Моргейна не смела прясть: это вгоняло ее в странное состояние между сном и бодрствованием, и Моргейна боялась того, что она может увидеть. Вот и теперь она лишь изредка поворачивала веретено, чтоб слуги не заметили, что королева бездельничает… правда, все равно никто не посмел бы упрекнуть ее — она ведь трудилась с утра и до темна…
В комнате воцарился полумрак. Несколько темно-красных ярких полос — последних лучей заходящего солнца — лишь подчеркивали сгустившуюся в углах темноту. Моргейна сощурилась, думая о солнце, что садится сейчас за каменное кольцо на вершине холма, о процессии жриц, идущих за светом факела, что рассеивает тени… На миг перед ней промелькнуло лицо Враны, безмолвное и таинственное. Ей показалось, будто Врана шевельнула губами и произнесла ее имя… В сумраке перед ней проплывали лица: Элейна с распущенными волосами, застигнутая в постели Ланселета; Гвенвифар на свадьбе Моргейны, яростная и торжествующая; спокойное, неподвижное лицо незнакомой женщины со светлыми косами — женщины, которую она встречала лишь в своих видениях, Владычицы Авалона… И снова Врана — испуганная, умоляющая… Артур, идущий среди своих подданных со свечой в руках, словно кающийся грешник… Неужели священники посмеют потребовать от Верховного короля публичного покаяния?! А потом Моргейна увидела авалонскую ладью, затянутую черной тканью, словно для погребального обряда, и свое собственное лицо — оно словно бы отражалось в тумане, — и еще три женщины, тоже одетые в черное, и раненый мужчина, и его голова у нее на коленях…
Темноту комнаты прорезал багровый свет факела, и чей-то голос произнес:
— Ты пытаешься прясть в темноте, матушка? Моргейна подняла голову — неожиданная вспышка света привела ее в замешательство — и с раздражением бросила:
— Я же велела тебе не называть меня так! Акколон вставил факел в железное кольцо на стене и уселся у ног Моргейны.
— Богиня приходится матерью всем нам, леди, и я узнал ее в тебе…
— Ты что, смеешься надо мной? — взволнованно и требовательно спросила Моргейна.
— Я не смеюсь.
Акколон опустился перед нею на колени. Губы его дрожали.
— Я видел сегодня твое лицо. Неужто я посмею над этим смеяться, нося на руках вот это?
Он протянул к ней руки, и в неверном пляшущем свете Моргейне вдруг показалось, будто синие змеи на его запястьях зашевелились и подняли головы.
— Владычица, Мать, Богиня…
Руки молодого рыцаря сомкнулись на талии Моргейны, и Акколон спрятал лицо в ее коленях. Он тихо произнес:
— Ты для меня — олицетворение Богини…
Двигаясь, словно во сне, Моргейна наклонилась и поцеловала Акколона в шею, в мягкие завитки волос. Какая-то часть ее сознания испуганно заметалась.
«Что я делаю?! Неужто это все лишь потому, что он назвал меня именем Богини, обратился, как жрец к жрице? Или это потому, что он коснулся меня, заговорил со мной, и я почувствовала себя женщиной, я вновь ощутила себя живой — впервые за весь этот год, когда я чувствовала себя старой, бесплодной, полумертвой женой мертвеца?»
Акколон поднял голову и поцеловал ее в губы. Моргейна, невольно ответив на поцелуй, почувствовала, что тает, распускается, словно цветок. Ее пронзило острое ощущение, смесь боли и удовольствия, — их языки соприкоснулись, и тело Моргейны переполнилось воспоминаниями… Как долго, бесконечно долго — весь этот бесконечный год, — ее тело заглушало все чувства, не позволяя себе пробудиться — ведь тогда пришлось бы ощущать ласки Уриенса…
«Я — жрица, — с вызовом подумала Моргейна, — и тело дано мне, чтобы служить Богине! То, чем я занималась с Уриенсом, было грехом, данью похоти! А то, что происходит сейчас, — истинно и свято…»
Руки Акколона, касающиеся Моргейны, дрожали; но когда молодой рыцарь заговорил, голос его звучал ровно и рассудительно.
— Думаю, все в замке уже спят. Я знал, что ты будешь сидеть здесь и ждать меня…
На миг эта уверенность возмутила Моргейну; но затем она склонила в голову: Они оба пребывали в руках Богини, и Моргейна не желала спорить с тем потоком, что нес ее, подобно реке; долго, слишком долго ее кружило в сонной, затхлой заводи, и вот теперь ее снова омывал поток жизни.
— А где Аваллох?
Акколон коротко рассмеялся.
