Всю неделю метались, как оглашенные люди во дворце Колонкелидзе. Напуганные смертью Чиабера, они со дня на день ждали смерти эристава. Домочадцы бодрствовали все ночи, служители церкви читали ему молитвы, а сам эристав, осеняя себя крестным знамением, каждое утро возносил благодарность богу за дарованный ему еще один день жизни.
Виски и борода Колонкелидзе поседели от страха. Он достал дедовские молитвенники, утром и вечером слушал чтение часослова, заучивал псалмы, убрал дворцовую церковь иконами и водрузил крест на башне Кветарского замка. А Мелхиседек тем временем восстанавливал храмы и монастыри, назначал служителей церкви. Окрестив свыше двух тысяч детей и старцев, он возвратился в замок Корсатевела.
Талагва Колонкелидзе поехал в, Нокорнский монастырь и принес благодарственную жертву за избавление от кары животворящего креста.
Пховцы дивились спасению Колонкелидзе…
Сам же эристав был уверен, что ему помогла накинутая на шею веревка…
XIII
В глубочайший траур оделись Бордохан и Мамамзе. Они переселились в землянку без света. Лишь спустя две недели они надели черные с белыми полосами сандалии. День и ночь лежали они на голой циновке, не прикасаясь к пище.
С трудом удалось Русудан, Кате и Шавлегу Тохаис-дзе уговорить их подстелить сено и отведать свежих овощей.
В продолжение сорока дней перед закатом солнца собирались в ограде замка близкие и с похоронным пением и плачем шли к могиле Чиабера.
Горе и «чудо», явленное крестом, обратили Мамамзе к вере Христовой. Крестами и иконами убрал он замок Корсатевела и дворцовую церковь. Ежедневно служили панихиды и читали псалмы вновь назначенные священники и псаломщики. Над могилой Чиабера поставили крест.
Тохаисдзе ходил настороженный, но не решался противоречить охваченному горем эриставу Мамамзе. Наконец из Пхови вернулся Мелхиседек, привез с собой животворящий крест и оставил его в Корсатевеле. Бордохан и Мамамзе, преклонив колени перед крестом, молились о спасении души Чиабера. Домочадцы, девушки и слуги не смели от страха входить в ту палату, где находилась эта святыня.
На сороковой день вновь собрались плакальщики. Пятьдесят быков, свыше ста овец закололи в Корсатеве-ле в этот день. В ограде горели костры. Жарилась и варилась убоина.
Шорена снова прибыла оплакивать жениха. Двенадцать плакальщиков и Талагва Колонкелидзе сопровождали ее.
Приехал и царь Георгий с большой свитой. Но так как царица и Звиад-спасалар отбыли в Уплисцихе, Георгия сопровождали трое эриставов, духовник, начальник слуг и манглисский епископ — взамен католикоса, ибо Мелхиседек после возвращения из Пхови заболел. Такай со своей женой и двенадцатью сыновьями приехал в сопровождении тридцати плакальщиков.
От замка Корсатевела до шатров в два ряда стояли плакальщики и низкими грудными голосами тянули скорбную мелодию. Ужасом преисполнялась душа от их монотонного пения, похожего на рев напуганной отары овец.
От ступеней башни до шатров шли плачущие, царапая себе лица и причитая.
Во дворе замка стояли три длинных шатра.
В одном из них покоилась одежда Чиабера, его золотой шлем — подарок византийского кесаря, панцирь, лук и стрелы, щиты и меч.
Во втором шатре находился покрытый траурной попоной конь, подаренный Чиаберу в Византии за участие в боях с сарацинами.
В третьем — его охотничьи псы, гончие, борзые, кречеты и соколы.
У входа в первый шатер сидела обезумевшая от горя несчастная Бордохан. Рядом с ней жена Такая, кормилица Чиабера — с одной стороны и прекрасная Шорена — с другой.
Шорена положила голову на колени Бордохан. Бордохан, голося, ласково гладила белокурые локоны Шорены. Когда царь Георгий приблизился к женщинам, Шорена подняла головую. Неземная красота ее, как молния поразила сердце Георгия. Траур и горе сделали ее еще прекрасней.
Георгий приложился к плечу Бордохан, выразил сочувствие ее горю. Затем подошел к кормилице и невесте покойного.
Злобный взгляд метнула Шорена на царя, и лицо его вспыхнуло от этого взгляда.
Плакальщики тянули свой щемяще-жуткий однообразный напев. Слышались заглушенные рыдания слепого Такая и его монотонный «вахву месербун».
Сердце сжалось у Георгия. Он прошел в следующий шатер, посмотрел на насторожившегося коня Чиабера. У коня еще не зажили следы раны, полученной в битве с сарацинами.
Плакальщики и сыновья ввели в шатер под руки слепого Такая. Старик раскрыл широкие объятия и обнял коня.
— Нет у тебя всадника! — восклицал он. — Ушел он в царство теней без тебя, но как же он преодолеет темноту один, как замахнется он мечом без тебя, как нале-тит на врага без тебя! Горе тебе, конь! Нет у тебя хозяина, нет твоего витязя Чиабера…
Он бросился к ногам коня, обнимал их, Целовал копыта. Дрожь охватила Георгия при виде этого зрелища. Он поспешно вышел из шатра.
Плачущий, сгорбленный Мамамзе следовал за ним. Они вошли в шатер, где находились доспехи Чиабера, и когда Георгий увидел золотой шлем покойника, подарок византийского кесаря, зависть и ненависть к Чиабе-ру вспыхнули в нем..
Мамамзе стоял поодаль. Он опирался на кривую кизиловую палку и в этот миг в самом деле походил на нищего. Георгию стало жаль его. Он подошел ближе, положил ему руку на плечо, но не нашел в себе слов утешения. Сутулые плечи Мамамзе затряслись. Он обнял царя, как отец, поцеловал его в глаза — ведь царь забыл вражду к Чиаберу и простил ему все.
Георгий прошел в третий шатер. Угрюмо нахохлившись, сидели на шестах беркуты, ястребы и кречеты Чиабера. Перепуганные причитаниями и криками плакальщиков, они таращили желтые зрачки.
В сторонке лежали борзые и гончие покойника. Согласно обычаю, Георгий и тут вымолвил слова соболезнования. Черная старая борзая, любимица Чиабера, лежала поодаль от других псов, приоткрывая слезящиеся глаза и равнодушно обмахиваясь хвостом.
Проходя мимо первого шатра, Георгий вновь взглянул на Шорену. Теперь она была несравненно красивее, чем три года назад, когда царь впервые увидел ее в Мцхете на престольном празднике. Как амазонка, джигитовала она тогда в своем пховском платье, соревнуясь с витязями.
XIV
До осени следующего года Мамамзе и Бордохан просидели в темноте. К концу двенадцатого месяца со дня смерти Чиабера они собрались разослать вестников для приглашения близких и дальних на годовщину смерти сына.
В эту ночь Мамамзе приснился недобрый сон. Будто, бы на могильной плите Чиабера сидели он и Тохаисдзе и озабоченно смотрели на надгробный крест. Но то не был простой каменный крест, что по воле Бордохан был поставлен над могилой Чиабера. То был кларджетский животворящий крест.
Крест пустил корни в землю и стал высотою в человеческий рост. Виноградная лоза, толщиной в запястье, вилась вокруг его ствола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80