И не мудрено – многочасовая поездка в экипаже измотала даже Маккейди.
За те несколько дней, которые они ехали сюда из Лондона, они не обменялись и десятком слов. Они сделали только одну остановку еще в пригороде. Там Маккейди заложил свою шпагу, чтобы было чем оплатить их проезд, гостиницу и еду. Он купил несколько теплых одеял и запеленал Джессалин в них, как младенца. В тот момент, когда он осторожно укутывал ее шею, она заговорила в первый и последний раз.
– Очевидно, ты собираешься меня куда-то утащить и изнасиловать.
– Естественно, – сказал он, попытавшись улыбнуться, и погладил ее щеку. – Но только после того, как ты станешь моей женой.
Тогда Джессалин ничего не ответила, а просто посмотрела своими пронзительными серыми глазами. Маккейди охватил панический страх. Если она действительно любит Титвелла, то никогда не простит ему его выходки.
Они ехали в полном молчании, нарушаемом лишь стуком колес и цокотом копыт по мощеной дороге. Как он ни упрашивал, Джессалин ничего не ела и только однажды выпила стакан содовой воды.
Маккейди не мог заставить себя посмотреть на нее. А ведь столько нужно было сказать ей, столько объяснить! Например, почему он сделал то, что он сделал. Но нужные слова никак не находились, и даже самому себе он не мог объяснить свой поступок до конца. Маккейди знал только одно: он поступил так по одной простой причине – он не мыслил своей жизни без Джессалин.
Они все ехали и ехали, мимо лугов, заросших одуванчиками и чистотелом, мимо полей, похожих на разрисованные желтым и зеленым почтовые марки. Поначалу дорога была сухой, потом спустился туман, пошел дождь. Дорогу развезло. Маккейди прислушивался к каждому вздоху Джессалин, но та упорно не замечала его.
Наконец она задремала, и Маккейди остановил экипаж, чтобы немного передохнуть. На руках он отнес ее в придорожный трактир. Им отвели комнату наверху. Он боялся оставить ее одну, а потому пристроился на стуле у камина, где теплился скудный торфяной огонь. Джессалин, одетая, лежала на низенькой кровати. Снизу из пивной доносились крики и пьяный смех. Джессалин не спала. Она лежала молча, не шевелясь, и смотрела в темноту. Маккейди кожей чувствовал эти огромные глаза – глаза затравленного зверька.
Наконец они добрались в Грет на Грин. Маккейди хорошо заплатил наемному свидетелю, чтобы тот не обратил внимания, как новобрачная ответит на один из важнейших вопросов – по доброй ли воле она вступает в брак. Однако предосторожность оказалась излишней. Джессалин ответила кратко и тихо, но совершенно однозначно: «Да». Только тут Маккейди сообразил, что забыл запастись кольцами. Пришлось надеть на тоненький палец его собственный перстень с печатью Сирхэев. Джессалин, чтобы он не упал на пол, сжала пальцы в кулачок.
– Да не нарушит человек те узы, которыми соединяет Бог, – заключил церемонию священник.
Отныне Джессалин принадлежит Маккейди.
Конечно, прибежище для первой брачной ночи могло бы быть поуютнее. Всю обстановку жалкой гостиничной комнатушки составляли кровать под выцветшим балдахином, небольшой комод и линялый турецкий ковер. Единственным жизнерадостным пятном были веселенькие розовые драпировки.
Едва переступив порог, Джессалин подошла к окну и уставилась на улицу, повернувшись к Маккейди спиной. Вряд ли там было что-то заслуживающее внимания – день выдался темным и мрачным.
Городок Гретна Грин был знаменит не только тем, что там легко можно было заключить тайный брак. Имелись и другие достопримечательности – несколько каменных особняков, небольшая еловая роща да узенький деревянный мост через реку.
Маккейди наконец раздул упорно не желавший разгораться огонь и зажег свечи в кованых подсвечниках. На камине стояли грубые фаянсовые фигурки – пастух и пастушка, и Маккейди долго смотрел на них, словно спрашивая совета, как уложить, в постель собственную жену, если она упорно не желает туда укладываться.
Наконец он тоже подошел к окну и встал близко-близко, но не коснулся ее. Глядя на склоненную голову Джессалин, он испытывал почти непреодолимое желание поцеловать ее затылок, казавшийся особенно бледным рядом с огненно-рыжими волосами. И от этого пришлось воздержаться. Перебрав в уме несколько наскоро придуманных фраз, он остановился на самой прямолинейной. Но чуть он собрался произнести ее вслух, как вдруг оказалось, что почему-то голосовые связки упрямо отказываются подчиняться.
Маккейди сделал глубокий вдох и хрипло проговорил:
– Джессалин… Я очень хочу заняться с тобой любовью. Она перебирала пальцами кружевную оторочку занавески.
