Наконец он отпустил нас. Почти всех. Меня он не отпустил. Он заставил меня стоять по стойке «смирно», покуда расхаживал взад-вперед, явно пытаясь решить, что же со мной делать. Похоже, я представляла собой самую ужасную проблему из всех, с какими ему приходилось сталкиваться в ходе его профессиональной деятельности.
Через несколько минут он сказал:
– Всю следующую неделю вы будете ежедневно заниматься строевой подготовкой дополнительно. Явитесь ко мне после лекций.
– Слушаюсь, герр сержант.
– Вы являете собой самое отвратительное зрелище из всех, которые когда-либо оскверняли наш учебный плац.
– Так точно, герр сержант.
– Можете идти.
Я вернулась в свою комнату. До начала лекций оставалось четверть часа. Мне нужно было остаться наедине с собой всего на несколько минут. Мне нужно всего несколько минут, думала я. Чтобы прийти в себя.
Я сидела на кровати в своей форме и слышала смех, доносившийся с другой стороны летного поля.
Таким образом они пытались взять меня на пушку.
Но я не собиралась сдаваться. Я хотела летать, и все. Но это было слишком просто, чтобы они поняли.
Они считали, что я хочу заниматься делом, к которому женщина неспособна по природе своей. Я требовала, чтобы ко мне относились так же, как к тем, кого считают такими способными. Отлично: они не намерены давать мне поблажек.
Само собой, я не могла жаловаться. И даже помыслить о таком не могла. Как смею я просить, даже требовать равноправия с мужчинами – а потом возмущаться трудностями, сопряженными с ним на практике? На несколько минут я погрузилась в такое отчаяние, что у меня в уме промелькнула мысль упаковать чемодан и уехать домой. Ибо в конечном счете они были правы. О равенстве, на котором я настаивала, не могло идти и речи; на самом деле мне не место здесь.
Потом я вдруг осознала, где именно я нахожусь. Я сидела на своей кровати в комнате, в двухстах метрах от мужских казарм. Они знали, что я женщина. На этом все равенство кончалось. Кончалось там, где могло стать опасным. Кончалось там, где они провели черту.
Поэтому в дальнейшем нам предстояло состязаться, кто способнее. В этом состязании они имели значительный перевес надо мной, но у меня было преимущество, подобное преимуществу Давида над Голиафом: я была ловка, проворна и не считалась с правилами борьбы.
Я поняла, что и впредь не должна считаться ни с какими правилами. Во-первых, мне нельзя терять уверенности, что способность пилотировать самолеты не имеет ничего общего с ответом на идиотский вопрос о моей половой принадлежности. Во-вторых, я ни в коем случае не должна попасться в ловушку, которую мне устроили; раз меня здесь не желают признавать ни за мужчину, ни за женщину, мне надо ухитриться стать существом неопределенного пола. Явно существовал некий способ продержаться здесь следующие несколько месяцев. Мне оставалось только сохранять самообладание, покуда я не найду верную линию поведения.
После трех часов теоретических занятий начался перерыв на ланч. Во время лекций я много писала.
По окончании последней лекции я собрала книги и спросила своего соседа:
– Ты идешь в столовую?
Не самая блестящая попытка завязать разговор, но она заслуживала лучшей реакции. Удивленный взгляд, неловкая ухмылка и молчание. Он бочком отошел прочь от меня.
Я направилась в столовую.
Я отстояла очередь и взяла кофе с булочкой. Никто не изъявлял желания пообщаться со мной. Я подошла к столику, где сидели и разговаривали несколько моих одногруппников. Я поставила на стол металлический поднос, придвинула стул, села и сказала:
– Привет, я Фредди. Думаю, настало время познакомиться.
Это не так уж трудно. Просто набираешь воздуху в грудь и делаешь это.
Однако для них это оказалось трудно. Я видела. Они оказались в совершенно незнакомой ситуации. Они понятия не имели, как со мной держаться, и такое невыгодное положение их явно раздражало.
Наконец один из них представился и протянул мне руку. Его примеру последовали еще несколько человек.
Один не назвал своего имени. Он отвернулся от меня и уставился в свою чашку. Он был немного старше остальных и носил длинные, подкрученные вверх усы в английском стиле.
После церемонии представления наступило непродолжительное молчание. Его нарушил человек, который первым заговорил со мной, – Юрген. Высокий молодой парень с густыми бровями, сейчас недоуменно сдвинутыми.
