— Моргейна подняла взгляд; голова у нее внезапно закружилась от нахлынувших чувств. — Не держу зла? Разве что на тех, кто прервал нас…
— Правда? — еле слышно откликнулся он. Ланселет обнял ее лицо ладонями, неспешно приблизил к себе и приник к ее устам. Моргейна обмякла, расслабилась, приоткрыла губы навстречу его поцелую. Ланселет, по римскому обычаю, был чисто выбрит; Моргейна ощущала щекой мягкое покалывание и теплую сладость настойчивого языка… Ланселет притянул ее ближе, едва ли не приподняв над землей. Поцелуй длился до тех пор, пока молодая женщина поневоле не отстранилась, чтобы отдышаться, и Ланселет негромко, изумленно рассмеялся.
— Что ж, все повторяется… ты и я… кажется, с нами так уже было… и на сей раз я отрублю голову любому, кто посмеет нас прервать… но вот мы стоим и целуемся на конном дворе, точно слуга с судомойкой! Что теперь, Моргейна? Куда нам пойти?
Молодая женщина понятия не имела: кажется, во всем замке укрытия для них не найдется. Она не может отвести его к себе в комнату, где, помимо нее, спят Элейна и четверо девушек из свиты королевы; а Ланселет сам объявил, что предпочитает ночевать с солдатами. И что-то в глубине сознания подсказывало ей, что так поступать не след: сестре короля и другу короля не подобает развлекаться на сеновале. А полагается им, если уж они и впрямь испытывают друг к другу такие чувства, дождаться рассвета и испросить у Артура дозволение на брак…
Однако же в сердце своем — в таких потаенных уголках, что лучше и не заглядывать, — Моргейна знала: Ланселет хочет отнюдь не этого; в минуту страсти он, возможно, и впрямь ее возжелал, но не более. И неужели она, воспользовавшись этим, и впрямь заманит его в ловушку, заставит дать пожизненную клятву? Обычаи племенных празднеств — и то честнее: мужчина и женщина сходятся вместе по воле Богини, пока в крови у них бушуют токи солнца и луны; и лишь позже, если они и впрямь желают жить одним домом и растить детей, они задумываются о браке. В глубине души Моргейна знала и то, что на самом деле вовсе не желает выходить замуж ни за Ланселета, ни за кого другого; хотя и полагала, что, ради его собственного блага, равно как и ради блага Артура, и даже Гвенвифар, лучше бы удалить его от двора.
Но мысль эта промелькнула и погасла. Голова у молодой женщины шла кругом от его близости; прижимаясь щекой к его груди, она слышала, как бьется его сердце… Ланселета влечет к ней; сейчас в сознании его не осталось мыслей ни о Гвенвифар, ни о ком другом, кроме нее, Моргейны.
«Да будет все с нами так, как желает Богиня; как в обычае у мужчин и женщин…»
— Я знаю, — прошептала она, завладевая его рукой. За конюшнями и кузницей начиналась тропа, уводящая в сад. Трава в саду густая и мягкая; придворные дамы частенько сиживали там ясным погожим днем.
Ланселет расстелил на земле свой плащ. В воздухе разливался неуловимый аромат зеленых яблок и травы. «Мы словно на Авалоне», — подумала про себя Моргейна. И Ланселет, снова неким непостижимым образом откликаясь на ее мысли, прошептал:
— Нынче ночью мы отыскали себе уголок Авалона… — и уложил ее рядом. Он снял с молодой женщины покрывало и теперь поглаживал ее волосы, не торопясь требовать большего, нежно обнимая ее, и то и дело наклонялся и целовал ее в щеку или в лоб.
— Трава совсем сухая — росы нынче не выпало. Похоже, ночью дождь пойдет, — прошептал он, лаская ее плечо и миниатюрные руки. Моргейна чувствовала, как крепка его затвердевшая от меча ладонь, — до того крепка, что молодая женщина с изумлением вспомнила: а ведь Ланселет младше ее на четыре года. Моргейне доводилось слышать его историю: он появился на свет, когда Вивиана уже уверилась, что из детородного возраста вышла. В его длинных, чутких пальцах с легкостью помещалась и пряталась ее крохотная рука; Ланселет перебирал ее пальцы, играл с кольцами; вот ладонь его легла на лиф ее платья и распустила шнуровку на груди. Голова у Моргейны кружилась; мысли путались; страсть накатывала на нее, точно пенный прибой, заливающий береговую полосу; ее захлестывало волной, она тонула в его поцелуях. Ланселет нашептывал что-то невнятное; слов молодая женщина не разбирала, однако переспросить и не подумала; время речей прошло.