– Я не думала, что муж должен спрашивать на это разрешения у собственной жены.
– Но я ведь не себя хочу, Джессалин… Я хочу тебя.
– Меня! – Она повернулась так резко, что он невольно отступил назад. – И поэтому ты похитил меня от самого алтаря, за минуту до того, как я должна была стать женой другого? Ты хотел меня, но даже не удосужился узнать, что я думаю по этому поводу. – Она с силой стукнула кулачком по груди, и из прически выпал белый цветок. В серых глазах появилось такое затравленное выражение, что Маккейди клял себя на чем свет стоит, уже не надеясь на прощение. Джессалин с трудом сдерживала рыдания. – Черт бы тебя побрал, Маккейди! Ведь ты даже не представляешь себе, что ты наделал.
Ее лицо побелело как снег, и на нем особенно ярко выступили золотистые веснушки. Волосы, потемневшие от влаги, были цвета опавших листьев. Маккейди казалось, что он тонет в глубине этих удивительных серых глаз. От ее красоты щемило сердце. Еще немного – и он начнет умолять ее. На коленях станет просить, чтобы она позволила прижаться к ее груди, целовать ее рот, лечь к ее ногам.
– Я не мог допустить, чтобы ты досталась ему, Джессалин, – охрипшим от волнения голосом заговорил он. – Я знаю, что сам я полное ничтожество, очередной погрязший в долгах Трелони. Но ты единственное в этой жизни, чем я по-настоящему дорожу, в чем буду нуждаться всегда. Без тебя жизнь для меня теряет всякий смысл. – Он протянул к ней руки – они дрожали, словно его била лихорадка. – У меня не осталось даже гордости. Ты забрала ее всю.
Джессалин слегка склонила голову набок. Ее сочные губы дрожали. Зато голос был полон такого чувства, которое сразу вернуло его к жизни.
– Какой же ты дурачок, – сказала Джессалин и упала в его объятия.
Ее волосы пахли дождем. Вкус дождя имели и губы. Он прильнул к ним, упиваясь ее вкусом, ее запахом.
Ему хотелось вершить любовную игру очень медленно, смакуя каждое мгновение, как глоток старого, дорогого вина. Но он слишком сильно хотел ее. Эта рыжеволосая женщина со скрипучим смехом и большим, влажным ртом обладала неограниченной властью и над его телом, и над душой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
За те несколько дней, которые они ехали сюда из Лондона, они не обменялись и десятком слов. Они сделали только одну остановку еще в пригороде. Там Маккейди заложил свою шпагу, чтобы было чем оплатить их проезд, гостиницу и еду. Он купил несколько теплых одеял и запеленал Джессалин в них, как младенца. В тот момент, когда он осторожно укутывал ее шею, она заговорила в первый и последний раз.
– Очевидно, ты собираешься меня куда-то утащить и изнасиловать.
– Естественно, – сказал он, попытавшись улыбнуться, и погладил ее щеку. – Но только после того, как ты станешь моей женой.
Тогда Джессалин ничего не ответила, а просто посмотрела своими пронзительными серыми глазами. Маккейди охватил панический страх. Если она действительно любит Титвелла, то никогда не простит ему его выходки.
Они ехали в полном молчании, нарушаемом лишь стуком колес и цокотом копыт по мощеной дороге. Как он ни упрашивал, Джессалин ничего не ела и только однажды выпила стакан содовой воды.
Маккейди не мог заставить себя посмотреть на нее. А ведь столько нужно было сказать ей, столько объяснить! Например, почему он сделал то, что он сделал. Но нужные слова никак не находились, и даже самому себе он не мог объяснить свой поступок до конца. Маккейди знал только одно: он поступил так по одной простой причине – он не мыслил своей жизни без Джессалин.
Они все ехали и ехали, мимо лугов, заросших одуванчиками и чистотелом, мимо полей, похожих на разрисованные желтым и зеленым почтовые марки. Поначалу дорога была сухой, потом спустился туман, пошел дождь. Дорогу развезло. Маккейди прислушивался к каждому вздоху Джессалин, но та упорно не замечала его.
Наконец она задремала, и Маккейди остановил экипаж, чтобы немного передохнуть. На руках он отнес ее в придорожный трактир. Им отвели комнату наверху. Он боялся оставить ее одну, а потому пристроился на стуле у камина, где теплился скудный торфяной огонь. Джессалин, одетая, лежала на низенькой кровати. Снизу из пивной доносились крики и пьяный смех. Джессалин не спала. Она лежала молча, не шевелясь, и смотрела в темноту. Маккейди кожей чувствовал эти огромные глаза – глаза затравленного зверька.
