В часы молитвы они раньше выказывали благочестие. Теперь же они охотно приходили послушать, как я занимаюсь со своим учеником, сидели, перешептываясь друг с другом, взирая на меня, или же отдавали приказ, чтобы ребенок шел отдохнуть или поиграть, пока они намеревались посоветоваться со мной по важному делу. Они очень удивлялись, что я такой серьезный, несмотря на молодые годы, и госпожа Апостолика хотела знать, правда ли, что все молодые священники боятся женщин. Она утверждала, что на них следует смотреть как на бедных вдовиц, что они нуждаются в утешении и ободрении. Они говорили мне, что хотят исповедать свои грехи до Пасхи, и Альхмунда хотела узнать, действительно ли я могу отпускать грехи. Я ответил им, что получил такое право от епископа, тем более что этот дом был известен своим благочестием, так что грехов здесь не так уж и много. Они захлопали в ладоши от радости, и тут-то лукавый и начал вести со мной более серьезную игру, так что мои мысли были отныне постоянно полны этими двумя женщинами. Чтобы не повредить своей доброй репутации, они никогда не выходили одни в город: Дюдон строго-настрого запретил им это и наказал своему управляющему следить за ними. Потому-то они и бросали на меня взгляды украдкой и пытались соблазнить меня. Мне следовало бы оставаться стойким и выговорить им за это, или же сразу спасаться бегством, как Иосиф из дома Потифара. Но, скорее всего, Иосиф никогда не читал Овидия, и потому ему было легче, чем мне. Когда я смотрел на этих женщин, в моих глазах больше уже не было целомудрия и благочестия, — нет, только грех и плотское желание; я начинал трепетать, когда они приближались ко мне; и тем не менее я ничего не мог поделать из-за своей молодости и неопытности. Однако эти женщины, столь же исполненные греховных помыслов, как и я, и к тому же гораздо смелее, не оставляли меня в покое. Однажды ночью, когда я спал в своей комнате, я вдруг пробудился от того, что одна из женщин легла ко мне в постель. Я не мог произнести ни слова, столь велики были мой страх и радость; но она зашептала, что начинается гроза, и ей страшно, а потом она обняла меня и с жаром начала целовать. В блеске молнии я увидел, что это была Апостолика; и хотя я сам боялся грозы, я уже больше не вспоминал о ней. Через некоторое время, когда мы с ней насладились любовными утехами, которые оказались гораздо приятнее, чем писал о них Овидий, я услышал, что гроза все усиливается. И тогда меня обуял ужас, и я готов был уже ожидать, что Бог поразит меня молнией. Однако этого не случилось. И на следующую ночь, когда Альхмунда пришла ко мне и была столь же пылкой, как и ее сестра, никакой грозы вовсе не было, и похоть все больше овладевала мной, так что я уже с удвоенным рвением отдался греховным утехам. Женщины эти были приветливыми и добродушными; они никогда не ругались между собой или со мной, и в них не было никакого зла, помимо их блудной похоти. Не было в них ни страха, ни раскаяния, они лишь опасались, как бы служанки в доме не заметили чего-нибудь. Лукавый поддерживал их, ибо что еще доставит ему такую радость, как не обольщение служителя Христова? Когда подошла Пасха, все домочадцы исповедовались передо мной, и последними подошли ко мне Альхмунда с Апостоликой. Они со всей серьезностью поведали мне о том, что произошло между нами, и я был вынужден отпустить им грехи. Это было ужасно: ибо отныне вся тяжесть греха ложилась только на меня, и это чувствовалось так, будто я желал обмануть Бога.
— Я надеюсь, ты успел исправиться с тех пор, — строго сказал брат Виллибальд.
— Хотел бы и я надеяться на это, — ответил магистр, — но такова моя судьба, и гадалка сказала мне тогда о трех грехах, которые мне предстоит содеять. Конечно, я не совсем запутался в тенетах дьявола, ибо ежедневно я возносил молитвы за купца, как и обещал ему, чтобы Бог уберег его от превратностей путешествия и благополучно возвратил домой. И под конец я молился даже дважды в день, чтобы приглушить глубочайшее раскаяние и страх, которые я испытывал. Но страх мой только усиливался. И наконец, в ночь после Воскресения Христова, я больше не мог вынести терзавших меня чувств и тайно бежал из дома купца, и из самого города тоже, и, питаясь подаянием добрых людей, добрался наконец до отчего дома. Мать моя была набожной женщиной, и когда я ей все рассказал, она горько заплакала. Потом же она начала утешать меня и прибавила, что нечему здесь удивляться, когда женщины поглядывают на меня, и что такие вещи происходят чаще, чем люди об этом думают. Единственное, что я могу сделать, так это пойти обратно к доброму настоятелю, сказала она, и все рассказать ему. Она благословила меня, и я отправился в путь, чтобы исполнить все так, как она сказала. Настоятель Румольд в изумлении воззрел на меня и тотчас пожелал узнать, почему я вернулся назад. Со слезами на глазах я поведал ему свою историю от начала до конца, ничего не утаивая. Он сердито заворчал, когда услышал, что я прочитал Овидия без его разрешения; но когда я начал рассказывать ему, что произошло между мной и двумя женщинами, он хлопнул себя по колену и разразился громовым хохотом. Ему хотелось узнать все подробности о том, было ли этим женщинам хорошо со мной. А потом он вздохнул и заметил, что молодость — лучшая пора жизни и никакая должность настоятеля во всей империи не сравнится с ней. Но когда я начал рассказывать дальше, он помрачнел, и едва я завершил свою историю, как он стукнул кулаком по столу и закричал, что я тяжко провинился и что мое дело должен рассмотреть епископ. Когда мы предстали перед епископом, и он услышал мой рассказ, то оба они с настоятелем были единодушны в том, что я провинился дважды: я бежал из того места, куда меня направили, и я нарушил тайну исповеди, рассказав своей матери о том, что произошло между мной и обеими женщинами. Мое распутство, сказали они, конечно же, дело серьезное, однако не хуже других грехов и вовсе не заслуживает такого внимания, как другие, из-за которых я должен понести наказание и искупить свою вину. Так как я действовал без злого умысла и несознательно, то они решили проявить ко мне милосердие и предоставили выбирать, какое из трех наказаний я хочу понести: в течение года быть духовником в госпитале для прокаженных в Юлихе, или совершить паломничество во Святую Землю и возвратиться домой со святым маслом с Масличной горы и святой водой из реки Иордан, или же идти с проповедью Евангелия к данам. Я приободрился, увидя их милосердие, и возгорел желанием искупить свой грех. И поэтому я выбрал самое трудное и отправился к епископу Эккарду в Хедебю. Он приветливо принял меня и вскоре сделал меня каноником, по причине моей учености. Я оставался у него два года, проявляя усердие в своем служении и став магистром в основанной епископом школе, пока судьба снова не настигла меня, и я не совершил свой второй грех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138