Он — великий воин… нет, сам по себе он сражается не лучше любого другого. Ему далеко до Ланселета или даже Гарета. Но он — великий полководец. И еще, есть в нем что-то… что-то такое… — произнес Гвидион. — Его легко любить. И пока народ боготворит его, мне не исполнить своей задачи.
— Значит, — сказала Моргауза, — нужно сделать так, чтобы их любовь ослабела. Нужно опозорить его, лишить всеобщего доверия. Видит бог, он не лучше всех прочих. Он породил тебя от собственной сестры, и всем известно, что он играет не очень-то благородную роль в истории со своей королевой. В народе даже придумали особое имя для мужчины, который спокойно смотрит, как другой любезничает с его королевой, — и это не слишком-то лестное имя.
— Когда-нибудь на этом наверняка можно будет сыграть, — сказал Гвидион. — Но говорят, что в последнее время Ланселет держится подальше от двора и старается никогда не оставаться наедине с королевой, так что злословие более не касается ее. И все же рассказывали, что она рыдала, как дитя, и Ланселет тоже не удержался от слез, когда прощался с ней, прежде чем отправиться вместе с Артуром на бой с этим Луцием. Я никогда не видал, чтобы кто-то сражался так, как Ланселет. Он словно искал смерти, — но ни разу даже не был ранен, словно его охраняли чары. Я вот думаю… Он ведь — сын верховной жрицы Авалона, — задумчиво пробормотал Гвидион. — Возможно, его и вправду охраняют какие-то сверхъестественные силы.
— Моргейна наверняка должна это знать, — сухо произнесла Моргауза. — Но я бы не советовала спрашивать ее об этом.
— Я знаю, что Артура действительно хранит колдовство, — сказал Гвидион. — Он ведь носит священный Эскалибур, меч друидов, и магические ножны, защищающие его от потери крови. Как мне говорила Ниниана, без этого он бы просто истек кровью в Калидонском лесу, да и в других сражениях… Моргейне велено забрать у Артура этот меч — если только он не подтвердит своей клятвы верности Авалону. И я не сомневаюсь, что у моей матери хватит коварства на такое дело. Думаю, она ни перед чем не остановится. Пожалуй, из них двоих отец все-таки нравится мне больше, — кажется, он понимает, что не сотворил никакого зла, породив меня.
— Моргейна тоже это понимает, — отрезала Моргауза.
— Ох, надоела мне ваша Моргейна… даже Ниниана, и та подпала под ее обаяние, — так же резко отозвался Гвидион. — Матушка, ну хоть ты не принимайся защищать ее от меня.
«Вот такой же была и Вивиана, — подумала Моргауза. — Она могла очаровать и подчинить своей воле любого человека, будь то мужчина или женщина… Стоило ей повелеть, и Игрейна послушно вышла замуж за Горлойса, а потом соблазнила Утера… а я легла в постель с Лотом… Вот теперь и Ниниана будет делать то, чего пожелает Моргейна». Моргауза заподозрила, что ее приемный сын тоже отчасти обладает подобной силой. Внезапно ей вспомнилась Моргейна — и воспоминание оказалось неожиданно мучительным, — Моргейна, какой она была в ту ночь, когда родила Гвидиона: голова поникла, волосы уложены, как у маленькой девочки… Моргейна, что была ей как дочь, — дочь, которую она так и не родила… И вот теперь Моргауза разрывалась между Моргейной и сыном Моргейны, что стал ей дороже родных сыновей.
— Неужели ты так сильно ненавидишь ее, Гвидион?
— Я не знаю, как я к ней отношусь, — Гвидион поднял голову, и на Моргаузу словно бы взглянули темные печальные глаза Ланселета. — Не противоречит ли обетам Авалона то, что я ненавижу мать, выносившую меня, и отца, который меня зачал? Хотелось бы мне, чтоб я вырос при дворе отца и стал его верным помощником, а не злейшим врагом…
Он опустил голову на руки и произнес:
— Я так устал, матушка… Я до тошноты устал от войны, и Артур тоже — я это знаю… Он принес мир на нашу землю — от Корнуолла до Лотиана. Я не хочу считать этого великого короля и великого человека своим врагом. А ради Авалона я должен ниспровергнуть его, привести к смерти или бесчестию. Я куда охотнее любил бы его, как любят все. Я хотел бы смотреть на свою мать — нет, не на тебя, матушка, на леди Моргейну, — как на мать, выносившую меня, а не как на великую жрицу, которой я клялся безоговорочно подчиняться. Я хотел бы, чтобы она была для меня матерью, а не Богиней. Я хочу обнимать Ниниану просто потому, что люблю ее и что ее прекрасное лицо и милый голос напоминают мне тебя… Я так устал от богов и богинь… Я хотел бы быть просто твоим сыном, твоим и Лота… Я так устал от своей судьбы…
На миг юноша безмолвно застыл, спрятав лицо; плечи его вздрагивали. Моргауза нерешительно погладила его по голове. В конце концов, Гвидион поднял голову и горько усмехнулся, и Моргауза поняла, что ей лучше сделать вид, будто она не заметила этого момента слабости.
