пошел к нему, к офицеру-то. Адрес-то я у
нашего дворника спросил. Я, маточка, уж если к слову сказать пришлось,
давно за этим молодцом примечал; следил его, когда еще он в доме у нас
квартировал. Теперь-то я вижу, что я неприличие сделал, потому что я не в
своем виде был, когда обо мне ему доложили. Я, Варенька, ничего, по правде,
и не помню; помню только, что у него было очень много офицеров, или это
двоилось у меня - бог знает. Я не помню также, что я говорил, только я
знаю, что я много говорил в благородном негодовании моем. Ну, тут-то меня и
выгнали, тут-то меня и с лестницы сбросили, то есть оно не то чтобы совсем
сбросили, а только так вытолкали. Вы уж знаете, Варенька, как я воротился;
вот оно и все. Конечно, я себя уронил и амбиция моя пострадала, но ведь
этого никто не знает из посторонних-то, никто, кроме вас, не знает; ну, а в
таком случае это все равно что как бы его и не было. Может быть, это и так,
Варенька, как вы думаете? Что мне только достоверно известно, так это то,
что прошлый год у нас Аксентий Осипович таким же образом дерзнул на
личность Петра Петровича, но по секрету, он это сделал по секрету. Он его
зазвал в сторожевскую комнату, я это все в щелочку видел; да уж там он как
надобно было и распорядился, но благородным образом, потому что этого никто
не видал, кроме меня; ну, а я ничего, то есть я хочу сказать, что я не
объявлял никому. Ну, а после этого Петр Петрович и Аксентий Осипович
ничего. Петр Петрович, знаете, амбиционный такой, так он и никому не
сказал, так что они теперь и кланяются и руки жмут. Я не спорю, я,
Варенька, с вами спорить не смею, я глубоко упал и, что всего ужаснее, в
собственном мнении своем проиграл, но уж это, верно, мне так на роду было
написано, уж это, верно, судьба, - а от судьбы не убежишь, сами знаете. Ну,
вот и подробное объяснение несчастий моих и бедствий, Варенька, вот - все
такое, что хоть бы и не читать, так в ту же пору. Я немного нездоров,
маточка моя, и всей игривости чувств лишился. Посему теперь, свидетельствуя
вам мою привязанность, любовь и уважение, пребываю, милостивая государыня
моя, Варвара Алексеевна,
покорнейшим слугою вашим
Макаром Девушкиным.
Июля 29-го.
Милостивый государь,
Макар Алексеевич!
Я прочла ваши оба письма, да так и ахнула! Послушайте, друг мой, вы или
от меня умалчиваете что-нибудь и написали мне только часть всех
неприятностей ваших, или... право, Макар Алексеевич, письма ваши еще
отзываются каким-то расстройством... Приходите ко мне, ради бога, приходите
сегодня;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39