И даже тогда я подмечала, что он не смеет смотреть мне в глаза, и во власти стыда и гнева обходила его стороной, лишь бы не сталкиваться с ним лицом к лицу.
И вот я взяла коня и поскакала на восток через холмы; и в течение многих лет не возвращалась более в Каэрлеон, и не ведала, что происходит при Артуровом дворе… но эту историю лучше отложить на потом».
Глава 8
Следующим летом к Британским берегам стекались саксонские полчища; и Артур и его люди весь год собирались с силами, готовясь к неизбежному сражению. Артур повел свое воинство в битву и отбросил саксов прочь, однако решающей победы, как надеялся, не одержал; враги и впрямь понесли серьезный урон, от которого не оправятся в течение года; но у Артура недостало людей и коней для того, чтобы разгромить неприятеля раз и навсегда, как он рассчитывал. В сражении короля ранили, и не то чтобы серьезно, однако рана загноилась и воспалилась, и на протяжении почти всей осени Артур был прикован к постели. Повалил первый снег, когда он наконец сумел пройтись по двору, опираясь на палку; а шрам Артуру предстояло унести с собою в могилу.
— В седло я смогу сесть никак не раньше весны, — мрачно пожаловался он Гвенвифар. Королева стояла у самой стены, кутаясь в синий плащ.
— А чего доброго, и позже, дорогой мой лорд, если застудишь рану, не залечив ее толком, — заметил Ланселет. — Ступай в замок, прошу тебя: глянь-ка, плащ Гвенвифар снегом припорошило.
— А заодно и твою бороду, Ланс, — или это седина пробивается? — поддразнил Артур, и Ланселет рассмеялся.
— Думаю, и то, и другое справедливо; здесь, мой король, у тебя передо мною преимущество: твоя борода столь светла, что седины в ней и не заметишь. Ну же, обопрись на мою руку.
Артур отмахнулся было, но тут вступилась королева:
— Нет, Артур, возьми его под руку; вот упадешь — и все труды лекарей пойдут насмарку… а камень скользкий, снег-то под ногами тает.
Вздохнув, Артур оперся о плечо друга.
— Вот теперь и я вкусил, каково это — состариться. — Подошла Гвенвифар, взяла его под вторую руку, и король рассмеялся:
— А что, будешь ли ты так же любить меня и поддерживать, когда в бороде и волосах у меня и впрямь пробьется седина и стану я опираться на палку, точно мерлин?
— И даже когда тебе стукнет девяносто, лорд мой, — со смехом поддержал его Ланселет. — Вот так и вижу, словно наяву: Гвенвифар ведет тебя за одну руку, я — за другую, и так ковыляем мы, едва волоча ноги, к твоему трону — к тому времени нам всем будет под девяносто или около того! — Конюший вдруг посерьезнел. — Беспокоюсь я за Талиесина, лорд мой, он совсем одряхлел, и зрение его подводит. Не следует ли ему возвратиться на Авалон и провести там последние годы в покое и мире?
— Конечно же, следует, — отозвался Артур, — да только он говорит, что не бросит меня одного, на советников в лице одних лишь священников…
— А где тебе и найти лучших советников, если не среди святых отцов, лорд мой? — вспыхнула Гвенвифар. Жуткое слово «Авалон» она терпеть не могла; ее пугала самая мысль о том, что Артур дал обет оберегать и хранить тамошние языческие обычаи.
Они вошли в зал, где горел огонь, Ланселет осторожно усадил короля в кресло, и тот раздраженно отмахнулся:
— Да уж, устройте старика у очага и принесите ему ночной горшок: дивлюсь я, что вы позволяете мне носить сапоги и штаны вместо ночной рубашки!
— Дорогой мой лорд… — начала было Гвенвифар, но Ланселет положил руку ей на плечо.
— Не тревожься, родственница; все мужчины таковы: капризничают и брюзжат, когда больны. Артур сам не понимает, как хорошо устроился: за ним ходят прекрасные дамы, к его услугам изысканные яства, и чистые повязки, и столь презираемые им горшки… А вот я лежал раненым в военном лагере, и ухаживал за мной вечно всем недовольный старикашка — он был хром и сражаться не мог, — и валялся я в собственном дерьме, поскольку с места сдвинуться не мог, и никто и не думал подойти ко мне и помочь подняться, и приносили мне лишь кислое пиво да сухари, чтобы в пиве размачивать. А ну, перестань ворчать, Артур, а не то я уж позабочусь, чтобы ты лечил свою рану мужественно и стойко, как подобает солдату!
— Да уж, этот и впрямь позаботится, — фыркнул Артур, тепло улыбаясь другу. — Не слишком-то ты боишься своего короля, принц Галахад… — Артур взял из рук жены роговую ложку и принялся поглощать месиво из горячего вина с хлебом и медом. — До чего вкусно; и притом согревает; и пряности там есть, не так ли — те самые пряности, что ты велела мне прислать из Лондиниума…
Подошедший Кэй забрал у короля пустую чашу.
