К сожалению, некоторые человеческие добродетели встречаются не часто: верность, преданность. Они выказали преданность, когда моряк попросил их о помощи. Что в этом плохого?
Дэрроу развернулся и ткнул пальцем в сторону какого-то мужского лица среди зрителей.
— Если бы вам понадобился друг, чтобы вытащить вас из неприятной ситуации, разве вы не позвали бы одного из этих матросов? Они не хотели убивать, они не собирались убивать. И дом, в который они привезли Кахахаваи, был не самым подходящим местом для убийства — одна семья живет в тридцати футах от него, другая — в двадцати пяти. Отличное место для убийства, не так ли?
С серьезным лицом он остановился перед мистером и миссис Кахахаваи, которые сидели на своем обычном месте, впереди.
— Я ничего не сделаю, чтобы прибавить скорби матери и отцу этого юноши. Они испытывают присущие человеку чувства. Я тоже. — Развернувшись к присяжным, он указал на них пальцем, но жест был не совсем обвиняющим. — Я хочу, чтобы вы испытали человеческие чувства. Человек, не испытывающий человеческих чувств, лишен жизни!
Вздохнув, Дэрроу принялся прохаживаться перед скамьей присяжных. Казалось, он полностью ушел в себя.
— Я никогда не был слишком высокого мнения о среднем человеке. Даже в лучшем случае человек не слишком велик. Он движим всем, что его трогает. Томми сказал вам, что он не собирался убивать.
Его голос снова начал набирать высоту.
— Но когда Кахахаваи сказал: «Да, мы сделали это!», все рухнуло! Перед ним был человек, от которого пострадала его жена. — И снова он указал на присяжных. — Если вы можете поставить себя на его место, если вы можете подумать о его изнасилованной жене, о месяцах душевной скорби, если вы в состоянии встать лицом к лицу с несправедливой, жестокой судьбой, которая развернулась перед ним, тогда вы можете судить... но только в этом случае.
Голос Дэрроу был едва слышен, когда он сказал:
— Перед глазами Томми встала его жена, умоляющая, избитая, изнасилованная — и он выстрелил. Были ли заранее сделаны какие-либо приготовления, чтобы избавиться от тела? Что бы вы сделали, имея на руках труп? Вы захотели бы защитить себя! Какое первое побуждение? Бежать. В горы, в море, куда угодно.
Невеселый смешок вырвался из впалой груди Дэрроу, который, засунув руки в карманы, прохаживался по свободному пространству перед присяжными.
— Не такое поведение бывает у тех, кто заранее продумал весь план. Это поспешные, не до конца осмысленные действия застигнутого врасплох человека. Что касается Томми, то он постепенно пришел в себя и осознал, где находится. Какая тут загадка, если человек сломался после шести или восьми месяцев напряжения?
Дэрроу вернулся на позиции прямо перед скамьей присяжных.
— В жизни этих четырех несчастных имел место тяжелый, жестокий, роковой случай. Возможно ли, чтобы кто-то решился обрушить на их склоненные головы еще скорби, увеличить их бремя и усилить душевные муки? Скажет ли кто-нибудь, что это люди, за которыми должны захлопнуться ворота тюрьмы? Разве они когда-нибудь украли, совершили подлог, напали на кого-то, изнасиловали?
Он ударил кулаком в ладонь другой руки.
— Они здесь из-за того, что с ними случилось! Возьмите этих несчастных, страдающих людей под свою опеку, как это сделали бы они, окажись вы на их месте. Примите их без злобы, но с пониманием. Разве все мы не люди? То, что мы делаем, отражается на том, что нас окружает, мы испытываем больше влияния, чем оказываем сами.
Дэрроу со вздохом подошел туда, откуда из окна зала суда можно было увидеть зеленые склоны гор. Почти с тоской, чертовски похожей на мольбу, он произнес:
— Я смотрю на этот остров, который стал новым для меня краем. У меня никогда не было предубеждения против какой бы то ни было расы на земле. По моему мнению, все расовые вопросы можно решить путем понимания... а не силой.
В последний раз он встал перед подзащитными, указав на Томми и миссис Фортескью, а потом и на как бы находящуюся под его защитой Талию.
— Я хочу помочь этой семье. Вы держите в своих руках не только судьбу, но и жизнь этих людей. Что станет с ними, если вы вынесете обвинительный приговор?
Тяжелой походкой, совершенно измученный своей речью, он подошел к скамье присяжных, оперся о бортик и произнес — тихо и мягко:
— Вы — люди, которые должны созидать, а не уничтожать. Я отдаю это дело в ваши руки и прошу быть добрыми и вдумчивыми и к живым, и к мертвым.