Ланселету пришлось помочь ей раздеться. При дворе носили платья куда более замысловатые, нежели простые и строгие одежды жрицы; Моргейна чувствовала себя неуклюжей и неловкой. Понравится ли она Ланселету? Со времен рождения Гвидиона груди у нее вялые, обмякшие; не то что в тот день, когда он впервые до нее дотронулся, — где они, те груди — крохотные и упругие?
Но Ланселет словно ничего не замечал: он ласкал ее груди, теребил соски в пальцах, осторожно прихватывал губами и зубами. В голове Моргейны не осталось ни одной мысли; весь мир перестал для нее существовать — лишь прикосновения его рук и дрожь отклика в ее собственных пальцах, скользящих по его гладким плечам, и спине, и темным, пушистым завиткам волос… отчего-то ей казалось, что волосы на груди мужчины непременно окажутся колючими и жесткими, но у Ланселета все иначе, они мягкие и шелковистые, как ее черные пряди, и скручиваются в изящные, крутые завитки. Словно в бреду она вспомнила, что впервые сблизилась с юнцом не старше семнадцати лет, который толком и не знал, что происходит, так, что ей приходилось направлять его, показывать, что делать… и для нее тот раз стал первым и единственным, так что к Ланселету она пришла почти девственной… Во власти внезапно накатившего горя Моргейна пожалела, что это — не первый раз; с каким блаженством она вспоминала бы о сегодняшней ночи; вот так все и было бы; вот так все и должно было произойти… Моргейна прильнула к Ланселету, прижалась к нему всем телом, умоляюще застонала; она не могла, просто не в силах была дольше ждать…
Но, похоже, Ланселет еще не был готов принять ее, в то время как Моргейна всем своим существом тянулась к нему, тело ее пульсировало желанием и жизнью. Она жадно подалась к любимому, ненасытные губы ее настаивали и заклинали. Она нашептывала его имя, она умоляла — понемногу поддаваясь страху. А Ланселет продолжал осыпать ее нежными поцелуями, ладони его поглаживали, утешали, успокаивали, вот только успокаиваться она не желала, все ее тело требовало завершения, изнывая от жажды, сотрясаясь в агонии. Моргейна попыталась заговорить, воззвать с просьбой — но с губ ее сорвался лишь горестный всхлип.
Ланселет нежно прижимал ее к себе, продолжая ласкать и поглаживать.
— Тише, нет, тише, Моргейна, погоди, довольно… я не хочу обидеть и обесчестить тебя, не думай… вот, ложись рядом, позволь мне обнять тебя, тебе будет приятно… — И в смятении и отчаянии она позволяла ему делать все, что он хочет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Правда? — еле слышно откликнулся он. Ланселет обнял ее лицо ладонями, неспешно приблизил к себе и приник к ее устам. Моргейна обмякла, расслабилась, приоткрыла губы навстречу его поцелую. Ланселет, по римскому обычаю, был чисто выбрит; Моргейна ощущала щекой мягкое покалывание и теплую сладость настойчивого языка… Ланселет притянул ее ближе, едва ли не приподняв над землей. Поцелуй длился до тех пор, пока молодая женщина поневоле не отстранилась, чтобы отдышаться, и Ланселет негромко, изумленно рассмеялся.
— Что ж, все повторяется… ты и я… кажется, с нами так уже было… и на сей раз я отрублю голову любому, кто посмеет нас прервать… но вот мы стоим и целуемся на конном дворе, точно слуга с судомойкой! Что теперь, Моргейна? Куда нам пойти?
Молодая женщина понятия не имела: кажется, во всем замке укрытия для них не найдется. Она не может отвести его к себе в комнату, где, помимо нее, спят Элейна и четверо девушек из свиты королевы; а Ланселет сам объявил, что предпочитает ночевать с солдатами. И что-то в глубине сознания подсказывало ей, что так поступать не след: сестре короля и другу короля не подобает развлекаться на сеновале. А полагается им, если уж они и впрямь испытывают друг к другу такие чувства, дождаться рассвета и испросить у Артура дозволение на брак…
Однако же в сердце своем — в таких потаенных уголках, что лучше и не заглядывать, — Моргейна знала: Ланселет хочет отнюдь не этого; в минуту страсти он, возможно, и впрямь ее возжелал, но не более. И неужели она, воспользовавшись этим, и впрямь заманит его в ловушку, заставит дать пожизненную клятву? Обычаи племенных празднеств — и то честнее: мужчина и женщина сходятся вместе по воле Богини, пока в крови у них бушуют токи солнца и луны; и лишь позже, если они и впрямь желают жить одним домом и растить детей, они задумываются о браке. В глубине души Моргейна знала и то, что на самом деле вовсе не желает выходить замуж ни за Ланселета, ни за кого другого; хотя и полагала, что, ради его собственного блага, равно как и ради блага Артура, и даже Гвенвифар, лучше бы удалить его от двора.