— Он отправился в деревню, чтобы возлечь с Весенней Девой… Это один из наших обычаев, о которых местному священнику ничего не известно. Так повелось с тех самых пор, как наш отец постарел, а мы стали взрослыми. Аваллох считает, что это вполне совместимо с долгом христианина: стремление быть отцом своих подданных — или, по крайней мере, столько, скольких получится. Уриенс в молодости поступал точно так же. Аваллох предложил мне бросить жребий — кому на сей раз доведется воспользоваться этой привилегией, — и я было согласился, но затем вспомнил, как ты благословила ту девицу, и понял, что я должен делать…
— Авалон так далеко… — нерешительно попыталась возразить Моргейна.
— Но Она повсюду, — сказал Акколон, спрятав лицо у нее на груди.
— Значит, так тому и быть, — прошептала Моргейна и встала. Она подняла Акколона с колен и повернулась было к лестнице, но остановилась на полушаге. Нет, не здесь. В этом замке не было постели, которую они могли бы с честью разделить. Ей вспомнилось распространенное среди друидов выражение: «Разве можно под крышей, сделанной руками людей, должным образом почтить то, что не было ни сделано, ни сотворено человеком?»
Прочь отсюда — в ночь, под открытое небо. Когда они вышли на пустынный двор, через небо пронеслась падающая звезда — так стремительно, что на миг Моргейне почудилось, будто само небо закружилось, и земля качнулась у нее под ногами… а потом звезда исчезла, ослепив их обоих.
«Это знамение. Богиня приветствует мое возвращение…»
— Пойдем, — прошептала она, взяв Акколона за руку, и повела его вверх по склону, в сад; белые лепестки падали в темноте и кружились вокруг них. Моргейна расстелила на траве свой плащ, словно очертила под небом магический круг; потом она протянула к Акколону руки и прошептала:
— Иди сюда!
Его тело темным силуэтом вырисовалось на фоне звездного неба.
ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА
«Даже тогда, когда мы лежали под звездами, я знала, что это не столько любовная близость, сколько магическое действо невероятной мощи, что его руки, прикосновения его тела вновь посвящали меня в сан жрицы и что на то была Ее воля. Хоть в те мгновения я и не видела ничего вокруг, до моего слуха донесся неразборчивый шепот, и я поняла, что мы не одни.
Акколон хотел удержать меня в объятиях, но я встала, ведомая той силой, что переполняла меня в этот час, вскинула руки над головой и медленно их опустила, закрыв глаза и, затаив дыхание… и лишь услышав его потрясенный вздох, я осмелилась открыть глаза — и увидела, что Акколона окружает слабое сияние, — точно такое же, что исходило сейчас от меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
В комнате воцарился полумрак. Несколько темно-красных ярких полос — последних лучей заходящего солнца — лишь подчеркивали сгустившуюся в углах темноту. Моргейна сощурилась, думая о солнце, что садится сейчас за каменное кольцо на вершине холма, о процессии жриц, идущих за светом факела, что рассеивает тени… На миг перед ней промелькнуло лицо Враны, безмолвное и таинственное. Ей показалось, будто Врана шевельнула губами и произнесла ее имя… В сумраке перед ней проплывали лица: Элейна с распущенными волосами, застигнутая в постели Ланселета; Гвенвифар на свадьбе Моргейны, яростная и торжествующая; спокойное, неподвижное лицо незнакомой женщины со светлыми косами — женщины, которую она встречала лишь в своих видениях, Владычицы Авалона… И снова Врана — испуганная, умоляющая… Артур, идущий среди своих подданных со свечой в руках, словно кающийся грешник… Неужели священники посмеют потребовать от Верховного короля публичного покаяния?! А потом Моргейна увидела авалонскую ладью, затянутую черной тканью, словно для погребального обряда, и свое собственное лицо — оно словно бы отражалось в тумане, — и еще три женщины, тоже одетые в черное, и раненый мужчина, и его голова у нее на коленях…
Темноту комнаты прорезал багровый свет факела, и чей-то голос произнес:
— Ты пытаешься прясть в темноте, матушка? Моргейна подняла голову — неожиданная вспышка света привела ее в замешательство — и с раздражением бросила:
— Я же велела тебе не называть меня так! Акколон вставил факел в железное кольцо на стене и уселся у ног Моргейны.
— Богиня приходится матерью всем нам, леди, и я узнал ее в тебе…
— Ты что, смеешься надо мной? — взволнованно и требовательно спросила Моргейна.
— Я не смеюсь.
Акколон опустился перед нею на колени. Губы его дрожали.
— Я видел сегодня твое лицо. Неужто я посмею над этим смеяться, нося на руках вот это?
Он протянул к ней руки, и в неверном пляшущем свете Моргейне вдруг показалось, будто синие змеи на его запястьях зашевелились и подняли головы.