– Мы не можем понять, что ты здесь делаешь, – сказал он.
– Я хочу научиться пилотировать гражданские самолеты.
Он потряс головой, в явном замешательстве.
Сидевший рядом с ним паренек сказал без тени враждебности:
– У тебя ничего не получится. Женщины неспособны пилотировать такие самолеты.
– Посмотрим, – сказала я.
– Послушай, для управления большим самолетом требуется физическая сила. У тебя просто не хватит силы. – Он говорил мягко. Он пытался помочь мне.
– Сила не самое главное, – сказал усатый. – У женщин не тот склад ума.
Я повернулась к нему. Он чуть не трясся от раздражения.
– Как тебя зовут? – спросила я.
Он не хотел говорить, но понимал, что у него нет выбора.
– Вернер.
– И какой же склад ума требуется для того, чтобы научиться пилотировать гражданские самолеты, Вернер?
Он покраснел под моим пристальным взглядом, но не ответил.
– Да перестань, – сказал Юрген. – Вполне закономерный вопрос.
– Для управления самолетами необходимо хладнокровие и умение объективно оценивать ситуацию. Всем известно, что женщины излишне эмоциональны и легко теряются.
– Меня трудно привести в растерянность, – сказала я.
Паренек с веселым лицом и южногерманским невнятным выговором сказал, что он не понимает, какой мне смысл учиться пилотировать пассажирские самолеты, если «Люфтганза» все равно не даст мне работы.
Я подумала, что он совершенно прав.
– Кто-нибудь еще даст, – сказала я с уверенностью, которой в действительности не чувствовала. В тот момент вся моя затея показалась мне нелепой: поступком, продиктованным тщеславием и завышенной самооценкой. Я резко сказала: – Если я могу работать летчиком-испытателем в Исследовательском институте планеризма, я не понимаю, что мне мешает работать летчиком в авиатранспортной компании.
Они переглянулись. Они обо мне знали: после моего зачисления в школу в газете «Планеризм сегодня» появилась заметка, а в одном из иллюстрированных журналов – моя фотография. Вдобавок, в прессе довольно много писалось о поездке в Финляндию. Это не помогло: наоборот, только усложнило проблему.
Наступило молчание. Потом Вернер зажег сигарету и бросил спичку в пепельницу.
– Ты выйдешь замуж, – презрительно сказал он.
– Не выйдет, если будет носить эту форму, – ухмыльнулся паренек с юга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Через несколько минут он сказал:
– Всю следующую неделю вы будете ежедневно заниматься строевой подготовкой дополнительно. Явитесь ко мне после лекций.
– Слушаюсь, герр сержант.
– Вы являете собой самое отвратительное зрелище из всех, которые когда-либо оскверняли наш учебный плац.
– Так точно, герр сержант.
– Можете идти.
Я вернулась в свою комнату. До начала лекций оставалось четверть часа. Мне нужно было остаться наедине с собой всего на несколько минут. Мне нужно всего несколько минут, думала я. Чтобы прийти в себя.
Я сидела на кровати в своей форме и слышала смех, доносившийся с другой стороны летного поля.
Таким образом они пытались взять меня на пушку.
Но я не собиралась сдаваться. Я хотела летать, и все. Но это было слишком просто, чтобы они поняли.
Они считали, что я хочу заниматься делом, к которому женщина неспособна по природе своей. Я требовала, чтобы ко мне относились так же, как к тем, кого считают такими способными. Отлично: они не намерены давать мне поблажек.
Само собой, я не могла жаловаться. И даже помыслить о таком не могла. Как смею я просить, даже требовать равноправия с мужчинами – а потом возмущаться трудностями, сопряженными с ним на практике? На несколько минут я погрузилась в такое отчаяние, что у меня в уме промелькнула мысль упаковать чемодан и уехать домой. Ибо в конечном счете они были правы. О равенстве, на котором я настаивала, не могло идти и речи; на самом деле мне не место здесь.
Потом я вдруг осознала, где именно я нахожусь. Я сидела на своей кровати в комнате, в двухстах метрах от мужских казарм. Они знали, что я женщина. На этом все равенство кончалось. Кончалось там, где могло стать опасным. Кончалось там, где они провели черту.
Поэтому в дальнейшем нам предстояло состязаться, кто способнее. В этом состязании они имели значительный перевес надо мной, но у меня было преимущество, подобное преимуществу Давида над Голиафом: я была ловка, проворна и не считалась с правилами борьбы.
