Женщина сидела в кресле совершенно прямо, устремив на Оливию ясный взгляд, но вблизи было заметно, что она очень стара, кожа ее лица обвисла складками и изборождена морщинами. Кто-то подстриг и аккуратно уложил ее седые волосы.
– Да, – сказала Оливия. – Внутри есть кто-нибудь, кому я могу их отдать?
– Да, там Сэнди.
– Что она говорит? – Вторая женщина наклонилась, и женщина в тапочках громко сказала ей:
– Она принесла нам журналы, Джейн. Помнишь, как это делала Энни.
Джейн слегка кивнула, прежде чем откинуться обратно и закрыть глаза.
– Вы знали Энни? – Оливия спряталась от солнца под крышей крыльца.
– Да, конечно. – Женщина уверенным жестом протянула руку Оливии. – Я Мери Пур, смотрительница кисс-риверского маяка.
Оливия улыбнулась и пожала ее руку, поражаясь силе тонких пальцев.
– Рада познакомиться с вами, миссис Пур. – Я – Оливия Саймон.
– Оливия. Хорошее имя. Редкое.
– Думаю, вы знакомы с моим мужем, Полом Маселли, – продолжила Оливия. – Он брал у вас интервью о маяке.
Мери Пур, нахмурившись, посмотрела на Оливию.
– Так это он заставляет вас выполнять работу Энни?
Оливия молчала некоторое время, пытаясь понять, кто из них был в большем смущении.
– Нет, – наконец сказала она. – Я учусь делать витражи у человека, который работал в студии вместе с Энни и…
– Том, да? Том… как его? Он еще завязывает волосы, как девчонка.
– Да. Том Нестор. Вы знаете его?
– О, – Мери улыбнулась, обнажая прекрасные ровные зубы, удивительные для женщины ее возраста. – Я видела его раз или два. Так это Том заставляет вас выполнять работу Энни?
Джейн начала тихо похрапывать в кресле рядом с Мери.
– Да нет, – ответила Оливия. – Я увидела стопку журналов, и Том сказал мне, что Энни обычно относила их сюда. И поскольку я на общественных началах работаю в женском приюте, я решила, что могла бы…
– Вы работаете в этой чертовой дыре?
– Там не так уж плохо.
– О нет, дитя мое, вам там не место. – Мери похлопала по ручке пустого кресла-качалки рядом с собой. – Садитесь, – сказала она.
Оливия взглянула на часы. Она опаздывала, но ей хотелось поговорить с этой женщиной. Она села в кресло.
– Вы очаровательная женщина.
– Спасибо.
– Вы напоминаете мне мою дочь – Элизабет. У нее были такие же волосы, темные и шелковистые, и глаза: такой же грустный взгляд.
Оливия чуть-чуть отодвинулась от нее. Она не хотела, чтобы ее взгляд казался грустным.
– Но вы совершенно не похожи на Энни.
– Я знаю, – сказала Оливия. – Я видела ее фотографии.
– Ручаюсь, что вы ни в чем не похожи на нее. Оливия почувствовала себя обиженной, и Мери заметила разочарование в ее взгляде. Она поспешила продолжить.
– И все это как раз хорошо, детка. Вы – это вы, а Энни – это Энни. Вы хотите сделать то, что сделала она? Выскочить перед женщиной, которой собрался прострелить голову ее муж?
Оливия порой сама задавала себе этот вопрос.
– Ну, пожалуй, я считаю…
– Нет, черт побери! Инстинкт возьмет верх, и вы будете защищать себя, постараетесь спрятаться. И так оно и должно быть. – Мери облизала губы и перевела взгляд на улицу, на маленький магазин, перед которым жарились на солнышке куклы. – Энни была замечательной женщиной, но иногда она поступала глупо.
Оливия не знала, что сказать. Она не отрываясь смотрела на сложенную газету с почти разгаданным кроссвордом, лежавшую на коленях у Мери Пур.
– А ваш муж… – начала Мери.
– Пол?
– Пол. Он очень чувствительный, я права? Вам нужно кормить его похлебкой с морской солью и лимоном.
Оливия засмеялась.
– Похлебка с морской солью – это как раз то, что нужно для его нервов. И скажите ему, что он должен прийти еще раз. Я могу еще много чего рассказать, но только Бог знает, сколько времени все это удержится в моем старом котелке. – Она дотронулась пальцами до своего виска.
– По-моему, вам пока еще не на что жаловаться, миссис Пур. – Оливия встала. Она наклонилась, чтобы поднять сумки, ее спина напряглась от их тяжести.
– Вы больше не будете привозить журналы сюда, хорошо? – сказала Мери.
Оливия нахмурилась.
– Не понимаю, – сказала она. – Я думала…
– Вы можете приходить сюда в любое время, деточка, но не делайте работу Энни вместо нее.
Когда молодая женщина ушла, Мери откинулась на сцинку кресла-качалки и закрыла глаза. Она уже достаточно потрудилась над кроссвордом, а Джейн, конечно же, будет теперь спать до ужина. Ей и самой нужно было немного отдохнуть, но у нее перед глазами все еще стояло лицо молодой женщины. Действительно ли она была похожа на Элизабет? Возможно и нет. Честно говоря, она вообще с трудом могла вспомнить лицо Элизабет. Оно застыло в ее памяти, отпечатавшись с тех нескольких фотографий, которые у нее остались: три года, восемь, пятнадцать. Последняя была снята за день до того, как она сбежала. Однако, Мери очень хорошо помнила, как выглядела Элизабет, когда она ее видела в самый последний раз. Это было два года назад: Элизабет лежала в гробу. Мери ни за что не узнала бы ее. Элизабет исполнилось сорок восемь лет, и у нее были седые волосы и восковая бледная кожа.