— А теперь я выпил бы еще кубок чего-нибудь покрепче, и на этот раз без воды и меда…
Ему тут же подали кубок, и Гвидион осушил его, даже не взглянув на кашу и лепешки, принесенные служанкой.
— Как это там говорилось в тех старых книгах Лота, по которым священник пытался обучить нас с Гаретом языку римлян, и порол при этом до крови? Какой-то древний римлянин — забыл его имя — сказал: «Не зови человека счастливым, пока он не умер». Итак, я должен принести своему отцу это величайшее счастье — и кто я такой, чтобы бунтовать против судьбы?
Он жестом велел, чтобы ему налили еще. Моргауза заколебалась; тогда Гвидион дотянулся до фляги, и сам наполнил кубок.
— Ты так напьешься, милый сын. Лучше сперва поужинай — ты ведь хотел есть.
— Значит, напьюсь, — с горечью отозвался Гвидион. — Ну и пусть. Я пью за бесчестие и смерть — Артура и мою!
Юноша снова осушил кубок и швырнул его в угол; тот глухо звякнул.
— Пусть будет так, как предназначено судьбой — Король-Олень будет править в своих лесах до дня, предначертанного Владычицей… Все звери рождаются, находят себе подобных, живут и в конце концов вновь предают свой дух в руки Владычицы…
Он произнес это, чеканя слова, и Моргауза, не особо искушенная в знаниях друидов, поняла, что слышит часть некоего ритуала, — и содрогнулась.
Гвидион глубоко вздохнул и сказал:
— Но сегодня ночью я буду спать в доме моей матери и забуду про Авалон, королей, оленей и судьбу. Правда? Ведь правда?
Тут крепкое спиртное в одночасье одолело его, и юноша кинулся в объятия Моргаузы. Моргауза прижала его к себе и принялась гладить темные — совсем как у Моргейны! — волосы, и Гвидион уснул, уткнувшись лицом ей в грудь. Но даже во сне ворочался, стонал и что-то бормотал, как будто его мучили кошмары, и Моргауза знала, что причиной тому была не только боль от незажившей раны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Значит, — сказала Моргауза, — нужно сделать так, чтобы их любовь ослабела. Нужно опозорить его, лишить всеобщего доверия. Видит бог, он не лучше всех прочих. Он породил тебя от собственной сестры, и всем известно, что он играет не очень-то благородную роль в истории со своей королевой. В народе даже придумали особое имя для мужчины, который спокойно смотрит, как другой любезничает с его королевой, — и это не слишком-то лестное имя.
— Когда-нибудь на этом наверняка можно будет сыграть, — сказал Гвидион. — Но говорят, что в последнее время Ланселет держится подальше от двора и старается никогда не оставаться наедине с королевой, так что злословие более не касается ее. И все же рассказывали, что она рыдала, как дитя, и Ланселет тоже не удержался от слез, когда прощался с ней, прежде чем отправиться вместе с Артуром на бой с этим Луцием. Я никогда не видал, чтобы кто-то сражался так, как Ланселет. Он словно искал смерти, — но ни разу даже не был ранен, словно его охраняли чары. Я вот думаю… Он ведь — сын верховной жрицы Авалона, — задумчиво пробормотал Гвидион. — Возможно, его и вправду охраняют какие-то сверхъестественные силы.
— Моргейна наверняка должна это знать, — сухо произнесла Моргауза. — Но я бы не советовала спрашивать ее об этом.
— Я знаю, что Артура действительно хранит колдовство, — сказал Гвидион. — Он ведь носит священный Эскалибур, меч друидов, и магические ножны, защищающие его от потери крови. Как мне говорила Ниниана, без этого он бы просто истек кровью в Калидонском лесу, да и в других сражениях… Моргейне велено забрать у Артура этот меч — если только он не подтвердит своей клятвы верности Авалону. И я не сомневаюсь, что у моей матери хватит коварства на такое дело. Думаю, она ни перед чем не остановится. Пожалуй, из них двоих отец все-таки нравится мне больше, — кажется, он понимает, что не сотворил никакого зла, породив меня.
— Моргейна тоже это понимает, — отрезала Моргауза.
— Ох, надоела мне ваша Моргейна… даже Ниниана, и та подпала под ее обаяние, — так же резко отозвался Гвидион. — Матушка, ну хоть ты не принимайся защищать ее от меня.
