На одной торговле такого состояния не заработаешь. Ему также принадлежали многочисленные постоялые дворы, разбросанные по всей стране. А они потеряют большую часть доходов, если железная дорога все же будет построена. Такая конкуренция никоим образом не входила в планы Алоизия. Значит, ему оставалось только два выхода – либо прибрать эту компанию к рукам, либо уничтожить ее.
Несмотря на то, что сегодняшний вечер обошелся Гамильтону в кругленькую сумму, он был чрезвычайно доволен собой. Двадцать тысяч за подпись графа под брачным договором, и еще тридцать будут выплачены в тот день, когда от этого брака родится первый мальчик. Честно говоря, Алоизия не сильно беспокоило, когда это произойдет. Главное, что в один прекрасный день он, сын простого рудокопа, станет дедушкой графа.
За окном мелькнуло белое муслиновое платье. Алоизий встал и одернул шелковый полосатый жилет на объемистом животе.
– Пойдемте, милорд, – пригласил он, показывая на стеклянные двери, открывавшиеся в ухоженный сад, где на скамейке ждала молодая девушка с золотистыми волосами и робкой, нежной улыбкой. – По-моему, вы хотели о чем-то переговорить с моей дочерью.
* * *
Молодым аристократам-завсегдатаям этот дом на Джермин-стрит, наверное, казался чем-то вроде рая. Раем, в котором роль Господа Бога исполнял крупье.
С виду это был ничем не примечательный особняк, если не считать железной решетки на дверях, которые, однако, открывались тем, кто произносил пароль. Внутреннее же убранство сияло роскошью. Огромный холл сверкал, освещенный множеством ароматизированных свечей в дорогих канделябрах. В столовой столы ломились от изысканных деликатесов, а наверху, в спальнях с зеркальными потолками и атласными простынями, постоянно ожидали красотки, не отличавшиеся особым целомудрием.
Но сердцем этого дома, несомненно, был игорный зал. На обшитых темным деревом стенах не было ни картин, ни других украшений. Здесь царила напряженная тишина, нарушаемая лишь щелчками табакерок и звоном костей в хрустальном стаканчике. Здесь играли на большие деньги и далеко не всегда честно.
Вот по этому залу в черном вечернем платье из тонкого шелка и в колье из двенадцати огромных бриллиантов на шее, бесшумно передвигалась леди Маргарет Этвуд, которой принадлежало заведение.
Она то говорила несколько слов одному, то ласково трепала по щеке другого, но ни на минуту не переставала пристально следить за игрой, заботясь о том, чтобы крупье обдирали клиентов, а не свою хозяйку, чтобы подсадные игроки не зевали и отрабатывали свои денежки, заманивая в ее сети очередных богатых простофиль.
В эту пору своей жизни леди Этвуд уже не могла себе представить, что и рождением, и воспитанием она была предназначена для совсем другой жизни. Дочь честолюбивого викария, ее в шестнадцать лет выдали замуж за виконта, который был старше ее в три раза. Ее супруг выбрал себе своеобразную норму потребления спиртного – четыре бутылки в день. Каждый вечер после ужина он сидел в одиночестве в своем кабинете за изъеденным жучком столом и выпивал четыре бутылки кларета. Однажды, решив прибавить к ним пятую, он не дожил до утра. После его смерти Маргарет Этвуд обнаружила, что все ее небольшое состояние уйдет на погашение мужниных долгов. И тогда она стала шлюхой.
Леди Этвуд смело произносила про себя это слово, не утруждаясь подбором более мягких выражений. Женщина, которая продает свое тело, – шлюха, независимо от того, отдается она за пять шиллингов или за игорный дом на Джермин-стрит. Правда, ей давно уже не было надобности торговать своим телом, но все равно, каждый раз, глядя на себя в зеркало, Маргарет Этвуд видела шлюху. Наверное, дело было в глазах. Такой образ жизни вызывает в них особенное выражение, от которого уже не избавишься.
Леди Этвуд остановилась у стола для игры в вист. Один из игроков умело взвинчивал ставки. В данный момент он обрабатывал юного дурачка – лорда Стерна, наследника герцогского титула и больших денег, но абсолютно не умевшего играть в карты. Сегодня бедняга выглядел еще глупее, чем обычно, ибо, считая, что это принесет ему удачу, напялил свой фрак наизнанку. А удача ему не помешала бы, потому что его противником был Найджел Пэйн – великолепный игрок, совершенно безжалостный к своим жертвам. Именно он обыграл бедного Стивена Трелони на двадцать тысяч фунтов, а после довел до самоубийства, обвинив в нечестной игре и потребовав немедленной уплаты долга.
