Что же мог надеть на себя гость скромнее этого?
— Мы оба должны одеться простолюдинами. Гиршел улыбнулся.
Георгий не знал никого из придворных, чья одежда пришлась бы впору Гиршелу. Он попросил у Звиада охотничью шубу, но она оказалась мала великану.
Георгий вспомнил про скорохода Ушишараисдзе, самого высокого из его слуг.
Громадный Гиршел был забавен в чохе и заячьем полушубке скорохода Ушишараисдзе — и эта одежда была ему коротковата.
XXVI
Гиршел с удивлением смотрел на царя, который вы красил бороду хной.
— А знаешь, Георгий, ты очень похож на Аль-Хакима. У халифа такая же рыжая борода. Сарацины могут принять тебя за его родного брата.
— Мой дед Давид Куропалат помогал кесарю в вой нах против сарацин. Отец, Баграт Куропалат, очень любил женщин. Быть может, он встречался с матерью халифа.
Гиршел улыбнулся.
— Забыл тебе рассказать: как раз в ту ночь, когда мы избили сарацинских воинов, халиф Аль-Хаким вышел погулять и бесследно исчез. И добавил:
— Так что ты можешь объявить себя богом сарацин. Оба они расхохотались.
Шли вверх по Арагве.
— Да хранит тебя бог, Гиршел, не проговорись об этом, не то католикос обвинит меня в новом святотатстве.
Остановились.
Мимо стремилась бешеная Арагва. Она мчала с собой вырванные с корнем пихты, глыбы льда, утонувших овец. Река несла двух буйволов с ярмом на шее. У несчастных животных только головы торчали над водой, они жалобно ревели, глядя на берег.
Иногда один из них с усилием вскидывал вверх ярмо, и тогда другой погружался в воду.
— Вот так же судьба иногда впрягает в одно ярмо двух человек, — сказал Георгий.
— И топит одного или другого, — добавил Гиршел,
— Но может погубить и обоих, — ответил Георгий. Какие-то юноши на берегу скинули с себя одежды и
вплавь бросились за уносимыми рекой животными.
— В юности мы с тобой переплывали Арагву, а теперь прыть уже не та, — сказал Гиршел двоюродному брату.
Георгий вспомнил всегдашние состязания в мужестве с другом своей юности.
— А почему бы не попробовать? Если ты переплыл позавчера Куру, почему бы мне не одолеть Арагвы.
— Должен тебе признаться, что в ту ночь вода в Куре была не так-то уж высока.
Георгий снова посмотрел в сторону Арагвы. Парни догнали буйволов. Георгий обрадовался — он любил буйволов. Всегда удивляло его, почему так печально ревут эти сильные животные.
Он поделился своими мыслями с Гиршелом.
— А ты как думаешь, — сказал Гиршел, — сильному приходится труднее. Вот почему так грозен оскал льва, тигра и гепарда. Белки, мыши и барсуки шмыгают вечно веселые. В Аравии мне приходилось слышать, как ревут львы. Выйдет лев в пустыню и ревет. Как громовые раскаты, разносится вокруг его скорбный рев, он ужасом сковывает душу.
Гиршел пристально посмотрел на дом с террасой.
— Помнишь, Георгий, как мы сбежали от дядьки? Какие-то пьяницы напоили нас, потом к нам пристал горбун и завлек к распутницам. Нас оттуда выгнали старики — как вы смели, мол, щенята, явиться сюда! Цыкнули на нас, мы смутились, пришлось уйти…
Георгий расхохотался. На террасе дома и теперь сидели женщины и смотрели на разлившуюся Арагву. Какие-то юноши тащили из воды невод. Георгий и Гиршел стали над уступом.
Рыбаки раскрыли невод, и форели заплясали на берегу.
— Угостите нас рыбой! — кричали им сверху девушки. Парнишка приставил к животу форель. Девушки с
хохотом удрали.
Гиршел внимательно, рассматривал улицы, сады и террасы. Вспоминал на каждом шагу свое детство. Они устраивали петушиные бои, тайком уходили из дому на масленицу ряжеными, а в сочельник бегали колядовать и, несмотря на воркотню воспитателя, все же шли рыбачить к Арагве, Ловили садками и метали гарпуны. Зимой возводили снежные башни и штурмовали их.
Беседуя, дошли они до Санатлойского квартала.
Когда проходили мимо дворца Хурси, Гиршел, как мальчишка, пристал к Георгию:
— Все равно ведь мы похожи на простолюдинов, — заглянем в ворота дворца, хоть издали посмотрим на пховских девушек.
Георгий и сам был не прочь проникнуть во дворец, но не в присутствии Гиршела. Гость настаивал на своем.
— Может, случайно, хотя бы издали увидим Шорену, — просил он.
Георгий призадумался: «А вдруг он иначе поймет мое нежелание?» — и повел Гиршела в сад дворца Хурси. На балконе было темно. Неожиданно залаяли собаки. Навстречу вышла в сад пховка, невысокая, рябая.