Наконец они добрались в Грет на Грин. Маккейди хорошо заплатил наемному свидетелю, чтобы тот не обратил внимания, как новобрачная ответит на один из важнейших вопросов – по доброй ли воле она вступает в брак. Однако предосторожность оказалась излишней. Джессалин ответила кратко и тихо, но совершенно однозначно: «Да». Только тут Маккейди сообразил, что забыл запастись кольцами. Пришлось надеть на тоненький палец его собственный перстень с печатью Сирхэев. Джессалин, чтобы он не упал на пол, сжала пальцы в кулачок.
– Да не нарушит человек те узы, которыми соединяет Бог, – заключил церемонию священник.
Отныне Джессалин принадлежит Маккейди.
Конечно, прибежище для первой брачной ночи могло бы быть поуютнее. Всю обстановку жалкой гостиничной комнатушки составляли кровать под выцветшим балдахином, небольшой комод и линялый турецкий ковер. Единственным жизнерадостным пятном были веселенькие розовые драпировки.
Едва переступив порог, Джессалин подошла к окну и уставилась на улицу, повернувшись к Маккейди спиной. Вряд ли там было что-то заслуживающее внимания – день выдался темным и мрачным.
Городок Гретна Грин был знаменит не только тем, что там легко можно было заключить тайный брак. Имелись и другие достопримечательности – несколько каменных особняков, небольшая еловая роща да узенький деревянный мост через реку.
Маккейди наконец раздул упорно не желавший разгораться огонь и зажег свечи в кованых подсвечниках. На камине стояли грубые фаянсовые фигурки – пастух и пастушка, и Маккейди долго смотрел на них, словно спрашивая совета, как уложить, в постель собственную жену, если она упорно не желает туда укладываться.
Наконец он тоже подошел к окну и встал близко-близко, но не коснулся ее. Глядя на склоненную голову Джессалин, он испытывал почти непреодолимое желание поцеловать ее затылок, казавшийся особенно бледным рядом с огненно-рыжими волосами. И от этого пришлось воздержаться. Перебрав в уме несколько наскоро придуманных фраз, он остановился на самой прямолинейной. Но чуть он собрался произнести ее вслух, как вдруг оказалось, что почему-то голосовые связки упрямо отказываются подчиняться.
Маккейди сделал глубокий вдох и хрипло проговорил:
– Джессалин… Я очень хочу заняться с тобой любовью. Она перебирала пальцами кружевную оторочку занавески.
– Я не думала, что муж должен спрашивать на это разрешения у собственной жены.
– Но я ведь не себя хочу, Джессалин… Я хочу тебя.
– Меня! – Она повернулась так резко, что он невольно отступил назад. – И поэтому ты похитил меня от самого алтаря, за минуту до того, как я должна была стать женой другого? Ты хотел меня, но даже не удосужился узнать, что я думаю по этому поводу. – Она с силой стукнула кулачком по груди, и из прически выпал белый цветок. В серых глазах появилось такое затравленное выражение, что Маккейди клял себя на чем свет стоит, уже не надеясь на прощение. Джессалин с трудом сдерживала рыдания. – Черт бы тебя побрал, Маккейди! Ведь ты даже не представляешь себе, что ты наделал.
Ее лицо побелело как снег, и на нем особенно ярко выступили золотистые веснушки. Волосы, потемневшие от влаги, были цвета опавших листьев. Маккейди казалось, что он тонет в глубине этих удивительных серых глаз. От ее красоты щемило сердце. Еще немного – и он начнет умолять ее. На коленях станет просить, чтобы она позволила прижаться к ее груди, целовать ее рот, лечь к ее ногам.
– Я не мог допустить, чтобы ты досталась ему, Джессалин, – охрипшим от волнения голосом заговорил он. – Я знаю, что сам я полное ничтожество, очередной погрязший в долгах Трелони. Но ты единственное в этой жизни, чем я по-настоящему дорожу, в чем буду нуждаться всегда. Без тебя жизнь для меня теряет всякий смысл. – Он протянул к ней руки – они дрожали, словно его била лихорадка. – У меня не осталось даже гордости. Ты забрала ее всю.
Джессалин слегка склонила голову набок. Ее сочные губы дрожали. Зато голос был полон такого чувства, которое сразу вернуло его к жизни.
– Какой же ты дурачок, – сказала Джессалин и упала в его объятия.
Ее волосы пахли дождем. Вкус дождя имели и губы. Он прильнул к ним, упиваясь ее вкусом, ее запахом.
Ему хотелось вершить любовную игру очень медленно, смакуя каждое мгновение, как глоток старого, дорогого вина. Но он слишком сильно хотел ее. Эта рыжеволосая женщина со скрипучим смехом и большим, влажным ртом обладала неограниченной властью и над его телом, и над душой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117