На глазах Дэрроу блестели слезы, когда он медленно вернулся к столу и опустился на свое место. В зале суда он плакал не единственный. Я сам почти что прослезился — не из-за Мэсси или миссис Фортескью, или этих идиотов матросов, но из-за великого адвоката, который скорее всего в последний раз выступил с заключительной речью.
Однако на Келли она не произвела никакого впечатления.
— Я говорю с вами от имени закона, — сказал он, — и противостою тем, кто закон нарушает... и противостою тем, кто... как защитник, который за свою длинную карьеру отличился тем, что сам пренебрегал законом... кто призывает и вас нарушить закон.
Келли тоже походил перед присяжными, но поживее, чем Дэрроу. Его деловитое заключительное слово также оказалось короче, чем у Дэрроу.
— Вы слышали аргументы чувства, а не разума, — сказал Келли, — мольбу о сочувствии, а не апелляцию к невменяемости! Судите, опираясь на факты и закон, господа.
Пункт за пунктом он прошелся по выступлению Дэрроу: не было представлено никаких свидетельств того, что именно Мэсси сделал роковой выстрел — «Он не мог спрятаться за юбками своей тещи или свалить вину на рядовых, которых привлек к осуществлению своего плана, поэтому и взял вину на себя». Келли напомнил присяжным, как Дэрроу стремился убрать миссис Кахахаваи из зала суда, чтобы не возбуждать одностороннего сочувствия, а сам вызвал Талию Мэсси, чтобы разыграть сентиментальное зрелище. Он отмел защиту на основании невменяемости и экспертов, которые ее поддерживали, как последнее прибежище богатых виновных. Келли также напомнил присяжным, что, если бы эти четверо не составили заговор с целью похищения, Джозеф Кахахаваи «был бы сегодня жив».
— Собираетесь ли вы следовать закону Гавайев или аргументам Дэрроу? Та же самая презумпция невиновности, что распространяется на этих обвиняемых, распространяется и на Кахахаваи и сойдет вместе с ним в его могилу. В глазах закона он ушел в могилу невиновным человеком. Своим актом насилия эти заговорщики подарили ему возможность навсегда остаться не кем иным, как невиновным человеком, независимо от того, будут или нет признаны виновными остальные четверо обвиняемых по делу Ала-Моана.
Бесстрастная маска лица миссис Фортескью покрылась морщинами. Ей не приходило в голову, что она помогла превратить Джо Кахахаваи в теперь уже навсегда невиновного человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Дэрроу развернулся и ткнул пальцем в сторону какого-то мужского лица среди зрителей.
— Если бы вам понадобился друг, чтобы вытащить вас из неприятной ситуации, разве вы не позвали бы одного из этих матросов? Они не хотели убивать, они не собирались убивать. И дом, в который они привезли Кахахаваи, был не самым подходящим местом для убийства — одна семья живет в тридцати футах от него, другая — в двадцати пяти. Отличное место для убийства, не так ли?
С серьезным лицом он остановился перед мистером и миссис Кахахаваи, которые сидели на своем обычном месте, впереди.
— Я ничего не сделаю, чтобы прибавить скорби матери и отцу этого юноши. Они испытывают присущие человеку чувства. Я тоже. — Развернувшись к присяжным, он указал на них пальцем, но жест был не совсем обвиняющим. — Я хочу, чтобы вы испытали человеческие чувства. Человек, не испытывающий человеческих чувств, лишен жизни!
Вздохнув, Дэрроу принялся прохаживаться перед скамьей присяжных. Казалось, он полностью ушел в себя.
— Я никогда не был слишком высокого мнения о среднем человеке. Даже в лучшем случае человек не слишком велик. Он движим всем, что его трогает. Томми сказал вам, что он не собирался убивать.
Его голос снова начал набирать высоту.
— Но когда Кахахаваи сказал: «Да, мы сделали это!», все рухнуло! Перед ним был человек, от которого пострадала его жена. — И снова он указал на присяжных. — Если вы можете поставить себя на его место, если вы можете подумать о его изнасилованной жене, о месяцах душевной скорби, если вы в состоянии встать лицом к лицу с несправедливой, жестокой судьбой, которая развернулась перед ним, тогда вы можете судить... но только в этом случае.
Голос Дэрроу был едва слышен, когда он сказал:
— Перед глазами Томми встала его жена, умоляющая, избитая, изнасилованная — и он выстрелил. Были ли заранее сделаны какие-либо приготовления, чтобы избавиться от тела? Что бы вы сделали, имея на руках труп? Вы захотели бы защитить себя! Какое первое побуждение? Бежать. В горы, в море, куда угодно.
Невеселый смешок вырвался из впалой груди Дэрроу, который, засунув руки в карманы, прохаживался по свободному пространству перед присяжными.
