Я готова была заплакать с досады. Но
самое неожиданное обстоятельство помогло мне в моем горе.
Недалеко от меня, у другого стола с книгами, я увидала старика
Покровского. Вокруг него столпились четверо или пятеро букинистов; они его
сбили с последнего толку, затормошили совсем. Всякий из них предлагал ему
свой товар, и чего-чего не предлагали они ему, и чего-чего не хотел он
купить! Бедный старик стоял посреди их, как будто забитый какой-нибудь, и
не знал, за что взяться из того, что ему предлагали. Я подошла к нему и
спросила - что он здесь делает? Старик мне очень обрадовался; он любил меня
без памяти, может быть, не менее Петеньки. Да вот книжки покупаю, Варвара
Алексеевна, - отвечал он мне, - Петеньке покупаю книжки. Вот его день
рождения скоро будет, а он любит книжки, так вот я и покупаю их для него...
Старик и всегда смешно изъяснялся, а теперь вдобавок был в ужаснейшем
замешательстве. К чему ни приценится, все рубль серебром, два рубля, три
рубля серебром; уж он к большим книгам и не приценивался, а так только
завистливо на них посматривал, перебирал пальцами листочки, вертел в руках
и опять их ставил на место. Нет, нет, это дорого, - говорил он вполголоса,
- а вот разве отсюдова что-нибудь, - и тут он начинал перебирать тоненькие
тетрадки, песенники, альманахи; это все было очень дешево. Да зачем вы это
все покупаете, - спросила я его, - это все ужасные пустяки.- Ах, нет, -
отвечал он, - нет, вы посмотрите только, какие здесь есть хорошие книжки;
очень, очень хорошие есть книжки! И последние слова он так жалобно протянул
нараспев, что мне показалось, что он заплакать готов от досады, зачем
книжки хорошие дороги, и что вот сейчас капнет слезинка с его бледных щек
на красный нос.
Я спросила, много ли у него денег? Да вот, - тут бедненький вынул все
свои деньги, завернутые в засаленную газетную бумажку, - вот полтинничек,
двугривенничек, меди копеек на двадцать. Я его тотчас потащила к моему
букинисту. Вот целых одиннадцать книг стоит всего-то тридцать два рубля с
полтиною; у меня есть тридцать; приложите два с полтиною, и мы купим все
эти книги и подарим вместе. Старик обезумел от радости, высыпал все свои
деньги, и букинист навьючил на него всю нашу общую библиотеку. Мой старичок
наложил книг во все карманы, набрал в обе руки, под мышки и унес все к
себе, дав мне слово принести все книги на другой день тихонько ко мне.
На другой день старик пришел к сыну, с часочек посидел у него по
обыкновению, потом зашел к нам и подсел ко мне с прекомическим таинственным
видом. Сначала с улыбкой, потирая руки от гордого удовольствия владеть
какой-нибудь тайной, он объявил мне, что книжки все пренезаметно перенесены
к нам и стоят в уголку, в кухне, под покровительством Матрены. Потом
разговор естественно перешел на ожидаемый праздник; потом старик
распространился о том, как мы будем дарить, и чем далее углублялся он в
свой предмет, чем более о нем говорил, тем приметнее мне становилось, что у
него есть что-то на душе, о чем он не может, не смеет, даже боится
выразиться. Я все ждала и молчала. Тайная радость, тайное удовольствие, что
я легко читала доселе в его странных ухватках, гримасничанье, подмигиванье
левым глазком, исчезли. Он делался поминутно все беспокойнее и тоскливее;
наконец он не выдержал.
- Послушайте, - начал он робко, вполголоса, - послушайте, Варвара
Алексеевна... знаете ли что, Варвара Алексеевна?.. - Старик был в ужасном
замешательстве. - Видите: вы, как придет день его рождения, возьмите десять
книжек и подарите их ему сами, то есть от себя, с своей стороны; я же
возьму тогда одну одиннадцатую и уж тоже подарю от себя, то есть собственно
с своей стороны. Так вот, видите ли - и у вас будет что-нибудь подарить и у
меня будет что-нибудь подарить; у нас обоих будет что-нибудь подарить. -
Тут старик смешался и замолчал. Я взглянула на него; он с робким ожиданием
ожидал моего приговора. Да зачем же вы хотите, чтоб мы не вместе дарили,
Захар Петрович? - Да так, Варвара Алексеевна, уж это так... я ведь, оно,
того... - одним словом, старик замешался, покраснел, завяз в своей фразе и
не мог сдвинуться с места.
- Видите ли, - объяснился он наконец.- Я, Варвара Алексеевна, балуюсь
подчас... то есть я хочу доложить вам, что я почти и все балуюсь и всегда
балуюсь... Придерживаюсь того, что нехорошо... то есть, знаете, этак на
дворе такие холода бывают, также иногда неприятности бывают разные, или там
как-нибудь грустно сделается, или что-нибудь из нехорошего случится, так я
и не удержусь подчас, и забалуюсь, и выпью иногда лишнее. Петруше это очень
неприятно. Он вот, видите ли, Варвара Алексеевна, сердится, бранит меня и
мне морали разные читает. Так вот бы мне и хотелось теперь самому доказать
ему подарком моим, что я исправляюсь и начинаю вести себя хорошо. Что вот я
копил, чтобы книжку купить, долго копил, потому что у меня и денег-то почти
никогда не бывает, разве, случится, Петруша кое-когда даст. Он это знает.
Следовательно, вот он увидит употребление денег моих и узнает, что все это
я для него одного делаю.
Мне стало ужасно жаль старика. Я думала недолго. Старик смотрел на меня с
беспокойством. Да слушайте, Захар Петрович, - сказала я, - вы подарите их
ему все! - Как все? то есть книжки все?.. - Ну да, книжки все.- И от себя?
- От себя.- От одного себя? то есть от своего имени? - Ну да, от своего
имени... Я, кажется, очень ясно толковала, но старик очень долго не мог
понять меня.
Ну да, - говорил он, задумавшись, - да! это будет очень хорошо, это было
бы весьма хорошо, только вы-то как же, Варвара Алексеевна? - Ну, да я
ничего не подарю. - Как!- закричал старик, почти испугавшись, - так вы
ничего Петеньке не подарите, так вы ему ничего дарить не хотите?
Старик испугался; в эту минуту он, кажется, готов был отказаться от
своего предложения затем, чтобы и я могла чем-нибудь подарить его сына.
Добряк был этот старик! Я уверила его, что я бы рада была подарить
что-нибудь, да только у него не хочу отнимать удовольствия. Если сын ваш
будет доволен, - прибавила я, - и вы будете рады, то и я буду рада, потому
что втайне-то, в сердце-то моем, буду чувствовать, как будто и на самом
деле я подарила. Этим старик совершенно успокоился. Он пробыл у нас еще два
часа, но все это время на месте не мог усидеть, вставал, возился, шумел,
шалил с Сашей, целовал меня украдкой, щипал меня за руку и делал тихонько
гримасы Анне Федоровне. Анна Федоровна прогнала его наконец из дома. Одним
словом, старик от восторга так расходился, как, может быть, никогда еще не
бывало с ним.
В торжественный день он явился ровно в одиннадцать часов, прямо от
обедни, во фраке, прилично заштопанном, и действительно в новом жилете и в
новых сапогах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39