— Ну, и как поживает твоя рана после часовой прогулки, лорд мой? По-прежнему болит и ноет?
— Меньше, чем в прошлый раз; вот и все, что я могу сказать, — отозвался Артур. — Впервые в жизни я узнал, что такое настоящий страх: я испугался, что умру, не завершив трудов своих.
— Господь того не допустит, — вступилась Гвенвифар. Артур погладил жену по руке.
— Вот и я себе так говорил, однако внутренний голос твердил мне, что это — великий грех гордыни: страшиться, что я сам или кто-либо другой незаменимы для воплощения Господнего замысла… Долго размышлял я обо всем об этом, пока лежал в постели, не в силах подняться.
— Сдается мне, мало чего оставил ты незавершенным, если не считать окончательной победы над саксами, лорд мой, — вмешался Кэй. — Но теперь пора тебе лечь; прогулка утомила тебя.
Артур вытянулся на постели; Кэй забрал его одежду и осмотрел глубокую рану, что до сих пор слегка сочилась гноем сквозь ткань.
— Я пошлю за женщинами; надо бы снова наложить горячие повязки; ты разбередил рану. Хорошо еще, от ходьбы она не открылась.
Женщины принесли дымящиеся котелки, намешали трав и наложили на рану пропитанные водой и сложенные в несколько раз куски ткани — такие горячие, что Артур дернулся и не сдержал крика.
— Ага, и все равно, Артур, можешь почитать себя счастливцем, — отозвался Кэй. — Если бы меч скользнул в сторону на расстояние ладони, у Гвенвифар появилась бы причина для горя куда более весомая, а ты бы прославился по всей земле как король-кастрат… прямо как в древней легенде! Ты ведь помнишь эту байку… король ранен в бедро, силы его убывают, и хиреет и увядает земля — до тех пор, пока не явится юноша, способный возродить ее плодородие…
Гвенвифар так и передернулась.
— Отличная история, что и говорить: в самый раз для слуха раненого! — раздраженно бросил Артур, беспокойно ворочаясь: обжигающе-горячий компресс причинял невыносимую боль.
— А я думал, ты оценишь, насколько тебе повезло: ведь земля твоя не увянет и не станет бесплодной, — отозвался Кэй. — А к Пасхе, смею надеяться, если посчастливится, королева понесет…
— Дай-то Боже, — откликнулся Артур, но Гвенвифар, вздрогнув, отвела глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
И вот я взяла коня и поскакала на восток через холмы; и в течение многих лет не возвращалась более в Каэрлеон, и не ведала, что происходит при Артуровом дворе… но эту историю лучше отложить на потом».
Глава 8
Следующим летом к Британским берегам стекались саксонские полчища; и Артур и его люди весь год собирались с силами, готовясь к неизбежному сражению. Артур повел свое воинство в битву и отбросил саксов прочь, однако решающей победы, как надеялся, не одержал; враги и впрямь понесли серьезный урон, от которого не оправятся в течение года; но у Артура недостало людей и коней для того, чтобы разгромить неприятеля раз и навсегда, как он рассчитывал. В сражении короля ранили, и не то чтобы серьезно, однако рана загноилась и воспалилась, и на протяжении почти всей осени Артур был прикован к постели. Повалил первый снег, когда он наконец сумел пройтись по двору, опираясь на палку; а шрам Артуру предстояло унести с собою в могилу.
— В седло я смогу сесть никак не раньше весны, — мрачно пожаловался он Гвенвифар. Королева стояла у самой стены, кутаясь в синий плащ.
— А чего доброго, и позже, дорогой мой лорд, если застудишь рану, не залечив ее толком, — заметил Ланселет. — Ступай в замок, прошу тебя: глянь-ка, плащ Гвенвифар снегом припорошило.
— А заодно и твою бороду, Ланс, — или это седина пробивается? — поддразнил Артур, и Ланселет рассмеялся.
— Думаю, и то, и другое справедливо; здесь, мой король, у тебя передо мною преимущество: твоя борода столь светла, что седины в ней и не заметишь. Ну же, обопрись на мою руку.
Артур отмахнулся было, но тут вступилась королева:
— Нет, Артур, возьми его под руку; вот упадешь — и все труды лекарей пойдут насмарку… а камень скользкий, снег-то под ногами тает.
Вздохнув, Артур оперся о плечо друга.
— Вот теперь и я вкусил, каково это — состариться. — Подошла Гвенвифар, взяла его под вторую руку, и король рассмеялся:
— А что, будешь ли ты так же любить меня и поддерживать, когда в бороде и волосах у меня и впрямь пробьется седина и стану я опираться на палку, точно мерлин?