Я поняла, что и впредь не должна считаться ни с какими правилами. Во-первых, мне нельзя терять уверенности, что способность пилотировать самолеты не имеет ничего общего с ответом на идиотский вопрос о моей половой принадлежности. Во-вторых, я ни в коем случае не должна попасться в ловушку, которую мне устроили; раз меня здесь не желают признавать ни за мужчину, ни за женщину, мне надо ухитриться стать существом неопределенного пола. Явно существовал некий способ продержаться здесь следующие несколько месяцев. Мне оставалось только сохранять самообладание, покуда я не найду верную линию поведения.
После трех часов теоретических занятий начался перерыв на ланч. Во время лекций я много писала.
По окончании последней лекции я собрала книги и спросила своего соседа:
– Ты идешь в столовую?
Не самая блестящая попытка завязать разговор, но она заслуживала лучшей реакции. Удивленный взгляд, неловкая ухмылка и молчание. Он бочком отошел прочь от меня.
Я направилась в столовую.
Я отстояла очередь и взяла кофе с булочкой. Никто не изъявлял желания пообщаться со мной. Я подошла к столику, где сидели и разговаривали несколько моих одногруппников. Я поставила на стол металлический поднос, придвинула стул, села и сказала:
– Привет, я Фредди. Думаю, настало время познакомиться.
Это не так уж трудно. Просто набираешь воздуху в грудь и делаешь это.
Однако для них это оказалось трудно. Я видела. Они оказались в совершенно незнакомой ситуации. Они понятия не имели, как со мной держаться, и такое невыгодное положение их явно раздражало.
Наконец один из них представился и протянул мне руку. Его примеру последовали еще несколько человек.
Один не назвал своего имени. Он отвернулся от меня и уставился в свою чашку. Он был немного старше остальных и носил длинные, подкрученные вверх усы в английском стиле.
После церемонии представления наступило непродолжительное молчание. Его нарушил человек, который первым заговорил со мной, – Юрген. Высокий молодой парень с густыми бровями, сейчас недоуменно сдвинутыми.
– Мы не можем понять, что ты здесь делаешь, – сказал он.
– Я хочу научиться пилотировать гражданские самолеты.
Он потряс головой, в явном замешательстве.
Сидевший рядом с ним паренек сказал без тени враждебности:
– У тебя ничего не получится. Женщины неспособны пилотировать такие самолеты.
– Посмотрим, – сказала я.
– Послушай, для управления большим самолетом требуется физическая сила. У тебя просто не хватит силы. – Он говорил мягко. Он пытался помочь мне.
– Сила не самое главное, – сказал усатый. – У женщин не тот склад ума.
Я повернулась к нему. Он чуть не трясся от раздражения.
– Как тебя зовут? – спросила я.
Он не хотел говорить, но понимал, что у него нет выбора.
– Вернер.
– И какой же склад ума требуется для того, чтобы научиться пилотировать гражданские самолеты, Вернер?
Он покраснел под моим пристальным взглядом, но не ответил.
– Да перестань, – сказал Юрген. – Вполне закономерный вопрос.
– Для управления самолетами необходимо хладнокровие и умение объективно оценивать ситуацию. Всем известно, что женщины излишне эмоциональны и легко теряются.
– Меня трудно привести в растерянность, – сказала я.
Паренек с веселым лицом и южногерманским невнятным выговором сказал, что он не понимает, какой мне смысл учиться пилотировать пассажирские самолеты, если «Люфтганза» все равно не даст мне работы.
Я подумала, что он совершенно прав.
– Кто-нибудь еще даст, – сказала я с уверенностью, которой в действительности не чувствовала. В тот момент вся моя затея показалась мне нелепой: поступком, продиктованным тщеславием и завышенной самооценкой. Я резко сказала: – Если я могу работать летчиком-испытателем в Исследовательском институте планеризма, я не понимаю, что мне мешает работать летчиком в авиатранспортной компании.
Они переглянулись. Они обо мне знали: после моего зачисления в школу в газете «Планеризм сегодня» появилась заметка, а в одном из иллюстрированных журналов – моя фотография. Вдобавок, в прессе довольно много писалось о поездке в Финляндию. Это не помогло: наоборот, только усложнило проблему.
Наступило молчание. Потом Вернер зажег сигарету и бросил спичку в пепельницу.
– Ты выйдешь замуж, – презрительно сказал он.
– Не выйдет, если будет носить эту форму, – ухмыльнулся паренек с юга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116