Дверь в ее прежний мир начинала понемногу приоткрываться. А потом явилась К.С. и распахнула ее настежь.
К.С., красивая негритянка с глазами газели, была ассистенткой Грабба – лучшей из всех. В первую неделю работы К.С. в АКН в редакции не прекращались пересуды о том, почему это шеф взял на работу привлекательную помощницу с таким цветом кожи, выше себя ростом и с гораздо лучшим образованием (К.С. окончила престижный университет). Кто-то спросил, как ее полное имя.
– Катерина? Конни? – гадала одна из коллег.
– Да Бог с тобой, детка. Нет, конечно, – ответила К.С., растягивая слова и имитируя южный акцент. Она получала удовольствие от этого спектакля, вся редакция слушала. – Меня назвали К.С. потому, что, как уверяла моя мамочка, я была зачата во время незапланированного тайм-аута решающего баскетбольного матча в Канзас-Сити. Лучшее время моей жизни – так она говорила. Она, может, и забыла, кто мой папаша, зато точно помнила где!
Позднее Иза узнает, что отец К.С. был весьма уважаемым врачом в Миннеаполисе, мать работала в библиотеке и никогда в жизни не бывала в Канзас-Сити. К.С. заставила Изу поклясться, что она никому не расскажет. Она была хорошим другом и первым ожившим воспоминанием из этой, другой, жизни, которое принесло радость.
– Замечательно, что ты смогла приехать, – в который уже раз повторила Иза, когда они прогуливались по саду.
Она впервые вышла из здания, и воздух показался ей неожиданно сырым и холодным, трудно было осознать, что смена погоды естественна, что из ее жизни просто выпали несколько недель. Последние несколько дней были бодряще морозными, ясными, листья старого дуба, сторожившего вход в больницу, шуршали в тихом воздухе. Поднимался ветер, небо было тревожным, как будто Тёрнер выплеснул на него всю палитру своих красок.
К.С. плотнее запахнула плащ. Она пыталась осторожно объяснить подруге, что Грабб отправил ее сюда всего на несколько часов, а Изе почему-то казалось, что К.С. ради нее совершила кругосветный переход в одиночку.
– Ты – первая из той моей жизни, до аварии, кто не причинил мне боли. Развод. Бэлла. Фидо изображает, что может делать мою работу. – Сказав это, Изидора поняла, что в ее жизни все еще противостоят друг другу работа и семья. Это, по крайней мере, не изменилось.
– А что ты чувствуешь к Джо?
Иза покачала головой.
– Что я должна чувствовать? Не гнев – пустоту. Я всегда знала, что он мне изменяет, врет, но, как ни странно, не испытывала горечи. Замужество было ошибкой, теперь я это ясно вижу.
– В каком смысле ошибкой?
– Выбор не был свободным. Мне было уже здорово за тридцать. Я чувствовала усталость. Мое время уходило, а я не знала, как с этим справиться. Понимаешь, я всегда все планировала: колледж, университет, стажировка, ступенька за ступенькой, пресс-агент, продюсер, корреспондент…
Но чувства нельзя запрограммировать. Древний, атавистический зов: внеси свой вклад в воспроизводство, продолжи род. Работа была для меня всем, но внезапно… этого стало недостаточно. Я хотела иметь работу и детей. После Газы это стало у меня чем-то вроде навязчивой идеи.
– А что случилось в Газе? – удивилась К.С, поежившись. День угасал, ветер завывал все сильнее. Приближалась буря.
– Это было во время интифады, незадолго до твоего появления у нас. Опять начались выступления палестинцев, и я была там с Дэном Моррисоном из НБС, мы освещали позицию арабской стороны. Интервью с политическими лидерами, религиозными деятелями, подростками – зачинщиками беспорядков, и тому подобное. Мы много снимали: вот арабы бросают камни, бомбы с горючей смесью. Ничего такого, чего бы мы не делали уже тысячи раз прежде.
– Дэн Моррисон? – К.С. наморщила брови. – Он был одним из нас?
– Та еще эпитафия, – горько усмехнулась Иза, – но ты права. Что каждый из нас оставляет после себя? В этом все дело. Дэн был для меня, как старший брат. Мы так много репортажей сделали вместе. Он ни разу ничего себе не позволил, ближе всего к его постели я оказывалась, когда укладывала его туда мертвецки пьяного. А это бывало довольно часто.
Изидора попыталась было улыбнуться, но не сумела.
– Дэн и я снимали, стоя рядом, позиция была очень хорошая. Арабские мальчишки кидали камни и поджигали укрепления израильтян. Но кто-то должен был идти первым, мы бросили монетку, и он сжульничал. Этот сукин сын всегда меня обманывал, но только по мелочам. Говорил, что ему нравится меня дразнить, нет развлечения интереснее в этом окопе.
Она глубоко вздохнула, охваченная грустными воспоминаниями.
– Он сделал несколько шагов вперед, чтобы оператору было легче взять в кадр всю панораму, и начал разглагольствовать. Говорил о вере, о том, как обе стороны взывают к Божественной справедливости и на коленях провозглашают глубокую приверженность миру. Конечно, если это будет мир на их условиях… И тут они его пристрелили. В затылок. Одна пуля – он падал и все еще говорил. Я помогала оттащить Джо, и он умер у меня на коленях.
– Кто эти «они»? Кто убил его?
– Да кто знает? Ружье израильское было, но военные сказали, это сделано специально, чтобы возбудить антиизраильские настроения в Америке. Правда, Дэну на это было уже наплевать.
Иза вздохнула. Слез не было, для этого она была слишком хорошим профессионалом. Хотя иногда слезы помогали.
– О'кей, это риск, и все мы его принимаем, на месте Дэна мог быть кто угодно. Например, я, если бы Дэн не смухлевал. Но его смерть заставила меня задуматься о том, что мы оставляем после себя. Что осталось после Дэна, после стольких лет мотания по свету? Многочисленные дубли, снятые во всех аэропортах мира, чтобы какой-то сидящий в студии засранец мог заполнить эфирное время между рекламными роликами спонсоров? Что? Лучший мир? Все, что оставил Дэн, это убитую горем мать, разбитый «шевроле» и пустую квартиру в Гринвич-Вилледж, за которую ему предстояло платить еще пятнадцать лет. А у меня не было даже матери, которая оплакивала бы меня, К.С., и я поняла: надо завести детей, или я кончу, как Дэн. Ты понимаешь?
– Как дважды два, глупышка.
Иза печально покачала головой.
– И я запаниковала. Вышла замуж за Джо. Мы были знакомы больше двух лет, я только потом осознала, что за все это время мы были вместе меньше трех месяцев. Я понимаю, почему он хочет уйти. И для меня и для него. И мужчины меняются с появлением детей. Первый для них – всегда тайна, вызывающая восхищение и ужас; к появлению второго они относятся как к чему-то закономерному. Ваша машина искорежена, у вас отказывают тормоза, в довершение по всему страстный когда-то любовник ведет себя с тобой как с прокаженной.
– Джо мерзко вел себя во время моей беременности. Обижался, даже ревновал. Ребенок захватил мое тело, занял его место – так он считал, – и чем больше я толстела, чем сильнее брыкался ребенок, тем дальше уходил он от меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71