— Добрый вечер,-приветствовала она гостей. Спросили, где Шорена. Женщина замялась. — Монах Афанасий взял Шорену и ее прислужниц в Зедазени на богомолье. Дома осталась одна Вардисахар, она не могла ехать в тот день, была нездорова. Могу позвать ее, если угодно, — сказала рябая женщина.
У них не было желания видеть Вардисахар, и они повернулись было уходить, но пховка не отставала: «Откуда, мол, вы и зачем спрашиваете о моей госпоже».
— Мы кларджетские странники, старые знакомые Колонкелидзе.
— Так подождите немного, Шорена скоро вернется.
— Зайдем в другой раз, — сказал Георгий и направился к выходу на улицу.
Когда шли мимо царских конюшен, Гиршел стал упрашивать, чтобы ему показали царских жеребцов: слыхал, мол, о них, хвалят их очень.
В конюшне стоял запах, который любители лошадей отнюдь не находят неприятным.
Боевые кони заржали, увидев своего хозяина. Георгий любил их безгранично, много испытаний перенесли они, его бранные друзья. Кони были покрыты славными ранами, так же как и молодой их хозяин.
Георгий часто говорил шутя:
— Мы люди, по своей воле убиваем друг друга, но в чем повинны эти бедные животные?
Он подходил к каждой лошади, ласкал, гладил рукой за ушами, трепал гриву, щиколотки, целовал в глаза, называл нежными именами.
Эти прекрасные, верные животные понимали ласку, ржали, фыркали, приветливо мотали головами.
— Тебе говорю, Гиршел, если эриставы свергнут меня с престола, пойду в конюхи и буду смотреть за лошадьми— это даст мне величайшее счастье.
С восторгом разглядывал владетель Квелисцихе боевых коней: меринов, жеребцов, арабских жеребят и текинских кобылиц.
— Знаешь, Георгии, — обратился он к другу детства, — в бою я всегда жалею коней. Сколько раз был готов я вместо коня подставить свою грудь под стрелы врага. Когда Кура унесла Качабураисдзе, я, не жалея себя, бросился за ним, и не только ради него, а ради коня…
Пересекли двор конюшни. В доме конюха Габриэля Кохричисдзе мерцала лучина. Это был обыкновенный деревенский дом с громадным единственным столбом, подпиравшим кровлю. На перекладинах были подвешены окорока, которые коптились в очажном дыму.
Габо суетился в ожидании гостей.
Над очагом, расположенным посреди дома, спускалась цепь, к которой был подвешен гусь. У очага сидела женщина. Она поворачивала гуся, жир стекал в подставленную под ним сковородку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— Мы оба должны одеться простолюдинами. Гиршел улыбнулся.
Георгий не знал никого из придворных, чья одежда пришлась бы впору Гиршелу. Он попросил у Звиада охотничью шубу, но она оказалась мала великану.
Георгий вспомнил про скорохода Ушишараисдзе, самого высокого из его слуг.
Громадный Гиршел был забавен в чохе и заячьем полушубке скорохода Ушишараисдзе — и эта одежда была ему коротковата.
XXVI
Гиршел с удивлением смотрел на царя, который вы красил бороду хной.
— А знаешь, Георгий, ты очень похож на Аль-Хакима. У халифа такая же рыжая борода. Сарацины могут принять тебя за его родного брата.
— Мой дед Давид Куропалат помогал кесарю в вой нах против сарацин. Отец, Баграт Куропалат, очень любил женщин. Быть может, он встречался с матерью халифа.
Гиршел улыбнулся.
— Забыл тебе рассказать: как раз в ту ночь, когда мы избили сарацинских воинов, халиф Аль-Хаким вышел погулять и бесследно исчез. И добавил:
— Так что ты можешь объявить себя богом сарацин. Оба они расхохотались.
Шли вверх по Арагве.
— Да хранит тебя бог, Гиршел, не проговорись об этом, не то католикос обвинит меня в новом святотатстве.
Остановились.
Мимо стремилась бешеная Арагва. Она мчала с собой вырванные с корнем пихты, глыбы льда, утонувших овец. Река несла двух буйволов с ярмом на шее. У несчастных животных только головы торчали над водой, они жалобно ревели, глядя на берег.
Иногда один из них с усилием вскидывал вверх ярмо, и тогда другой погружался в воду.
— Вот так же судьба иногда впрягает в одно ярмо двух человек, — сказал Георгий.
— И топит одного или другого, — добавил Гиршел,
— Но может погубить и обоих, — ответил Георгий. Какие-то юноши на берегу скинули с себя одежды и
вплавь бросились за уносимыми рекой животными.
— В юности мы с тобой переплывали Арагву, а теперь прыть уже не та, — сказал Гиршел двоюродному брату.
Георгий вспомнил всегдашние состязания в мужестве с другом своей юности.
— А почему бы не попробовать? Если ты переплыл позавчера Куру, почему бы мне не одолеть Арагвы.
— Должен тебе признаться, что в ту ночь вода в Куре была не так-то уж высока.