Подняв голову, Найджел ухмыльнулся подошедшей к столу леди Этвуд из-под широких полей соломенной шляпы, которую всегда надевал, чтобы в глаза не бил свет канделябров. Пока что на столе лежала лишь небольшая кучка фишек из слоновой кости, но Маргарет Этвуд знала, что еще до рассвета эта кучка вырастет во много раз. Одно плохо, этот Найджел не был ее человеком, но позволял себе в ее доме обирать клиентов, которых она с удовольствием обобрала бы сама.
Найджел поправил манжеты и уже собрался сдавать карты, но тут распахнулась дверь, и наступила абсолютная тишина, словно в церкви утром в понедельник.
В комнату вошел граф Сирхэй, и казалось, что с ним ворвалось нечто неистовое и неуправляемое. Сердце леди Этвуд учащенно забилось, чего с ней не происходило уже очень много лет.
Следом за графом вошел высокий блондин с мушкетом в руке, за поясом у него был заткнут пистолет. Вид у обоих был довольно грозный, и леди Этвуд даже испугалась, что кровь испортит ее роскошный ковер. Следом за графом и его слугой в комнату вошли еще несколько мужчин, катя перед собой тачки с десятками маленьких коричневых замшевых мешочков.
Сирхэй остановился перед Найджелом и лениво улыбнулся:
– Привет, Пэйн.
Затем, взяв один из мешочков, он развязал тесемку и вывалил его содержимое на стол. По зеленому сукну рассыпались золотые соверены.
– Здесь ровно двадцать тысяч. Может, хочешь пересчитать?
Найджел алчно впился глазами в горку золота.
– Конечно, нет, Сирхэй, – наконец сказал он, прокашлявшись. – Я тебе верю. Достаточно слова джентльмена.
– Я тоже так думаю. Не хочешь ли добрый совет? Потрать часть этих денег на пистолет.
Лицо Пэйна приобрело оттенок старого сала, под правым глазом задергалась жилка.
– Ты что… Ты вызываешь меня на дуэль?
– С чего бы мне вдруг в голову пришло? – насмешливо приподняв бровь, поинтересовался Сирхэй. – Напротив, мною руководит исключительно забота о твоем здоровье. Видишь ли, довольно опасно везти такую сумму по улицам Лондона. Слишком лакомый кусок для воров и грабителей.
– Но как же… что же мне делать… О Господи. Банки закрыты. – Теперь Найджел уже совсем другими глазами смотрел на тяжело груженные тачки. Только сейчас он заметил, что и вооруженный блондин, и носильщики исчезли, оставив его наедине с двадцатью тысячами фунтов золотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Несмотря на то, что сегодняшний вечер обошелся Гамильтону в кругленькую сумму, он был чрезвычайно доволен собой. Двадцать тысяч за подпись графа под брачным договором, и еще тридцать будут выплачены в тот день, когда от этого брака родится первый мальчик. Честно говоря, Алоизия не сильно беспокоило, когда это произойдет. Главное, что в один прекрасный день он, сын простого рудокопа, станет дедушкой графа.
За окном мелькнуло белое муслиновое платье. Алоизий встал и одернул шелковый полосатый жилет на объемистом животе.
– Пойдемте, милорд, – пригласил он, показывая на стеклянные двери, открывавшиеся в ухоженный сад, где на скамейке ждала молодая девушка с золотистыми волосами и робкой, нежной улыбкой. – По-моему, вы хотели о чем-то переговорить с моей дочерью.
* * *
Молодым аристократам-завсегдатаям этот дом на Джермин-стрит, наверное, казался чем-то вроде рая. Раем, в котором роль Господа Бога исполнял крупье.
С виду это был ничем не примечательный особняк, если не считать железной решетки на дверях, которые, однако, открывались тем, кто произносил пароль. Внутреннее же убранство сияло роскошью. Огромный холл сверкал, освещенный множеством ароматизированных свечей в дорогих канделябрах. В столовой столы ломились от изысканных деликатесов, а наверху, в спальнях с зеркальными потолками и атласными простынями, постоянно ожидали красотки, не отличавшиеся особым целомудрием.
Но сердцем этого дома, несомненно, был игорный зал. На обшитых темным деревом стенах не было ни картин, ни других украшений. Здесь царила напряженная тишина, нарушаемая лишь щелчками табакерок и звоном костей в хрустальном стаканчике. Здесь играли на большие деньги и далеко не всегда честно.
Вот по этому залу в черном вечернем платье из тонкого шелка и в колье из двенадцати огромных бриллиантов на шее, бесшумно передвигалась леди Маргарет Этвуд, которой принадлежало заведение.