— Не такое поведение бывает у тех, кто заранее продумал весь план. Это поспешные, не до конца осмысленные действия застигнутого врасплох человека. Что касается Томми, то он постепенно пришел в себя и осознал, где находится. Какая тут загадка, если человек сломался после шести или восьми месяцев напряжения?
Дэрроу вернулся на позиции прямо перед скамьей присяжных.
— В жизни этих четырех несчастных имел место тяжелый, жестокий, роковой случай. Возможно ли, чтобы кто-то решился обрушить на их склоненные головы еще скорби, увеличить их бремя и усилить душевные муки? Скажет ли кто-нибудь, что это люди, за которыми должны захлопнуться ворота тюрьмы? Разве они когда-нибудь украли, совершили подлог, напали на кого-то, изнасиловали?
Он ударил кулаком в ладонь другой руки.
— Они здесь из-за того, что с ними случилось! Возьмите этих несчастных, страдающих людей под свою опеку, как это сделали бы они, окажись вы на их месте. Примите их без злобы, но с пониманием. Разве все мы не люди? То, что мы делаем, отражается на том, что нас окружает, мы испытываем больше влияния, чем оказываем сами.
Дэрроу со вздохом подошел туда, откуда из окна зала суда можно было увидеть зеленые склоны гор. Почти с тоской, чертовски похожей на мольбу, он произнес:
— Я смотрю на этот остров, который стал новым для меня краем. У меня никогда не было предубеждения против какой бы то ни было расы на земле. По моему мнению, все расовые вопросы можно решить путем понимания... а не силой.
В последний раз он встал перед подзащитными, указав на Томми и миссис Фортескью, а потом и на как бы находящуюся под его защитой Талию.
— Я хочу помочь этой семье. Вы держите в своих руках не только судьбу, но и жизнь этих людей. Что станет с ними, если вы вынесете обвинительный приговор?
Тяжелой походкой, совершенно измученный своей речью, он подошел к скамье присяжных, оперся о бортик и произнес — тихо и мягко:
— Вы — люди, которые должны созидать, а не уничтожать. Я отдаю это дело в ваши руки и прошу быть добрыми и вдумчивыми и к живым, и к мертвым.
На глазах Дэрроу блестели слезы, когда он медленно вернулся к столу и опустился на свое место. В зале суда он плакал не единственный. Я сам почти что прослезился — не из-за Мэсси или миссис Фортескью, или этих идиотов матросов, но из-за великого адвоката, который скорее всего в последний раз выступил с заключительной речью.
Однако на Келли она не произвела никакого впечатления.
— Я говорю с вами от имени закона, — сказал он, — и противостою тем, кто закон нарушает... и противостою тем, кто... как защитник, который за свою длинную карьеру отличился тем, что сам пренебрегал законом... кто призывает и вас нарушить закон.
Келли тоже походил перед присяжными, но поживее, чем Дэрроу. Его деловитое заключительное слово также оказалось короче, чем у Дэрроу.
— Вы слышали аргументы чувства, а не разума, — сказал Келли, — мольбу о сочувствии, а не апелляцию к невменяемости! Судите, опираясь на факты и закон, господа.
Пункт за пунктом он прошелся по выступлению Дэрроу: не было представлено никаких свидетельств того, что именно Мэсси сделал роковой выстрел — «Он не мог спрятаться за юбками своей тещи или свалить вину на рядовых, которых привлек к осуществлению своего плана, поэтому и взял вину на себя». Келли напомнил присяжным, как Дэрроу стремился убрать миссис Кахахаваи из зала суда, чтобы не возбуждать одностороннего сочувствия, а сам вызвал Талию Мэсси, чтобы разыграть сентиментальное зрелище. Он отмел защиту на основании невменяемости и экспертов, которые ее поддерживали, как последнее прибежище богатых виновных. Келли также напомнил присяжным, что, если бы эти четверо не составили заговор с целью похищения, Джозеф Кахахаваи «был бы сегодня жив».
— Собираетесь ли вы следовать закону Гавайев или аргументам Дэрроу? Та же самая презумпция невиновности, что распространяется на этих обвиняемых, распространяется и на Кахахаваи и сойдет вместе с ним в его могилу. В глазах закона он ушел в могилу невиновным человеком. Своим актом насилия эти заговорщики подарили ему возможность навсегда остаться не кем иным, как невиновным человеком, независимо от того, будут или нет признаны виновными остальные четверо обвиняемых по делу Ала-Моана.
Бесстрастная маска лица миссис Фортескью покрылась морщинами. Ей не приходило в голову, что она помогла превратить Джо Кахахаваи в теперь уже навсегда невиновного человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87