Вероятно, свет еще не видывал более безвкусного архитектурного ансамбля. Изначально построенное по образцу шведского охотничьего домика, центральное здание быстро утратило первозданный облик, обрастая разнообразными сооружениями, которые выстроились по периметру главного двора, в свою очередь окруженные статуями, фонтанами и купами деревьев. В этих строениях Толстяк хранил свою коллекцию произведений искусства. Под соломенными крышами скапливались старинные канделябры, столики в стиле рококо, редкие гобелены, полотна старых мастеров, золотые и серебряные сервизы. Процесс накопления был бесконечным. Европа изобиловала сокровищами такого рода. И зачем останавливаться на Европе?
Центральное здание являлось прихотью богача и носило название, свидетельствующее о сентиментальности жестокого самодура. Кариной звали первую жену Толстяка. Память о ней он возвел в своего рода религиозный культ. Ее останки покоились в отлитом из олова саркофаге в гранитном мавзолее со стенами толщиной полтора метра, стоявшем на берегу озера, на которое выходили окна дома. Однажды он упокоится рядом с Кариной. Но пока что он любил плавать в озере.
Эрнст припарковал свою машину на усыпанной гравием площадке и прошел к дому. Мускулистый парень в средневековой ливрее и с автоматом на боку открыл дверь. Эрнст вошел в вестибюль, где в нишах тускло мерцали китайские вазы, и двинулся через него, поскрипывая ботинками и с трудом подавляя желание пойти на цыпочках. Ему казалось, что за ним исподтишка наблюдают.
Он думал о том, сколько глаз наблюдает за ним каждый день, сколько ушей ловит каждое его слово. Толстяк держал свою собственную разведывательную службу. Она прослушивала телефонные разговоры, все без исключения телефонные разговоры. Даже Гиммлер не мог здесь ничего поделать.
Толстяк подошел на удивление неслышно для столь грузного человека. Он возник в арочном проеме, протягивая вперед руку и растянув рот в широкой улыбке. Он был в бархатных бриджах, шелковых чулках и туфлях с бриллиантовыми пряжками, в белой шелковой рубашке и отороченном мехом жилете, перевязанном красным кушаком, за который был заткнут кинжал.
Эрнст нервно пожал руку своему хозяину. Они прошли по полированному паркету и персидским коврам огромного зала к ярко горящему камину, в котором можно было зажарить целого быка. Толстяк указал Эрнсту на одно из глубоких кожаных кресел, а сам грузно опустился в другое. Появился лакей в камзоле, зеленых бриджах и в ботинках из оленьей кожи – с графином на серебряном подносе. Налил мадеры в два бокала и неслышно отступил в тень.
– Как Инга? – спросил хозяин дома.
После смерти Карины он недавно вступил в новый брак и теперь любил играть роль семейного человека. Он сердечно интересовался личной жизнью всех своих подчиненных. Инга была очередной любовницей Эрнста, но занимала положение любовницы уже достаточно долго, чтобы считаться верной спутницей жизни.
Эрнст сказал, что у Инги все замечательно и что в данный момент она гостит у своих родственников в деревне.
Толстяк выразил свое удовлетворение по данному поводу, а потом завел разговор о недавно подаренной ему картине кисти Каспара Давида Фридриха, которую он пообещал показать Эрнсту после обеда. Он непринужденно болтал и держался весьма любезно, но Эрнст хорошо понимал, что у него на уме совсем другое.
Толстяк перешел к делу, когда лакей снова наполнил бокалы.
– Эрнст, меня несколько беспокоит Мильх.
У Эрнста дернулись брови. Толстяк постоянно плел интриги, дабы воспрепятствовать Мильху обрести в министерстве власть, на которую тот имел полное право в силу своих способностей и в силу своей должности; но все же он не удовлетворялся достигнутым результатом. Мильх был слишком хорош, вот в чем заключалась вся беда. Он работал без устали. Был великолепным организатором. Находил удовольствие в канцелярской работе. Принимал решения, которые следовало принимать, пусть самые непопулярные. И, несмотря на все старания скомпрометировать и ослабить его позиции, он все равно оставался заместителем Толстяка, инспектирующим генералом военно-воздушных сил.
– Что именно вас беспокоит? – спросил Эрнст с невинным видом.
– Я не доверяю Мильху, – сказал Толстяк, играя рукояткой своего кинжала, украшенной драгоценными камнями. – Думаю, он бегает в Канцелярию без моего ведома.