Она то говорила несколько слов одному, то ласково трепала по щеке другого, но ни на минуту не переставала пристально следить за игрой, заботясь о том, чтобы крупье обдирали клиентов, а не свою хозяйку, чтобы подсадные игроки не зевали и отрабатывали свои денежки, заманивая в ее сети очередных богатых простофиль.
В эту пору своей жизни леди Этвуд уже не могла себе представить, что и рождением, и воспитанием она была предназначена для совсем другой жизни. Дочь честолюбивого викария, ее в шестнадцать лет выдали замуж за виконта, который был старше ее в три раза. Ее супруг выбрал себе своеобразную норму потребления спиртного – четыре бутылки в день. Каждый вечер после ужина он сидел в одиночестве в своем кабинете за изъеденным жучком столом и выпивал четыре бутылки кларета. Однажды, решив прибавить к ним пятую, он не дожил до утра. После его смерти Маргарет Этвуд обнаружила, что все ее небольшое состояние уйдет на погашение мужниных долгов. И тогда она стала шлюхой.
Леди Этвуд смело произносила про себя это слово, не утруждаясь подбором более мягких выражений. Женщина, которая продает свое тело, – шлюха, независимо от того, отдается она за пять шиллингов или за игорный дом на Джермин-стрит. Правда, ей давно уже не было надобности торговать своим телом, но все равно, каждый раз, глядя на себя в зеркало, Маргарет Этвуд видела шлюху. Наверное, дело было в глазах. Такой образ жизни вызывает в них особенное выражение, от которого уже не избавишься.
Леди Этвуд остановилась у стола для игры в вист. Один из игроков умело взвинчивал ставки. В данный момент он обрабатывал юного дурачка – лорда Стерна, наследника герцогского титула и больших денег, но абсолютно не умевшего играть в карты. Сегодня бедняга выглядел еще глупее, чем обычно, ибо, считая, что это принесет ему удачу, напялил свой фрак наизнанку. А удача ему не помешала бы, потому что его противником был Найджел Пэйн – великолепный игрок, совершенно безжалостный к своим жертвам. Именно он обыграл бедного Стивена Трелони на двадцать тысяч фунтов, а после довел до самоубийства, обвинив в нечестной игре и потребовав немедленной уплаты долга.
Подняв голову, Найджел ухмыльнулся подошедшей к столу леди Этвуд из-под широких полей соломенной шляпы, которую всегда надевал, чтобы в глаза не бил свет канделябров. Пока что на столе лежала лишь небольшая кучка фишек из слоновой кости, но Маргарет Этвуд знала, что еще до рассвета эта кучка вырастет во много раз. Одно плохо, этот Найджел не был ее человеком, но позволял себе в ее доме обирать клиентов, которых она с удовольствием обобрала бы сама.
Найджел поправил манжеты и уже собрался сдавать карты, но тут распахнулась дверь, и наступила абсолютная тишина, словно в церкви утром в понедельник.
В комнату вошел граф Сирхэй, и казалось, что с ним ворвалось нечто неистовое и неуправляемое. Сердце леди Этвуд учащенно забилось, чего с ней не происходило уже очень много лет.
Следом за графом вошел высокий блондин с мушкетом в руке, за поясом у него был заткнут пистолет. Вид у обоих был довольно грозный, и леди Этвуд даже испугалась, что кровь испортит ее роскошный ковер. Следом за графом и его слугой в комнату вошли еще несколько мужчин, катя перед собой тачки с десятками маленьких коричневых замшевых мешочков.
Сирхэй остановился перед Найджелом и лениво улыбнулся:
– Привет, Пэйн.
Затем, взяв один из мешочков, он развязал тесемку и вывалил его содержимое на стол. По зеленому сукну рассыпались золотые соверены.
– Здесь ровно двадцать тысяч. Может, хочешь пересчитать?
Найджел алчно впился глазами в горку золота.
– Конечно, нет, Сирхэй, – наконец сказал он, прокашлявшись. – Я тебе верю. Достаточно слова джентльмена.
– Я тоже так думаю. Не хочешь ли добрый совет? Потрать часть этих денег на пистолет.
Лицо Пэйна приобрело оттенок старого сала, под правым глазом задергалась жилка.
– Ты что… Ты вызываешь меня на дуэль?
– С чего бы мне вдруг в голову пришло? – насмешливо приподняв бровь, поинтересовался Сирхэй. – Напротив, мною руководит исключительно забота о твоем здоровье. Видишь ли, довольно опасно везти такую сумму по улицам Лондона. Слишком лакомый кусок для воров и грабителей.
– Но как же… что же мне делать… О Господи. Банки закрыты. – Теперь Найджел уже совсем другими глазами смотрел на тяжело груженные тачки. Только сейчас он заметил, что и вооруженный блондин, и носильщики исчезли, оставив его наедине с двадцатью тысячами фунтов золотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117