— И даже когда тебе стукнет девяносто, лорд мой, — со смехом поддержал его Ланселет. — Вот так и вижу, словно наяву: Гвенвифар ведет тебя за одну руку, я — за другую, и так ковыляем мы, едва волоча ноги, к твоему трону — к тому времени нам всем будет под девяносто или около того! — Конюший вдруг посерьезнел. — Беспокоюсь я за Талиесина, лорд мой, он совсем одряхлел, и зрение его подводит. Не следует ли ему возвратиться на Авалон и провести там последние годы в покое и мире?
— Конечно же, следует, — отозвался Артур, — да только он говорит, что не бросит меня одного, на советников в лице одних лишь священников…
— А где тебе и найти лучших советников, если не среди святых отцов, лорд мой? — вспыхнула Гвенвифар. Жуткое слово «Авалон» она терпеть не могла; ее пугала самая мысль о том, что Артур дал обет оберегать и хранить тамошние языческие обычаи.
Они вошли в зал, где горел огонь, Ланселет осторожно усадил короля в кресло, и тот раздраженно отмахнулся:
— Да уж, устройте старика у очага и принесите ему ночной горшок: дивлюсь я, что вы позволяете мне носить сапоги и штаны вместо ночной рубашки!
— Дорогой мой лорд… — начала было Гвенвифар, но Ланселет положил руку ей на плечо.
— Не тревожься, родственница; все мужчины таковы: капризничают и брюзжат, когда больны. Артур сам не понимает, как хорошо устроился: за ним ходят прекрасные дамы, к его услугам изысканные яства, и чистые повязки, и столь презираемые им горшки… А вот я лежал раненым в военном лагере, и ухаживал за мной вечно всем недовольный старикашка — он был хром и сражаться не мог, — и валялся я в собственном дерьме, поскольку с места сдвинуться не мог, и никто и не думал подойти ко мне и помочь подняться, и приносили мне лишь кислое пиво да сухари, чтобы в пиве размачивать. А ну, перестань ворчать, Артур, а не то я уж позабочусь, чтобы ты лечил свою рану мужественно и стойко, как подобает солдату!
— Да уж, этот и впрямь позаботится, — фыркнул Артур, тепло улыбаясь другу. — Не слишком-то ты боишься своего короля, принц Галахад… — Артур взял из рук жены роговую ложку и принялся поглощать месиво из горячего вина с хлебом и медом. — До чего вкусно; и притом согревает; и пряности там есть, не так ли — те самые пряности, что ты велела мне прислать из Лондиниума…
Подошедший Кэй забрал у короля пустую чашу.
— Ну, и как поживает твоя рана после часовой прогулки, лорд мой? По-прежнему болит и ноет?
— Меньше, чем в прошлый раз; вот и все, что я могу сказать, — отозвался Артур. — Впервые в жизни я узнал, что такое настоящий страх: я испугался, что умру, не завершив трудов своих.
— Господь того не допустит, — вступилась Гвенвифар. Артур погладил жену по руке.
— Вот и я себе так говорил, однако внутренний голос твердил мне, что это — великий грех гордыни: страшиться, что я сам или кто-либо другой незаменимы для воплощения Господнего замысла… Долго размышлял я обо всем об этом, пока лежал в постели, не в силах подняться.
— Сдается мне, мало чего оставил ты незавершенным, если не считать окончательной победы над саксами, лорд мой, — вмешался Кэй. — Но теперь пора тебе лечь; прогулка утомила тебя.
Артур вытянулся на постели; Кэй забрал его одежду и осмотрел глубокую рану, что до сих пор слегка сочилась гноем сквозь ткань.
— Я пошлю за женщинами; надо бы снова наложить горячие повязки; ты разбередил рану. Хорошо еще, от ходьбы она не открылась.
Женщины принесли дымящиеся котелки, намешали трав и наложили на рану пропитанные водой и сложенные в несколько раз куски ткани — такие горячие, что Артур дернулся и не сдержал крика.
— Ага, и все равно, Артур, можешь почитать себя счастливцем, — отозвался Кэй. — Если бы меч скользнул в сторону на расстояние ладони, у Гвенвифар появилась бы причина для горя куда более весомая, а ты бы прославился по всей земле как король-кастрат… прямо как в древней легенде! Ты ведь помнишь эту байку… король ранен в бедро, силы его убывают, и хиреет и увядает земля — до тех пор, пока не явится юноша, способный возродить ее плодородие…
Гвенвифар так и передернулась.
— Отличная история, что и говорить: в самый раз для слуха раненого! — раздраженно бросил Артур, беспокойно ворочаясь: обжигающе-горячий компресс причинял невыносимую боль.
— А я думал, ты оценишь, насколько тебе повезло: ведь земля твоя не увянет и не станет бесплодной, — отозвался Кэй. — А к Пасхе, смею надеяться, если посчастливится, королева понесет…
— Дай-то Боже, — откликнулся Артур, но Гвенвифар, вздрогнув, отвела глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93