Прислонившись к двери сторожки, Маккейди Трелони смотрел вслед Кларенсу. Его лицо было абсолютно бесстрастно, и лишь уголок губ нервно подергивался. Он стоял до тех пор, пока ледяной ветер не высушил его вспотевший лоб, а из орешника не послышался крик совы.
Он жил в сторожке уже месяц. Он перенес туда все, что осталось в доме, – жалкую рухлядь, которую нельзя было ни продать, ни заложить: часы с зеленым циферблатом без минутной стрелки, расшатанный стол, стул с отломанной спинкой. В углу, за выцветшей китайской ширмой, притулилась потрескавшаяся желтая ванна. На треножнике у потухшего очага стоял чайник.
Обстановка более чем спартанская, но на войне ему приходилось жить и не в такой. У стены стояла пара кожаных сундуков. В одном из них хранились книги, в другом – одежда. Как бы беден ни был Трелони, он всегда ухитрялся одеваться, как подобает джентльмену, хотя прекрасно понимал, что вряд ли когда-нибудь сумеет расплатиться за эти тряпки. К счастью, лондонские портные и сапожники привыкли к подобным вещам. Трелони горько улыбнулся собственным мыслям. Вот уж воистину говорят, что внешность обманчива.
Маккейди с отвращением обвел взглядом убогую комнатенку. Вот и все. В Корнуолле его уже ничто не держит. На то, чтобы продать виски, уйдет самое большее неделя, после чего у него останется около ста фунтов прибыли. Правда, все придется отдать Клари в счет денег, что тот одолжил ему для экспериментов. А затем он со спокойной душой отряхнет со своих сапог корнуолльскую землю и проведет остаток жизни, развлекаясь за счет славной армии Его Величества.
Маккейди упал на протестующе заскрипевшую кровать и потер усталые глаза. Господи, ну и лицо было у Клари. Этакая смесь ужаса и отвращения… Маккейди подумал о том, чего у него никогда не было, – о юности и невинности. О вере в то, что где-то в этом жестоком и развращенном мире существует крохотный, сияющий островок чести и порядочности… Черт бы побрал Джессалин! Она только что вслух не умоляла его лишить ее невинности, а он сам… Надо было не валять дурака, а опрокинуть ее на песок и сделать то, чего им обоим так хотелось.
Но тогда он бы разрушил ее жизнь.
Вытянувшись на скрипучей кровати, Маккейди вцепился в деревянные перекладины. Он смотрел на грубо отесанные балки потолка и видел…
Видел ее глаза, темно-серые и переменчивые, как море перед штормом. Видел ее волосы цвета осенних листьев, чувствовал их запах, и ему нестерпимо хотелось снова зарыться в них лицом. Он думал о том, что грудь ее наверняка тоже усыпана веснушками, и представлял, как пробует каждую на вкус, как раздвигает эти длинные-длинные ноги, как целует этот смеющийся рот… ее рот. Господи, сколькому бы он научил ее!
Резким движением сев на кровати, Маккейди усилием воли отогнал эти навязчивые мысли. С телом совладать оказалось гораздо сложнее.
Он встал, проковылял к столу, достал старый охотничий нож, отрезал три тонких ломтя бекона и бросил их на сковороду. Огонь давно погас. Маккейди достал трутницу, но пальцы так дрожали, что он не смог высечь ни искры.
Выругавшись, он с яростью отбросил бесполезную трутницу и взглянул на замусоленный кусок мешковины, лежавший на полу у кровати вместо коврика. Эта невзрачная тряпица скрывала крышку погреба, в котором хранилась сейчас сотня бочонков беспошлинного бренди. Ни один уважающий себя контрабандист не станет потреблять собственный товар, но Маккейди знал, что единственный способ пережить остаток ночи – это напиться до бесчувствия.
И все же он не стал открывать люк. Вместо этого он сел на кровати и с такой силой сжал руками бедра, что все сухожилия напряглись, как канаты.
Откинув голову назад, Маккейди судорожно сглотнул, и в холодной пустой комнате явственно прозвучало имя – Джессалин.
Глава 10
Тремя днями позже, теплым летним вечером, в сгущающихся сумерках с вершины одного из утесов бухты Крукнек дозорный заметил далеко в море темно-красное пятно.
Он выждал несколько секунд, дабы окончательно убедиться в том, что это не обман зрения и не отсвет заката. Но красное пятно становилось все больше, оно растекалось по воде, словно лужа крови, и теперь уже не было никаких сомнений в том, что происходит. Закричав от радости, дозорный изо всех сил дунул в жестяную трубу, после чего, подпрыгивая от нетерпения, закричал:
– Хэвва! Хэвва!
А через некоторое время Бекка Пул ворвалась в столовую, где Джессалин и леди Летти сидели за ужином.
– Сардины идут! – с трудом сдерживая возбуждение, прокричала она. – Сардины!
Джессалин вопросительно посмотрела на бабушку, и на ее лице, которое уже три дня было бледным, как пергамент, выступил румянец.
– Бабушка, можно мне пойти туда? Пожалуйста.
Леди Летти презрительно поджала губы.
– Не думаю, что это прилично… а впрочем, ладно, иди.
Джессалин пулей вылетела из столовой. Лишь на секунду задержавшись в холле, чтобы повязать волосы голубым платком, она выбежала из дому, как резвый жеребенок, которого выпустили попастись на поле клевера.
Море было красным от косяков сардин. Взявшись за руки, Джессалин и Бекка бежали по гребню скалы. Вскоре их догнали и другие. Все неслись к Маусхоулу, радостно выкрикивая:
– Хэвва! Хэвва! – На старом корнуолльском наречии это означало косяк.
Бочонки с горящим маслом освещали гавань, забитую рыбацкими судами. Дозорный, первым заметивший косяк, горящим факелом указывал направление. Рыбаки опустили в воду сеть, закрепив ее между лодками.
Но чуть лодки двинулись в море, крики и смех на берегу мгновенно стихли. Все, затаив дыхание, гадали, удачным или неудачным будет лов. Ведь от этого единственного дня зависело, будет зима в Маусхоуле сытой или голодной. Нет, конечно, тишина не была абсолютной – резко кричали чайки, плескали весла, волны бились о берег, рыбаки, тянувшие сеть, переговаривались между собой, – но Джессалин казалось, что мир вокруг замер в напряженном ожидании.
И внезапно море взорвалось бурлящей массой подпрыгивающей, извивающейся рыбы. В лодках и на берегу стоявшие по колено в кипевшей котлом воде зачерпывали рыбу ведрами и корзинами, радостно смеялись и возбужденно переговаривались.
Джессалин скинула туфли и чулки, подоткнула юбку выше колен – так, как это делали деревенские женщины. Схватив плетеную корзину, она вошла в воду. Сардины щекотали ее босые ноги, и Джессалин весело хохотала, зачерпывая их корзиной и вываливая в ближайшую лодку.
Тут чья-то полная рыбы корзина опрокинулась так близко, что пара рыбин лишь чудом не угодили ей в лицо. Проворно отпрыгнув в сторону, она обернулась… и беззаботный смех застрял у нее в горле.
С пустой корзиной в руках, глядя на нее все тем же пустым взглядом, стоял лейтенант Трелони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117