— Владычица, Мать, Богиня…
Руки молодого рыцаря сомкнулись на талии Моргейны, и Акколон спрятал лицо в ее коленях. Он тихо произнес:
— Ты для меня — олицетворение Богини…
Двигаясь, словно во сне, Моргейна наклонилась и поцеловала Акколона в шею, в мягкие завитки волос. Какая-то часть ее сознания испуганно заметалась.
«Что я делаю?! Неужто это все лишь потому, что он назвал меня именем Богини, обратился, как жрец к жрице? Или это потому, что он коснулся меня, заговорил со мной, и я почувствовала себя женщиной, я вновь ощутила себя живой — впервые за весь этот год, когда я чувствовала себя старой, бесплодной, полумертвой женой мертвеца?»
Акколон поднял голову и поцеловал ее в губы. Моргейна, невольно ответив на поцелуй, почувствовала, что тает, распускается, словно цветок. Ее пронзило острое ощущение, смесь боли и удовольствия, — их языки соприкоснулись, и тело Моргейны переполнилось воспоминаниями… Как долго, бесконечно долго — весь этот бесконечный год, — ее тело заглушало все чувства, не позволяя себе пробудиться — ведь тогда пришлось бы ощущать ласки Уриенса…
«Я — жрица, — с вызовом подумала Моргейна, — и тело дано мне, чтобы служить Богине! То, чем я занималась с Уриенсом, было грехом, данью похоти! А то, что происходит сейчас, — истинно и свято…»
Руки Акколона, касающиеся Моргейны, дрожали; но когда молодой рыцарь заговорил, голос его звучал ровно и рассудительно.
— Думаю, все в замке уже спят. Я знал, что ты будешь сидеть здесь и ждать меня…
На миг эта уверенность возмутила Моргейну; но затем она склонила в голову: Они оба пребывали в руках Богини, и Моргейна не желала спорить с тем потоком, что нес ее, подобно реке; долго, слишком долго ее кружило в сонной, затхлой заводи, и вот теперь ее снова омывал поток жизни.
— А где Аваллох?
Акколон коротко рассмеялся.
— Он отправился в деревню, чтобы возлечь с Весенней Девой… Это один из наших обычаев, о которых местному священнику ничего не известно. Так повелось с тех самых пор, как наш отец постарел, а мы стали взрослыми. Аваллох считает, что это вполне совместимо с долгом христианина: стремление быть отцом своих подданных — или, по крайней мере, столько, скольких получится. Уриенс в молодости поступал точно так же. Аваллох предложил мне бросить жребий — кому на сей раз доведется воспользоваться этой привилегией, — и я было согласился, но затем вспомнил, как ты благословила ту девицу, и понял, что я должен делать…
— Авалон так далеко… — нерешительно попыталась возразить Моргейна.
— Но Она повсюду, — сказал Акколон, спрятав лицо у нее на груди.
— Значит, так тому и быть, — прошептала Моргейна и встала. Она подняла Акколона с колен и повернулась было к лестнице, но остановилась на полушаге. Нет, не здесь. В этом замке не было постели, которую они могли бы с честью разделить. Ей вспомнилось распространенное среди друидов выражение: «Разве можно под крышей, сделанной руками людей, должным образом почтить то, что не было ни сделано, ни сотворено человеком?»
Прочь отсюда — в ночь, под открытое небо. Когда они вышли на пустынный двор, через небо пронеслась падающая звезда — так стремительно, что на миг Моргейне почудилось, будто само небо закружилось, и земля качнулась у нее под ногами… а потом звезда исчезла, ослепив их обоих.
«Это знамение. Богиня приветствует мое возвращение…»
— Пойдем, — прошептала она, взяв Акколона за руку, и повела его вверх по склону, в сад; белые лепестки падали в темноте и кружились вокруг них. Моргейна расстелила на траве свой плащ, словно очертила под небом магический круг; потом она протянула к Акколону руки и прошептала:
— Иди сюда!
Его тело темным силуэтом вырисовалось на фоне звездного неба.
ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА
«Даже тогда, когда мы лежали под звездами, я знала, что это не столько любовная близость, сколько магическое действо невероятной мощи, что его руки, прикосновения его тела вновь посвящали меня в сан жрицы и что на то была Ее воля. Хоть в те мгновения я и не видела ничего вокруг, до моего слуха донесся неразборчивый шепот, и я поняла, что мы не одни.
Акколон хотел удержать меня в объятиях, но я встала, ведомая той силой, что переполняла меня в этот час, вскинула руки над головой и медленно их опустила, закрыв глаза и, затаив дыхание… и лишь услышав его потрясенный вздох, я осмелилась открыть глаза — и увидела, что Акколона окружает слабое сияние, — точно такое же, что исходило сейчас от меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84