Но мысль эта промелькнула и погасла. Голова у молодой женщины шла кругом от его близости; прижимаясь щекой к его груди, она слышала, как бьется его сердце… Ланселета влечет к ней; сейчас в сознании его не осталось мыслей ни о Гвенвифар, ни о ком другом, кроме нее, Моргейны.
«Да будет все с нами так, как желает Богиня; как в обычае у мужчин и женщин…»
— Я знаю, — прошептала она, завладевая его рукой. За конюшнями и кузницей начиналась тропа, уводящая в сад. Трава в саду густая и мягкая; придворные дамы частенько сиживали там ясным погожим днем.
Ланселет расстелил на земле свой плащ. В воздухе разливался неуловимый аромат зеленых яблок и травы. «Мы словно на Авалоне», — подумала про себя Моргейна. И Ланселет, снова неким непостижимым образом откликаясь на ее мысли, прошептал:
— Нынче ночью мы отыскали себе уголок Авалона… — и уложил ее рядом. Он снял с молодой женщины покрывало и теперь поглаживал ее волосы, не торопясь требовать большего, нежно обнимая ее, и то и дело наклонялся и целовал ее в щеку или в лоб.
— Трава совсем сухая — росы нынче не выпало. Похоже, ночью дождь пойдет, — прошептал он, лаская ее плечо и миниатюрные руки. Моргейна чувствовала, как крепка его затвердевшая от меча ладонь, — до того крепка, что молодая женщина с изумлением вспомнила: а ведь Ланселет младше ее на четыре года. Моргейне доводилось слышать его историю: он появился на свет, когда Вивиана уже уверилась, что из детородного возраста вышла. В его длинных, чутких пальцах с легкостью помещалась и пряталась ее крохотная рука; Ланселет перебирал ее пальцы, играл с кольцами; вот ладонь его легла на лиф ее платья и распустила шнуровку на груди. Голова у Моргейны кружилась; мысли путались; страсть накатывала на нее, точно пенный прибой, заливающий береговую полосу; ее захлестывало волной, она тонула в его поцелуях. Ланселет нашептывал что-то невнятное; слов молодая женщина не разбирала, однако переспросить и не подумала; время речей прошло.
Ланселету пришлось помочь ей раздеться. При дворе носили платья куда более замысловатые, нежели простые и строгие одежды жрицы; Моргейна чувствовала себя неуклюжей и неловкой. Понравится ли она Ланселету? Со времен рождения Гвидиона груди у нее вялые, обмякшие; не то что в тот день, когда он впервые до нее дотронулся, — где они, те груди — крохотные и упругие?
Но Ланселет словно ничего не замечал: он ласкал ее груди, теребил соски в пальцах, осторожно прихватывал губами и зубами. В голове Моргейны не осталось ни одной мысли; весь мир перестал для нее существовать — лишь прикосновения его рук и дрожь отклика в ее собственных пальцах, скользящих по его гладким плечам, и спине, и темным, пушистым завиткам волос… отчего-то ей казалось, что волосы на груди мужчины непременно окажутся колючими и жесткими, но у Ланселета все иначе, они мягкие и шелковистые, как ее черные пряди, и скручиваются в изящные, крутые завитки. Словно в бреду она вспомнила, что впервые сблизилась с юнцом не старше семнадцати лет, который толком и не знал, что происходит, так, что ей приходилось направлять его, показывать, что делать… и для нее тот раз стал первым и единственным, так что к Ланселету она пришла почти девственной… Во власти внезапно накатившего горя Моргейна пожалела, что это — не первый раз; с каким блаженством она вспоминала бы о сегодняшней ночи; вот так все и было бы; вот так все и должно было произойти… Моргейна прильнула к Ланселету, прижалась к нему всем телом, умоляюще застонала; она не могла, просто не в силах была дольше ждать…
Но, похоже, Ланселет еще не был готов принять ее, в то время как Моргейна всем своим существом тянулась к нему, тело ее пульсировало желанием и жизнью. Она жадно подалась к любимому, ненасытные губы ее настаивали и заклинали. Она нашептывала его имя, она умоляла — понемногу поддаваясь страху. А Ланселет продолжал осыпать ее нежными поцелуями, ладони его поглаживали, утешали, успокаивали, вот только успокаиваться она не желала, все ее тело требовало завершения, изнывая от жажды, сотрясаясь в агонии. Моргейна попыталась заговорить, воззвать с просьбой — но с губ ее сорвался лишь горестный всхлип.
Ланселет нежно прижимал ее к себе, продолжая ласкать и поглаживать.
— Тише, нет, тише, Моргейна, погоди, довольно… я не хочу обидеть и обесчестить тебя, не думай… вот, ложись рядом, позволь мне обнять тебя, тебе будет приятно… — И в смятении и отчаянии она позволяла ему делать все, что он хочет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93