Глава двадцать первая
Я получила телеграмму от генерала в ноябре. В том году я была просто нарасхват.
Генерал изъявил желание командовать оперативной частью и получил под свое начало соединение военно-воздушных сил где-то на Восточном фронте. Его люди мерзли, голодали и находились в подавленном настроении, и он счел, что мой визит пойдет им на пользу.
Я еще не вернулась к своим служебным обязанностям. Перспектива посетить Россию показалась мне заманчивой: позже мне такой возможности может не представиться.
С чемоданом позаимствованных теплых вещей я вылетела на потрепанном в боях «дорнье», пилотируемом нервным летчиком, которому еще не стукнуло и двадцати. Полет, с двумя остановками для дозаправки и погрузки продовольствия, продолжался много часов. Температура воздуха в кабине неуклонно падала. Я надела шубу и пошла размять ноги.
Я застала штурмана жующим шоколад над своими картами. Это был жилистый парень с коротко подстриженными соломенными волосами. Когда я приблизилась, он попытался спрятать шоколад в карман. Потом сконфуженно улыбнулся и предложил мне.
– Где вы достали шоколад? – спросила я.
– Обменял часы на три плитки. Одну отдал матери, другую своей девушке, а эту оставил себе.
– Ох, а теперь я съела кусок.
– Все в порядке, – сказал он. На запястье у него я увидела часы, хорошие.
Про часы ходило много разных историй. Довольно странных, скажем прямо. Откуда-то вдруг появилось огромное количество подержанных часов. Петер рассказывал мне историю о целом сундуке часов – сундуке! – присланном экипажу подводной лодки в качестве поощрения за мужество.
Я посмотрела на карту, на которой он вычерчивал наш курс.
– Где мы находимся? – поинтересовалась я.
– Я не имею права разглашать такие сведения. – Он указал кончиком карандаша. – Вот здесь.
Мы находились над северными территориями бывшей Польши и приближались к бывшей границе Советского Союза, восстановление которой представлялось делом недалекого будущего.
– Наверное, мне не следовало спрашивать, – сказала я.
– На вашем месте я бы хотел знать, где мы находимся, – сказал он. – В таком самолете, да с таким пилотом.
– А что с пилотом?
– У него не все дома. Иногда он съезжает с катушек и воображает, будто один из двигателей загорелся. Его друг разбился так на «грифоне».
– И что происходит, когда ему кажется, что один из двигателей загорелся?
– А что бы вы сделали при возгорании двигателя?
– Выключила бы двигатель и попыталась приземлиться.
– Ну вот, именно так он и поступает. Правда, во время двух последних полетов он не делал ничего подобного. Это все от переутомления, от слишком частых вылетов.
Штурман сверился со своими приборами, быстро произвел вычисления и прочертил линию на карте.
– Я не понимаю, зачем вам понадобилось лететь сюда, – сказал он. – Здесь не место женщине. Здесь не место нормальному человеку.
По мере нашего дальнейшего продвижения на восток стало ясно, что мы вошли в зону боевых действий. Небо перекрещивали инверсионные следы истребителей. Через прозрачную крышу фонаря я увидела три «Фоккевульфа-190», которые прошли метрах в шестистах-семистах над нами и повернули на юг. У горизонта, где земля казалась плоской как стол и сумерки спускались с небес подобием тонкой пыли, сверкали яркие огни: огни войны.
Один раз нас обстреляли: дробный удар по правому крылу, отдавшийся дрожью у меня в ногах. Я впервые попала под обстрел, и неведомый мне доселе долгожданный страх охватил меня, пьяня и возбуждая.
Я вышла из бомбардировщика на грязную посадочную полосу, по которой яростно хлестал дождь. Красные разметочные прожекторы, окруженные плотной пеленой тумана, высвечивали частые нити ливня и исчезали в непроглядной тьме задолго до того, как линии их огней сходились в одну точку вдали.
Фон Грейм, встречавший меня на летной полосе вместе с горсткой офицеров, был радушен, но немногословен.
– Погода мерзкая, – сказал он. – Кругом сплошное болото. Давайте поедем быстрее туда, где сухо и тепло, а то еще воспаление легких подхватите.
До нас доносился грохот орудий. Я спросила, на каком расстоянии от линии фронта мы находимся.
– Километрах в тридцати, – сказал фон Грейм к моему удивлению. – Если с утра ничего не изменилось.
В штабной машине, прыгавшей по ухабам и поднимавшей фонтаны брызг на размытой грунтовой дороге, мы добрались до скопления деревянных лачуг. Два промокших до нитки часовых с застывшими от холода лицами взяли на караул, когда фон Грейм провел меня по крыльцу в свой личный домик. Внутри, в тесной комнате, заваленной картами и разными бумагами, он повернулся ко мне, расстегивая шинель и разбрызгивая вокруг грязные капли с несвойственной ему небрежностью.
– Мне не следовало вызывать вас сюда.
– Прошу прощения?
– Ситуация изменилась самым радикальным образом. Красные теснили нас по всему южному участку фронта, начиная с июля. Теперь наступление переместилось на север. Они снова взяли Смоленск.
– А где это по отношению к нам?
– Мы находимся здесь. – Генерал ткнул мокрым пальцем в ближайшую карту. Кончик пальца указывал на левый ее край: на территорию, расположенную выше болотистой, лесистой местности, пересеченной реками. Смоленск находился на противоположном краю карты, чуть севернее. Километрах в ста от нас. – Они за Днепром, – сказал генерал. – Мы и ахнуть не успеем, как они возьмут Минск. Ваше пребывание здесь придется сократить до минимума, и, разумеется, вам нельзя ни на шаг приближаться к линии фронта.
– Вы хотите сказать, что я десять часов мерзла в «дорнье» на месте летчика-наблюдателя напрасно?
– Извините, но я не могу рисковать.
– Чушь! – сказала я.
Генерал остолбенел от удивления. Мы плохо знали друг друга. Он явно пытался понять, кого, собственно, пригласил.
– Что почувствуют солдаты на передовой, если вы отправите меня обратно? Это не поспособствует поднятию боевого духа.
– Вы хоть представляете, что такое передовая?
– Вот заодно и выясню.
– Слышали грохот орудий, когда вышли из самолета? Вы окажетесь под таким вот огнем.
Я упрямо выдвинула челюсть.
– Здесь не место женщине, – сказал он.
– Генерал, я настаиваю.
Ветер усилился и задувал капли дождя в широкую щель под дверью.
Генерал снял фуражку и пригладил рукой волосы. Седые волосы. У него не было ни одного седого волоска, когда я видела его последний раз, полтора года назад.
– Хорошо, – сказал он.
Меня удивила столь неожиданная капитуляция. Теперь я понимаю, что тогда он был до предела измотан, его душевное здоровье висело на волоске. У него просто не было сил на споры со мной.
На следующее утро меня повезли на передовую.
Фон Грейм самолично доставил меня, в военном «шторке», на крохотную посадочную площадку милях в пятнадцати к востоку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116