«Да ладно тебе», – и пошла первой, поскольку понимала, что сделать это все равно придется и лучше покончить с этим поскорее. Позади послышался иронический смешок.
Я двинулась вниз по склону, поросшему ползучими растениями и все еще густо пестревшему поздними колокольчиками, который спускался к ручью. Через ручей тянулся дощатый мост, но мы с Петером неизменно предпочитали добираться до противоположного берега по торчащим из воды камням. Перепрыгивая с камня на камень, я услышала, как Петер сказал: «Это ручей», а Ганс насмешливо фыркнул в ответ.
Мы подошли к лужайке. Мы с Петером стояли плечом к плечу на краю этого залитого солнечным светом, неизменно таинственного пространства.
– А это лужайка, – сказал Петер на свою беду и отвернулся.
Ганс хихикнул.
– Это лес, это ручей, это лужайка, – передразнил он. А потом обошел меня, стал прямо передо мной, подбоченился и презрительно спросил: – А это что такое, интересно знать?
Я была в кожаных штанах и в рубашке Петера, из которой он вырос. Дома я всегда так одевалась. Все к этому привыкли.
Петер бросился на Ганса. Последовал короткий яростный обмен ударами. Я подождала, когда мальчики отпрыгнут друг от друга, а потом вихрем налетела на кузена, крикнув Петеру отойти в сторону. Я хотела сама постоять за себя. Кроме того, я сознавала, что, если Петер поколотит гостя, отец сотворит с ним что-нибудь ужасное.
Я хотела убить Ганса. И до сих пор удивляюсь, что не убила. Когда я наконец пришла в себя, я сидела верхом на поверженном враге и молотила его кулаком по уху.
– Сдаюсь, – проговорил он, еле шевельнув губами. Он шевелил губами с трудом, я видела.
Я неохотно слезла с него. Ганс сел. Его лицо было залито кровью, да и вообще выглядело неважнецки. Его недавно белая рубашка была сплошь покрыта отпечатками моих окровавленных кулаков.
Петер заставил нас пожать друг другу руки. Мы спустились к ручью, чтобы умыться и привести себя в порядок, и поняли, что настоящие следы схватки не смыть никакой водой. Обсуждая проблему, сочиняя правдоподобную ложь для родителей и рассказывая Гансу, для его же пользы, ужасные истории, свидетельствующие об отцовском нраве, мы с Петером помирились с нашим гостем. Он оказался не таким уж плохим парнем. У него имелись причины вести себя вызывающе. Он рассказал нам о семейных неприятностях, из-за которых его отослали из дома. Его родители разводились; у отца, сказал Ганс, была другая жена.
Мы с Петером трепетали от ужаса. Ничего подобного в нашей деревне никогда не происходило.
На переговоры с матерью отправили меня. Я пряталась в кустах, покуда отец не удалился в свой кабинет, а потом перехватила маму на выходе из гостиной.
Она отвела меня в ванную и закрыла дверь.
– И что же такое с тобой случилось?
– Я упала, – сказала я.
Я действительно падала, помимо всего прочего.
Мама подошла к умывальнику, открыла холодную воду, одной рукой запрокинула мне голову назад, а другой достала из шкафчика корпию и йод.
– Где ты упала?
– В лесу.
– Покажи руки.
Она рассмотрела мои ладони, целые и невредимые, и посиневшие, разбитые в кровь костяшки пальцев.
– Так. И что же все-таки произошло?
– Мы подрались. Пожалуйста, не говори отцу.
– Подрались?!
Я начала виновато опускать голову, но потом опять подняла, движимая своего рода чувством собственного достоинства.
– С кем ты подралась?
– С Гансом.
Мама была потрясена.
– Liebchen, как ты могла? Разве ты не понимаешь, что он наш гость?
Конечно, я понимала. Ну почему взрослые такие тупые?
– А что делал Петер тем временем? – словно спохватившись, спросила она.
Я изо всех сил постаралась объяснить все доходчиво и преуспела в своей попытке сверх всякого ожидания:
– Петер затеял драку с Гансом, потому что Ганс оскорбил меня, а потом драться с ним стала я, поскольку знала, что отец убьет Петера, если узнает, что дрался он.
Мама внимательно посмотрела на меня, но сказала лишь одно:
– Значит, Петер и Ганс в таком же состоянии, как ты?
– Петер выглядит вполне сносно. – Я ухмыльнулась: просто не могла сдержаться. – А вот Ганс – ужасно.
– Не вижу ничего смешного.
– Извини.
Мама набрала сильнопахнущей мази из жестяной банки и смазала мне костяшки пальцев.
– Лучше, чтобы они приходили сюда по одному.
– Ты не скажешь отцу?
– Как я могу скрыть от него случившееся? Посмотри на себя.
– Пожалуйста, мама. Ну пожалуйста. Придумай что-нибудь.
– Ты просишь меня солгать?