Так оно и было. Мильха там хорошо принимали.
– А если даже так, что в этом плохого?
– Ну, все зависит от того, что он говорит там. Иногда Мильх оценивает ситуацию совершенно неверно. Они могут представлять опасность, такие неверные суждения.
Эрнст ждал.
– В частности, в свете нашей программы развития.
А дело состояло в следующем. Был отдан приказ впятеро (впятеро!) увеличить выпуск самолетов. Начать немедленно. В кабинетах на Лейпцигерштрассе кипела лихорадочная деятельность, за которой угадывалась паника. Программа выполнялась в дикой спешке. Самолеты, еще находившиеся в стадии разработки или капитальной реконструкции, признавались удовлетворительными и воплощались в наспех составленных чертежах. Мильх холодным задумчивым взглядом изучал чертежи.
– Из самолетов, которые через три года должны стоять в ангарах, почти девять тысяч не прошли необходимые испытания, – сказал Мильх Эрнсту. – Это четверть от общего количества.
Мильх был прав. Тем не менее его пессимизм сердил Эрнста, принимавшего подобные замечания на свой счет. Он беспокоился по поводу некоторых своих решений, принятых в прошлом году. Эрнсту было нужно, чтобы его компетенции доверяли, а не ставили ее под сомнение.
– Мильх говорил о «Ю-восемьдесят восемь», – сказал Толстяк.
Речь шла о бомбардировщике, реконструированном Юнкерсом по распоряжению Эрнста. Компания получила заказ на огромное количество таких самолетов; этой машине предстояло стать основным бомбардировщиком военно-воздушных сил.
– Мильх говорит, с ним какие-то проблемы, – сказал Толстяк. – Он говорит, машина слишком тяжелая и тихоходная.
– С «Ю-восемьдесят восемь» нет никаких проблем. – Эрнст почувствовал, как у него предательски потеют ладони.
– Хм-м… Полагаю, вы правы. Что ж, это не первое заблуждение Мильха, и явно не последнее. – Толстяк вновь наполнил бокалы. – Я решил произвести кое-какие перестановки. Министерству необходим свежий ветер перемен. Новым начальником штаба станет Йешоннек. Вы ведь с ним ладите?
– Да.
Но вот Мильх не ладил. Мильх и Йешоннек ненавидели друг друга.
Интересно, известно ли это Толстяку, подумал Эрнст, бросая быстрый взгляд на круглое, странно смягчившееся лицо с растянутым в широкой улыбке ртом, похожим на бритвенный разрез. Да. Толстяк знал все, что хотел знать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Центральное здание являлось прихотью богача и носило название, свидетельствующее о сентиментальности жестокого самодура. Кариной звали первую жену Толстяка. Память о ней он возвел в своего рода религиозный культ. Ее останки покоились в отлитом из олова саркофаге в гранитном мавзолее со стенами толщиной полтора метра, стоявшем на берегу озера, на которое выходили окна дома. Однажды он упокоится рядом с Кариной. Но пока что он любил плавать в озере.
Эрнст припарковал свою машину на усыпанной гравием площадке и прошел к дому. Мускулистый парень в средневековой ливрее и с автоматом на боку открыл дверь. Эрнст вошел в вестибюль, где в нишах тускло мерцали китайские вазы, и двинулся через него, поскрипывая ботинками и с трудом подавляя желание пойти на цыпочках. Ему казалось, что за ним исподтишка наблюдают.
Он думал о том, сколько глаз наблюдает за ним каждый день, сколько ушей ловит каждое его слово. Толстяк держал свою собственную разведывательную службу. Она прослушивала телефонные разговоры, все без исключения телефонные разговоры. Даже Гиммлер не мог здесь ничего поделать.
Толстяк подошел на удивление неслышно для столь грузного человека. Он возник в арочном проеме, протягивая вперед руку и растянув рот в широкой улыбке. Он был в бархатных бриджах, шелковых чулках и туфлях с бриллиантовыми пряжками, в белой шелковой рубашке и отороченном мехом жилете, перевязанном красным кушаком, за который был заткнут кинжал.
Эрнст нервно пожал руку своему хозяину. Они прошли по полированному паркету и персидским коврам огромного зала к ярко горящему камину, в котором можно было зажарить целого быка. Толстяк указал Эрнсту на одно из глубоких кожаных кресел, а сам грузно опустился в другое. Появился лакей в камзоле, зеленых бриджах и в ботинках из оленьей кожи – с графином на серебряном подносе. Налил мадеры в два бокала и неслышно отступил в тень.