Георгий снова посмотрел в сторону Арагвы. Парни догнали буйволов. Георгий обрадовался — он любил буйволов. Всегда удивляло его, почему так печально ревут эти сильные животные.
Он поделился своими мыслями с Гиршелом.
— А ты как думаешь, — сказал Гиршел, — сильному приходится труднее. Вот почему так грозен оскал льва, тигра и гепарда. Белки, мыши и барсуки шмыгают вечно веселые. В Аравии мне приходилось слышать, как ревут львы. Выйдет лев в пустыню и ревет. Как громовые раскаты, разносится вокруг его скорбный рев, он ужасом сковывает душу.
Гиршел пристально посмотрел на дом с террасой.
— Помнишь, Георгий, как мы сбежали от дядьки? Какие-то пьяницы напоили нас, потом к нам пристал горбун и завлек к распутницам. Нас оттуда выгнали старики — как вы смели, мол, щенята, явиться сюда! Цыкнули на нас, мы смутились, пришлось уйти…
Георгий расхохотался. На террасе дома и теперь сидели женщины и смотрели на разлившуюся Арагву. Какие-то юноши тащили из воды невод. Георгий и Гиршел стали над уступом.
Рыбаки раскрыли невод, и форели заплясали на берегу.
— Угостите нас рыбой! — кричали им сверху девушки. Парнишка приставил к животу форель. Девушки с
хохотом удрали.
Гиршел внимательно, рассматривал улицы, сады и террасы. Вспоминал на каждом шагу свое детство. Они устраивали петушиные бои, тайком уходили из дому на масленицу ряжеными, а в сочельник бегали колядовать и, несмотря на воркотню воспитателя, все же шли рыбачить к Арагве, Ловили садками и метали гарпуны. Зимой возводили снежные башни и штурмовали их.
Беседуя, дошли они до Санатлойского квартала.
Когда проходили мимо дворца Хурси, Гиршел, как мальчишка, пристал к Георгию:
— Все равно ведь мы похожи на простолюдинов, — заглянем в ворота дворца, хоть издали посмотрим на пховских девушек.
Георгий и сам был не прочь проникнуть во дворец, но не в присутствии Гиршела. Гость настаивал на своем.
— Может, случайно, хотя бы издали увидим Шорену, — просил он.
Георгий призадумался: «А вдруг он иначе поймет мое нежелание?» — и повел Гиршела в сад дворца Хурси. На балконе было темно. Неожиданно залаяли собаки. Навстречу вышла в сад пховка, невысокая, рябая.
— Добрый вечер,-приветствовала она гостей. Спросили, где Шорена. Женщина замялась. — Монах Афанасий взял Шорену и ее прислужниц в Зедазени на богомолье. Дома осталась одна Вардисахар, она не могла ехать в тот день, была нездорова. Могу позвать ее, если угодно, — сказала рябая женщина.
У них не было желания видеть Вардисахар, и они повернулись было уходить, но пховка не отставала: «Откуда, мол, вы и зачем спрашиваете о моей госпоже».
— Мы кларджетские странники, старые знакомые Колонкелидзе.
— Так подождите немного, Шорена скоро вернется.
— Зайдем в другой раз, — сказал Георгий и направился к выходу на улицу.
Когда шли мимо царских конюшен, Гиршел стал упрашивать, чтобы ему показали царских жеребцов: слыхал, мол, о них, хвалят их очень.
В конюшне стоял запах, который любители лошадей отнюдь не находят неприятным.
Боевые кони заржали, увидев своего хозяина. Георгий любил их безгранично, много испытаний перенесли они, его бранные друзья. Кони были покрыты славными ранами, так же как и молодой их хозяин.
Георгий часто говорил шутя:
— Мы люди, по своей воле убиваем друг друга, но в чем повинны эти бедные животные?
Он подходил к каждой лошади, ласкал, гладил рукой за ушами, трепал гриву, щиколотки, целовал в глаза, называл нежными именами.
Эти прекрасные, верные животные понимали ласку, ржали, фыркали, приветливо мотали головами.
— Тебе говорю, Гиршел, если эриставы свергнут меня с престола, пойду в конюхи и буду смотреть за лошадьми— это даст мне величайшее счастье.
С восторгом разглядывал владетель Квелисцихе боевых коней: меринов, жеребцов, арабских жеребят и текинских кобылиц.
— Знаешь, Георгии, — обратился он к другу детства, — в бою я всегда жалею коней. Сколько раз был готов я вместо коня подставить свою грудь под стрелы врага. Когда Кура унесла Качабураисдзе, я, не жалея себя, бросился за ним, и не только ради него, а ради коня…
Пересекли двор конюшни. В доме конюха Габриэля Кохричисдзе мерцала лучина. Это был обыкновенный деревенский дом с громадным единственным столбом, подпиравшим кровлю. На перекладинах были подвешены окорока, которые коптились в очажном дыму.
Габо суетился в ожидании гостей.
Над очагом, расположенным посреди дома, спускалась цепь, к которой был подвешен гусь. У очага сидела женщина. Она поворачивала гуся, жир стекал в подставленную под ним сковородку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80