ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

«Зайду, проведаю больного мастера», — подумал он, но в это время в санатлойской церкви ударили в било, созывая народ к вечерне. Он вспомнил вчерашние упреки царского духовника: «На обеднях и вечернях что-то не видно тебя, лаз».
Амбросий рассказывал ему древние истории о том, как лазы были первыми христианами в Грузии, как они первыми поклонились святому кресту, и говорил, что он должен быть примерным ревнителем веры, если только пховцы его не совратили..
В этом предупредительном наставлении сквозила подозрительность. Уже знал Арсакидзе, что царский духовник Амбросий — человек желчный и злой.
И теперь, когда после многих испытаний судьба наконец улыбнулась Арсакидзе, мог ли он — беззащитный, пленный лаз-противостоять гневу сильных мира сего. Мартовское солнце словно позабыло свое тепло в горных ложбинах. В виноградниках подрезали молодые побеги. По краям садов горели костры, трещали в пламени сухие ветки.
Виноградные ветви источали слезы. Цвели персиковые деревья. На саженцах появились красноватые почки. Пурпуровая ива, посаженная в виноградниках для подвязывания лоз, рдела, как неопалимая купина.
Арсакидзе поздоровался с виноградарями.
В санатлойских предместьях детвора с песнями загоняла в хлевы свиней и телят. По большой дороге тащились буйволы. Скот заполнял проселки.
Задрав головы, мычали буйволы, ржали кобылицы. Верблюды с вьючными седлами на спине шли, покачивая головами. Каурые жеребята игриво месили дорожную грязь. Арсакидзе миновал холм. Вдали он увидел очертания Светицховели и взглядом приковался к любимому творению своих рук. Радостно забилось сердце мастера. Два года назад не было даже фундамента, а теперь все четыре стены были уже в лесах, и помосты, столби, блоки, крюки и брусья в беспорядке окружали их.
Треугольники и четырехугольники, кресты, круги и спирали — все эти линии походили издали на гигантские ветряные мельницы или конусообразные башни, выстроенные для потехи детей-великанов.
Только глаз мастера мог распознать величественный облик будущего сооружения в этом хаосе устремленных ввысь и пересекающихся ломаных линий.
Арсакидзе робел, думая о том великом деле, которое предназначено ему совершить. Но он взял на себя этот труд, надеясь, что ему удастся довести его до конца. Правда, царь и католикос ухватились за Арсакидзе, чтобы сбить им, как гнилой плод, Фарсмана. Но Арсакидзе чувствовал свою силу. Он изучал творения Фарсмана и видел, что, несмотря на большое искусство мастера, тот был далек от вкусов грузинского народа. Чем-то чужим и далеким веяло от сухих, холодных зданий, воздвигнутых им. Равнодушно проходил грузин мимо дворцов и церквей, изукрашенных затейливой, но ничего не говорящей резьбою.
Арсакидзе хотел создать памятник, который остался бы в веках. У него захватывало дух, когда он думал, где он строит храм — в низине, у слияния Куры и Арагвы.
С востока вздымается здесь Крестовый монастырь, с юга нависли вершины Саркинети и Зедазени, с севера — вершина Казбека, как закованная в ледяные латы веч ность.
Здесь, среди этих величавых громад, Арсакидзе бился с хаосом каменных глыб, как Иаков, противоборствовавший своему грозному богу. Еще совсем недавно эти камни, кирпичи и бревна в беспорядке громоздились на земле. Но взглянул на них мастер, рука его коснулась хаоса, и камень лег на камень, кирпич слился с кирпичом, стены выступили сомкнутыми рядами, арки стянули свод, и купол увенчал сооружение.
Скоро мастер коснется своего творения в последний раз резцом, вызволит его из хаоса и, счастливый, скажет своему созданию: — Да будет свет!
И вознесется ввысь чудная гармония каменных глыб и навсегда застынет в небе. И будет это памятник Арсакидзе, и отцу его, и матери, и всему народу, жившему и — боровшемуся в это смутное время, наперекор ему утвердившему себя в камне.
Благословенна поступь исполнившего долг свой. Труд — величайшее благо на земле, и ничто так не красит человека, как отвага, явленная им в труде.
Величайшая гордость объемлет грудь, когда плод творчества твоего делается украшением жизни и земли… Ушедший в эти мысли, Арсакидзе вышел за город и оказался в пустынном поле. Весна подступала к долинам Арагвы. Вдали куковала кукушка, будто призывая ее, задержавшуюся в пазухах гор.
От мощного дыхания возрождающейся жизни помолодел дряхлый дуб, на его ветках зазеленели побеги. В прогалинах зацвели фиалки, робко выглядывая из порослей кустарника. Зяблик шуршал в сухих листьях, оставшихся на ветках после зимы. Бурые муравьи караваном поднимались по корявому стволу дуба.
А под ним, у извилистых корней, черные муравьи облепили мертвую гусеницу и деловито суетились вокруг нее. Пастушок, присев на холме, играл на свирели, козы резвились у подножия скал, блеяли козлята и носились меж кустами ежевики.
В санатлойской церкви били в било. Арсакидзе торопился к вечерне и решил сократить путь, пройдя кладбищем. Уныло выглядело старое кладбище. На плитах виднелись грузинские, греческие, арабские надписи. Заброшенные могилы были покрыты птичьим пометом.
С каменных крестов поднялись вороны и, недовольно каркая, улетели прочь.
Сухие стебли бурьяна и чертополоха шуршали под ногами. На могилах виднелись кое-где каменные бараны. Часть надписей стерлась или заросла мхом.
Грузины, греки, сарацины — все одинаково отступали перед смертью, все одинаково оплакивали бренность земного гуществования и молили бога живых о прощении и помиловании.
Арсакидзе пересек кладбище. Заросли бурьяна и чертополоха били по его ногам, безжизненно шуршали сухие стебли.
Громче запела свирель, чаще закуковала кукушка. Они словно зазывали весну на это запущенное кладбище. Из-под сухих стеблей поднималась поросль молодые побеги тянулись к небесной сини.
Земля была полна дыханием весны; вот-вот взойдут буйные всходы, и дикая растительность закроет камни и кресты, сотрет надписи, вопиющие о бренности жизни и возвещающие смерть.
Арсакидзе взглянул на Светицховели и легко взбежал на пригорок.
Шел он, ступая твердыми шагами, и думал:
«Искусство — это и есть бессмертие. Мастер не подвержен смерти, как и его народ… Тысячелетия сметут все вокруг, а народ будет жить — и Светицховели будет стоять, как противоборствующий Иаков».
Он радостно вздрогнул от этих дум и ускорил шаги по тропинке, ведущей к храму. В Самтавро снова ударили в било.
Людское море не вмещалось в ограду церкви, а толпа все прибывала. Женщины с детьми протискивались в во рота, ржали кони, привязанные к каменной ограде.
Нищие, скоморохи, юродивые и чревовещатели галдели у ворот. В общий гул сливались "пение, плач, писк детей и ржание коней.
Арсакидзе остановил у входа какого-то старца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80