«Вот такой же была и Вивиана, — подумала Моргауза. — Она могла очаровать и подчинить своей воле любого человека, будь то мужчина или женщина… Стоило ей повелеть, и Игрейна послушно вышла замуж за Горлойса, а потом соблазнила Утера… а я легла в постель с Лотом… Вот теперь и Ниниана будет делать то, чего пожелает Моргейна». Моргауза заподозрила, что ее приемный сын тоже отчасти обладает подобной силой. Внезапно ей вспомнилась Моргейна — и воспоминание оказалось неожиданно мучительным, — Моргейна, какой она была в ту ночь, когда родила Гвидиона: голова поникла, волосы уложены, как у маленькой девочки… Моргейна, что была ей как дочь, — дочь, которую она так и не родила… И вот теперь Моргауза разрывалась между Моргейной и сыном Моргейны, что стал ей дороже родных сыновей.
— Неужели ты так сильно ненавидишь ее, Гвидион?
— Я не знаю, как я к ней отношусь, — Гвидион поднял голову, и на Моргаузу словно бы взглянули темные печальные глаза Ланселета. — Не противоречит ли обетам Авалона то, что я ненавижу мать, выносившую меня, и отца, который меня зачал? Хотелось бы мне, чтоб я вырос при дворе отца и стал его верным помощником, а не злейшим врагом…
Он опустил голову на руки и произнес:
— Я так устал, матушка… Я до тошноты устал от войны, и Артур тоже — я это знаю… Он принес мир на нашу землю — от Корнуолла до Лотиана. Я не хочу считать этого великого короля и великого человека своим врагом. А ради Авалона я должен ниспровергнуть его, привести к смерти или бесчестию. Я куда охотнее любил бы его, как любят все. Я хотел бы смотреть на свою мать — нет, не на тебя, матушка, на леди Моргейну, — как на мать, выносившую меня, а не как на великую жрицу, которой я клялся безоговорочно подчиняться. Я хотел бы, чтобы она была для меня матерью, а не Богиней. Я хочу обнимать Ниниану просто потому, что люблю ее и что ее прекрасное лицо и милый голос напоминают мне тебя… Я так устал от богов и богинь… Я хотел бы быть просто твоим сыном, твоим и Лота… Я так устал от своей судьбы…
На миг юноша безмолвно застыл, спрятав лицо; плечи его вздрагивали. Моргауза нерешительно погладила его по голове. В конце концов, Гвидион поднял голову и горько усмехнулся, и Моргауза поняла, что ей лучше сделать вид, будто она не заметила этого момента слабости.
— А теперь я выпил бы еще кубок чего-нибудь покрепче, и на этот раз без воды и меда…
Ему тут же подали кубок, и Гвидион осушил его, даже не взглянув на кашу и лепешки, принесенные служанкой.
— Как это там говорилось в тех старых книгах Лота, по которым священник пытался обучить нас с Гаретом языку римлян, и порол при этом до крови? Какой-то древний римлянин — забыл его имя — сказал: «Не зови человека счастливым, пока он не умер». Итак, я должен принести своему отцу это величайшее счастье — и кто я такой, чтобы бунтовать против судьбы?
Он жестом велел, чтобы ему налили еще. Моргауза заколебалась; тогда Гвидион дотянулся до фляги, и сам наполнил кубок.
— Ты так напьешься, милый сын. Лучше сперва поужинай — ты ведь хотел есть.
— Значит, напьюсь, — с горечью отозвался Гвидион. — Ну и пусть. Я пью за бесчестие и смерть — Артура и мою!
Юноша снова осушил кубок и швырнул его в угол; тот глухо звякнул.
— Пусть будет так, как предназначено судьбой — Король-Олень будет править в своих лесах до дня, предначертанного Владычицей… Все звери рождаются, находят себе подобных, живут и в конце концов вновь предают свой дух в руки Владычицы…
Он произнес это, чеканя слова, и Моргауза, не особо искушенная в знаниях друидов, поняла, что слышит часть некоего ритуала, — и содрогнулась.
Гвидион глубоко вздохнул и сказал:
— Но сегодня ночью я буду спать в доме моей матери и забуду про Авалон, королей, оленей и судьбу. Правда? Ведь правда?
Тут крепкое спиртное в одночасье одолело его, и юноша кинулся в объятия Моргаузы. Моргауза прижала его к себе и принялась гладить темные — совсем как у Моргейны! — волосы, и Гвидион уснул, уткнувшись лицом ей в грудь. Но даже во сне ворочался, стонал и что-то бормотал, как будто его мучили кошмары, и Моргауза знала, что причиной тому была не только боль от незажившей раны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84