– Так точно, один.
Судя по всему, генерал тоже понимал, что с воинскими приветствиями и многим другим покончено.
– А где остальные? Дезертировали? Убиты?
Лейтенант не ответил. Генерал обвел медленным взглядом комнату: беспорядок, покрытые штукатурной пылью столы, бесполезная карта.
В трубке послышался треск, и генерал переключил все свое внимание на нее.
– Фон Белов? Слава богу. Я в Гатове. Он по-прежнему требует, чтобы я прибыл?
Отрывистый металлический голос напористо произнес несколько слов. Генерал внимательно все выслушал. На его лице медленно проступало безнадежное выражение.
– Да, при первой же возможности, – наконец сказал он и повесил трубку.
С минуту он разглядывал свои руки. Длинные, довольно изящные пальцы с ухоженными ногтями. Нет, он вовсе не грешил самовлюбленностью, насколько я знала.
– Меня все еще требуют в Ставку, – проговорил генерал. – Надо придумать, как туда добраться, если такое вообще возможно.
Он явно готов свернуть себе на этом шею. Он понятия не имел, зачем он там понадобился, и даже не спросил. Все эти наблюдения я произвела, массируя икроножную мышцу.
Генерал встал и надел фуражку.
– Надо найти грузовик. Здесь наверняка есть какая-нибудь машина.
– В конце полосы под брезентом стоит «шторк», – сказал лейтенант.
У генерала отвисла челюсть.
– Боже правый, что же вы молчали! – воскликнул он и посмотрел на часы.
Лейтенант глянул на свои.
– Скоро рассвет, – сказал он. – А еще нужно заправиться. Лучше подождать до вечера.
Впервые с момента нашего прибытия в Гатов мы прислушались к свисту и глухим разрывам снарядов, прикидывая, на каком расстоянии от нас находится артиллерия, сколько у нас еще времени в запасе.
– Он прав, – сказал генерал. – Давайте попробуем поспать.
Мы легли на одеялах, расстеленных прямо на полу в соседней комнате. Холод не дал нам выспаться толком. Когда мы встали, растирая окоченевшие руки и ноги, лейтенант принес нам желудевого кофе, отдававшего маслом.
– Вы должны остаться здесь, – сказал мне генерал. – Сдадитесь в плен, только обязательно офицеру – тогда вам ничего не будет.
– Вы шутите.
– Я приказываю вам остаться здесь.
Я напомнила генералу, что не подчиняюсь его приказам.
– Тогда я прошу вас остаться здесь.
– А я отказываюсь. Я лечу с вами. Вам нужен второй пилот.
Мы допили желудевый кофе.
– Я знаю азимут отсюда на единственный ориентир в центре Берлина, который точно еще стоит на месте, – сказала я. – Я могу довести самолет до Рейхсканцелярии, даже если весь город лежит в руинах. А он наверняка лежит в руинах.
Когда все дороги в Берлин оказались перекрытыми, а сам город изменился до неузнаваемости, я поставила себе задачу запомнить все азимуты, расстояния, изгибы рек и каналов. В то время все равно больше было нечем заняться.
С наступлением сумерек мы стянули со «шторка» брезент. Генерал сел за штурвал. Лейтенант крутанул пропеллер и отступил в тень. Таким он и остался в моей памяти: закуривает сигарету, сложенными ладонями прикрыв спичку от ветра.
Мы с ревом пронеслись по щербатой полосе, резко ушли вверх и полетели над темной водой в направлении Грюневальда.
Интересно, что помнит генерал из того полета в ад. Он ничего не сказал мне, хотя мог бы и поблагодарить; но нельзя требовать от человека слишком многого. Разговаривать с ним здесь невозможно: самолет не оборудован рацией. Можно, конечно, кричать, но он все равно ничего не услышит, покуда не наклонится вперед, к самому моему сиденью: все заглушает рев мотора.
Он перестал ворочаться. Наверное, уснул. Вокруг тишь да гладь. Внизу не блеснет ни одна каска. Белеющие во мраке тропинки и темные рощицы пустынны.
Где американцы? Где русские?
Определение войны: такое состояние, когда кто угодно может быть где угодно.
Когда генерал сел в пилотское кресло «шторка» и застегнул привязные ремни, я склонилась над его плечом.
– Что вы делаете?
– Проверяю, смогу ли дотянуться отсюда до рычагов.
Он издал лающий смешок.
– Сядьте и пристегнитесь. Я сам поведу самолет.
Он включил зажигание, и мы, набирая скорость, устремились в ночь.
Обзор из кабины «шторка» отличный. Как будто сидишь в оранжерее. Прозрачный фонарь окружает тебя со всех сторон; он чуть шире фюзеляжа, поэтому при малейшем повороте головы видишь землю внизу, а также – прямо под собой – тонкие стойки шасси, такие хрупкие с виду, такие уязвимые для зенитного огня. А справа и слева возвышаются длинные укосины, подпирающие прямоугольное в плане крыло.
Какая все-таки непрочная вещь самолет.
Такой крошечный на фоне бескрайних полей. Такой огромный на фоне неба: ну может ли зенитчик промахнуться?
Мы круто набрали высоту, и первые полминуты полет проходил спокойно. Потом, подняв взгляд к своду прозрачного фонаря, я увидела истребители. Черные тени так и роились на фоне странного многоцветья небес. И на каждом самолете мне отчетливо представлялась яркая красная звезда.
– Истребители сверху! – крикнула я.
Генерал меня не услышал. Тогда я отстегнула ремни, привстала и крикнула ему прямо в ухо.
Он мгновенно бросил машину вниз, к лесу, а потом опять резко выровнялся. Мы летели над самыми верхушками деревьев, и Грюневальд кишел русскими.
На разъезженных траками полянах стояли танки, окруженные солдатами, напряженно смотревшими в небо. Длинные хоботы танков развернулись к нам. В кронах сидели пехотинцы, стволы их автоматов тускло блестели. Я отчетливо видела лица: бороды, закопченные щеки, белки безжалостных глаз.
Генерал рванул рычаг вбок, когда лес взорвался грохотом беспорядочной стрельбы, и я увидела, как отлетел кусок предкрылка. Самолет выписывал зигзаги, и меня кидало из стороны в сторону. Генерал заложил очередной крутой вираж, уворачиваясь от пулеметного огня, а через несколько секунд возле двигателя сверкнула взлетевшая с земли яркая трасса и громыхнул разрыв.
Генерал испустил вопль.
Я вскочила, чтобы перехватить рычаги. Я с трудом дотягивалась до них; его голова, свесившаяся набок, упиралась мне под мышку. Под аккомпанемент хриплого дыхания генерала я пыталась справиться с машиной; слушалась она плохо, так как его ноги вжимали в пол педали руля, но мне нужно было уйти из-под обстрела. Самолет, сотрясаемый ударными волнами, мотало из стороны в сторону; к горлу подкатывала тошнота. Мне не хватало воздуха в задымленной кабине, провонявшей серой и топливом.
Топливо.
Я бросила взгляд вверх, направо и налево, где находились топливные баки. И худшие мои опасения подтвердились: по обшивке обоих крыльев змеились струйки вытекающего горючего.
Огонь с земли пошел на убыль, когда под нами промелькнули последние деревья на опушке леса, зато через несколько секунд видимость упала до нескольких метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116