– Как Инга? – спросил хозяин дома.
После смерти Карины он недавно вступил в новый брак и теперь любил играть роль семейного человека. Он сердечно интересовался личной жизнью всех своих подчиненных. Инга была очередной любовницей Эрнста, но занимала положение любовницы уже достаточно долго, чтобы считаться верной спутницей жизни.
Эрнст сказал, что у Инги все замечательно и что в данный момент она гостит у своих родственников в деревне.
Толстяк выразил свое удовлетворение по данному поводу, а потом завел разговор о недавно подаренной ему картине кисти Каспара Давида Фридриха, которую он пообещал показать Эрнсту после обеда. Он непринужденно болтал и держался весьма любезно, но Эрнст хорошо понимал, что у него на уме совсем другое.
Толстяк перешел к делу, когда лакей снова наполнил бокалы.
– Эрнст, меня несколько беспокоит Мильх.
У Эрнста дернулись брови. Толстяк постоянно плел интриги, дабы воспрепятствовать Мильху обрести в министерстве власть, на которую тот имел полное право в силу своих способностей и в силу своей должности; но все же он не удовлетворялся достигнутым результатом. Мильх был слишком хорош, вот в чем заключалась вся беда. Он работал без устали. Был великолепным организатором. Находил удовольствие в канцелярской работе. Принимал решения, которые следовало принимать, пусть самые непопулярные. И, несмотря на все старания скомпрометировать и ослабить его позиции, он все равно оставался заместителем Толстяка, инспектирующим генералом военно-воздушных сил.
– Что именно вас беспокоит? – спросил Эрнст с невинным видом.
– Я не доверяю Мильху, – сказал Толстяк, играя рукояткой своего кинжала, украшенной драгоценными камнями. – Думаю, он бегает в Канцелярию без моего ведома.
Так оно и было. Мильха там хорошо принимали.
– А если даже так, что в этом плохого?
– Ну, все зависит от того, что он говорит там. Иногда Мильх оценивает ситуацию совершенно неверно. Они могут представлять опасность, такие неверные суждения.
Эрнст ждал.
– В частности, в свете нашей программы развития.
А дело состояло в следующем. Был отдан приказ впятеро (впятеро!) увеличить выпуск самолетов. Начать немедленно. В кабинетах на Лейпцигерштрассе кипела лихорадочная деятельность, за которой угадывалась паника. Программа выполнялась в дикой спешке. Самолеты, еще находившиеся в стадии разработки или капитальной реконструкции, признавались удовлетворительными и воплощались в наспех составленных чертежах. Мильх холодным задумчивым взглядом изучал чертежи.
– Из самолетов, которые через три года должны стоять в ангарах, почти девять тысяч не прошли необходимые испытания, – сказал Мильх Эрнсту. – Это четверть от общего количества.
Мильх был прав. Тем не менее его пессимизм сердил Эрнста, принимавшего подобные замечания на свой счет. Он беспокоился по поводу некоторых своих решений, принятых в прошлом году. Эрнсту было нужно, чтобы его компетенции доверяли, а не ставили ее под сомнение.
– Мильх говорил о «Ю-восемьдесят восемь», – сказал Толстяк.
Речь шла о бомбардировщике, реконструированном Юнкерсом по распоряжению Эрнста. Компания получила заказ на огромное количество таких самолетов; этой машине предстояло стать основным бомбардировщиком военно-воздушных сил.
– Мильх говорит, с ним какие-то проблемы, – сказал Толстяк. – Он говорит, машина слишком тяжелая и тихоходная.
– С «Ю-восемьдесят восемь» нет никаких проблем. – Эрнст почувствовал, как у него предательски потеют ладони.
– Хм-м… Полагаю, вы правы. Что ж, это не первое заблуждение Мильха, и явно не последнее. – Толстяк вновь наполнил бокалы. – Я решил произвести кое-какие перестановки. Министерству необходим свежий ветер перемен. Новым начальником штаба станет Йешоннек. Вы ведь с ним ладите?
– Да.
Но вот Мильх не ладил. Мильх и Йешоннек ненавидели друг друга.
Интересно, известно ли это Толстяку, подумал Эрнст, бросая быстрый взгляд на круглое, странно смягчившееся лицо с растянутым в широкой улыбке ртом, похожим на бритвенный разрез. Да. Толстяк знал все, что хотел знать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116