– Нет, – сказала я.
– Да, и ты это знаешь.
– Он обращается с Петером по-скотски, – сказала я.
Я не хотела говорить этого. По маминому лицу пробежала тень.
– Это не твое дело, – сказала она.
Она взяла ножницы и отрезала кусок корпии. Потом притянула меня к себе и чмокнула в макушку.
– Пришли ко мне Ганса, – сказала она, и я так и сделала.
На следующее утро отец ушел из дому рано, и за завтраком мы с ним не увиделись. На полдник он домой не пришел, а во второй половине дня прислал записку с сообщением, что сегодня отобедает с одним коллегой, как он иногда делал. К тому времени, когда он получил возможность хорошенько рассмотреть Петера, мы с Гансом выглядели уже вполне прилично.
Отец сказал, что он слышал, что мы свалились с дерева, и призвал нас с Петером вести себя поответственнее сейчас, когда у нас гость. Разумеется, это мама постаралась, а я так никогда толком и не поблагодарила ее.
Все самые яркие впечатления детства, кажется, связаны у меня с тем летом. Почти каждый день мы трое ходили купаться на речку. Мы ныряли за сокровищами после того, как Ганс нашел в тине ржавый бинокль, но больше так ничего и не нашли. Мы ловили рыбу. Рыба подплывала к нашей дрожащей наживке, презрительно подталкивала ее носом и стремительно уплывала прочь.
Мы устраивали стоянки в лесу и однажды чуть не устроили лесной пожар.
Мы перегородили ручей плотиной.
Когда мы строили плотину, Ганс уверенно сказал:
– Я пойду служить в армию, когда вырасту.
– Твой отец военный? – спросил Петер.
– Нет. Он служащий.
– Тогда почему ты хочешь в армию?
– Люблю приключения.
– Приключения! – насмешливо сказал Петер. – В армии скука зеленая. Сплошные учения да маневры. Я хочу служить на флоте. Моряк может объехать целый свет.
– Но твой отец доктор!
– Не имеет значения. Ну, на самом деле имеет, потому что он хочет, чтобы я тоже стал врачом. Я боюсь сказать ему.
Петер аккуратно уложил камень в углубление, вырытое на дне ручья.
– Но я собираюсь служить на флоте, что бы он ни говорил.
Ганс одобрительно кивнул.
Холодное сознание своего рода отверженности охватило меня.
Ганс жил у нас, наверное, за год до отъезда Петера в школу-интернат.
Его отъезд представлялся чем-то немыслимым – туманным островком в отдаленном будущем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Я двинулась вниз по склону, поросшему ползучими растениями и все еще густо пестревшему поздними колокольчиками, который спускался к ручью. Через ручей тянулся дощатый мост, но мы с Петером неизменно предпочитали добираться до противоположного берега по торчащим из воды камням. Перепрыгивая с камня на камень, я услышала, как Петер сказал: «Это ручей», а Ганс насмешливо фыркнул в ответ.
Мы подошли к лужайке. Мы с Петером стояли плечом к плечу на краю этого залитого солнечным светом, неизменно таинственного пространства.
– А это лужайка, – сказал Петер на свою беду и отвернулся.
Ганс хихикнул.
– Это лес, это ручей, это лужайка, – передразнил он. А потом обошел меня, стал прямо передо мной, подбоченился и презрительно спросил: – А это что такое, интересно знать?
Я была в кожаных штанах и в рубашке Петера, из которой он вырос. Дома я всегда так одевалась. Все к этому привыкли.
Петер бросился на Ганса. Последовал короткий яростный обмен ударами. Я подождала, когда мальчики отпрыгнут друг от друга, а потом вихрем налетела на кузена, крикнув Петеру отойти в сторону. Я хотела сама постоять за себя. Кроме того, я сознавала, что, если Петер поколотит гостя, отец сотворит с ним что-нибудь ужасное.
Я хотела убить Ганса. И до сих пор удивляюсь, что не убила. Когда я наконец пришла в себя, я сидела верхом на поверженном враге и молотила его кулаком по уху.
– Сдаюсь, – проговорил он, еле шевельнув губами. Он шевелил губами с трудом, я видела.
Я неохотно слезла с него. Ганс сел. Его лицо было залито кровью, да и вообще выглядело неважнецки. Его недавно белая рубашка была сплошь покрыта отпечатками моих окровавленных кулаков.
Петер заставил нас пожать друг другу руки. Мы спустились к ручью, чтобы умыться и привести себя в порядок, и поняли, что настоящие следы схватки не смыть никакой водой. Обсуждая проблему, сочиняя правдоподобную ложь для родителей и рассказывая Гансу, для его же пользы, ужасные истории, свидетельствующие об отцовском нраве, мы с Петером помирились с нашим гостем. Он оказался не таким уж плохим парнем. У него имелись причины вести себя вызывающе. Он рассказал нам о семейных неприятностях, из-за которых его отослали из дома. Его родители разводились; у отца, сказал Ганс, была другая жена.
Мы с Петером трепетали от ужаса. Ничего подобного в нашей деревне никогда не происходило.
На переговоры с матерью отправили меня. Я пряталась в кустах, покуда отец не удалился в свой кабинет, а потом перехватила маму на выходе из гостиной.
Она отвела меня в ванную и закрыла дверь.
– И что же такое с тобой случилось?
– Я упала, – сказала я.
Я действительно падала, помимо всего прочего.
Мама подошла к умывальнику, открыла холодную воду, одной рукой запрокинула мне голову назад, а другой достала из шкафчика корпию и йод.
– Где ты упала?
– В лесу.
– Покажи руки.
Она рассмотрела мои ладони, целые и невредимые, и посиневшие, разбитые в кровь костяшки пальцев.
– Так. И что же все-таки произошло?
– Мы подрались. Пожалуйста, не говори отцу.
– Подрались?!
Я начала виновато опускать голову, но потом опять подняла, движимая своего рода чувством собственного достоинства.
– С кем ты подралась?
– С Гансом.
Мама была потрясена.
– Liebchen, как ты могла? Разве ты не понимаешь, что он наш гость?
Конечно, я понимала. Ну почему взрослые такие тупые?
– А что делал Петер тем временем? – словно спохватившись, спросила она.
Я изо всех сил постаралась объяснить все доходчиво и преуспела в своей попытке сверх всякого ожидания:
– Петер затеял драку с Гансом, потому что Ганс оскорбил меня, а потом драться с ним стала я, поскольку знала, что отец убьет Петера, если узнает, что дрался он.
Мама внимательно посмотрела на меня, но сказала лишь одно:
– Значит, Петер и Ганс в таком же состоянии, как ты?
– Петер выглядит вполне сносно. – Я ухмыльнулась: просто не могла сдержаться. – А вот Ганс – ужасно.
– Не вижу ничего смешного.
– Извини.
Мама набрала сильнопахнущей мази из жестяной банки и смазала мне костяшки пальцев.
– Лучше, чтобы они приходили сюда по одному.
– Ты не скажешь отцу?
– Как я могу скрыть от него случившееся? Посмотри на себя.
– Пожалуйста, мама. Ну пожалуйста. Придумай что-нибудь.
– Ты просишь меня солгать?
– Нет, – сказала я.
– Да, и ты это знаешь.
– Он обращается с Петером по-скотски, – сказала я.
Я не хотела говорить этого. По маминому лицу пробежала тень.
– Это не твое дело, – сказала она.
Она взяла ножницы и отрезала кусок корпии. Потом притянула меня к себе и чмокнула в макушку.
– Пришли ко мне Ганса, – сказала она, и я так и сделала.
На следующее утро отец ушел из дому рано, и за завтраком мы с ним не увиделись. На полдник он домой не пришел, а во второй половине дня прислал записку с сообщением, что сегодня отобедает с одним коллегой, как он иногда делал. К тому времени, когда он получил возможность хорошенько рассмотреть Петера, мы с Гансом выглядели уже вполне прилично.
Отец сказал, что он слышал, что мы свалились с дерева, и призвал нас с Петером вести себя поответственнее сейчас, когда у нас гость. Разумеется, это мама постаралась, а я так никогда толком и не поблагодарила ее.
Все самые яркие впечатления детства, кажется, связаны у меня с тем летом. Почти каждый день мы трое ходили купаться на речку. Мы ныряли за сокровищами после того, как Ганс нашел в тине ржавый бинокль, но больше так ничего и не нашли. Мы ловили рыбу. Рыба подплывала к нашей дрожащей наживке, презрительно подталкивала ее носом и стремительно уплывала прочь.
Мы устраивали стоянки в лесу и однажды чуть не устроили лесной пожар.
Мы перегородили ручей плотиной.
Когда мы строили плотину, Ганс уверенно сказал:
– Я пойду служить в армию, когда вырасту.
– Твой отец военный? – спросил Петер.
– Нет. Он служащий.
– Тогда почему ты хочешь в армию?
– Люблю приключения.
– Приключения! – насмешливо сказал Петер. – В армии скука зеленая. Сплошные учения да маневры. Я хочу служить на флоте. Моряк может объехать целый свет.
– Но твой отец доктор!
– Не имеет значения. Ну, на самом деле имеет, потому что он хочет, чтобы я тоже стал врачом. Я боюсь сказать ему.
Петер аккуратно уложил камень в углубление, вырытое на дне ручья.
– Но я собираюсь служить на флоте, что бы он ни говорил.
Ганс одобрительно кивнул.
Холодное сознание своего рода отверженности охватило меня.
Ганс жил у нас, наверное, за год до отъезда Петера в школу-интернат.
Его отъезд представлялся чем-то немыслимым – туманным островком в отдаленном будущем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116