Подруга Элизабет из Огайо прислала Мери письмо, в котором сообщила, что Элизабет стало плохо на работе, и она больше не приходила в сознание. Мери сказала Энни, что хочет поехать на похороны. Ей было необходимо отдать последний долг своей дочери.
Энни отвезла ее. У них ушло на дорогу довольно много времени, наверное, несколько дней – Мери точно не знала. Она почти всю дорогу спала, а Энни пела – вместе с радио. Мери улавливала обрывки этих песен, наслаждаясь той энергией, которую вкладывала в них Энни – она как будто выступала на сцене. Это заставляло Мери посмеиваться про себя – от удовольствия. Потом она чувствовала себя немного виноватой, вспоминая, как хорошо ей было с Энни, тогда как ее собственная дочь умерла, так и оставшись для нее незнакомкой.
Энни заботилась о ней во время всего этого путешествия, и на сей раз Мери нуждалась в заботе Энни больше, чем Энни в ней. Вдали от Кисс-Ривер, впервые за многие годы Мери внезапно ощутила тяжесть своего возраста: всех восьмидесяти семи с половиной лет. Она внезапно осознала свою слабость, и это вызвало почти такое же ошеломляющее ощущение, как незнакомое, безжизненное лицо ее дочери. Она путалась, не могла точно определить, который час или какой день. Иногда сомневалась, какой теперь год. В ресторане разглядывала приборы, пытаясь вспомнить, как держать вилку, как порезать мясо. Ночью в гостинице то и дело будила Энни, чтобы спросить, почему в окнах темно.
Незнакомые люди, с которыми она встретилась на похоронах, отнеслись к ней, как к дряхлой старухе, иногда в разговоре не обращали на нее внимания, как будто ее тут нет. Энни стала ее глазами, ее ушами, ее памятью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
– Да, – сказала Оливия. – Внутри есть кто-нибудь, кому я могу их отдать?
– Да, там Сэнди.
– Что она говорит? – Вторая женщина наклонилась, и женщина в тапочках громко сказала ей:
– Она принесла нам журналы, Джейн. Помнишь, как это делала Энни.
Джейн слегка кивнула, прежде чем откинуться обратно и закрыть глаза.
– Вы знали Энни? – Оливия спряталась от солнца под крышей крыльца.
– Да, конечно. – Женщина уверенным жестом протянула руку Оливии. – Я Мери Пур, смотрительница кисс-риверского маяка.
Оливия улыбнулась и пожала ее руку, поражаясь силе тонких пальцев.
– Рада познакомиться с вами, миссис Пур. – Я – Оливия Саймон.
– Оливия. Хорошее имя. Редкое.
– Думаю, вы знакомы с моим мужем, Полом Маселли, – продолжила Оливия. – Он брал у вас интервью о маяке.
Мери Пур, нахмурившись, посмотрела на Оливию.
– Так это он заставляет вас выполнять работу Энни?
Оливия молчала некоторое время, пытаясь понять, кто из них был в большем смущении.
– Нет, – наконец сказала она. – Я учусь делать витражи у человека, который работал в студии вместе с Энни и…
– Том, да? Том… как его? Он еще завязывает волосы, как девчонка.
– Да. Том Нестор. Вы знаете его?
– О, – Мери улыбнулась, обнажая прекрасные ровные зубы, удивительные для женщины ее возраста. – Я видела его раз или два. Так это Том заставляет вас выполнять работу Энни?
Джейн начала тихо похрапывать в кресле рядом с Мери.
– Да нет, – ответила Оливия. – Я увидела стопку журналов, и Том сказал мне, что Энни обычно относила их сюда. И поскольку я на общественных началах работаю в женском приюте, я решила, что могла бы…
– Вы работаете в этой чертовой дыре?
– Там не так уж плохо.
– О нет, дитя мое, вам там не место. – Мери похлопала по ручке пустого кресла-качалки рядом с собой. – Садитесь, – сказала она.
Оливия взглянула на часы. Она опаздывала, но ей хотелось поговорить с этой женщиной. Она села в кресло.
– Вы очаровательная женщина.
– Спасибо.
– Вы напоминаете мне мою дочь – Элизабет. У нее были такие же волосы, темные и шелковистые, и глаза: такой же грустный взгляд.
Оливия чуть-чуть отодвинулась от нее. Она не хотела, чтобы ее взгляд казался грустным.
– Но вы совершенно не похожи на Энни.
– Я знаю, – сказала Оливия. – Я видела ее фотографии.
– Ручаюсь, что вы ни в чем не похожи на нее. Оливия почувствовала себя обиженной, и Мери заметила разочарование в ее взгляде. Она поспешила продолжить.
– И все это как раз хорошо, детка. Вы – это вы, а Энни – это Энни. Вы хотите сделать то, что сделала она? Выскочить перед женщиной, которой собрался прострелить голову ее муж?
Оливия порой сама задавала себе этот вопрос.
– Ну, пожалуй, я считаю…
– Нет, черт побери! Инстинкт возьмет верх, и вы будете защищать себя, постараетесь спрятаться. И так оно и должно быть. – Мери облизала губы и перевела взгляд на улицу, на маленький магазин, перед которым жарились на солнышке куклы. – Энни была замечательной женщиной, но иногда она поступала глупо.
Оливия не знала, что сказать. Она не отрываясь смотрела на сложенную газету с почти разгаданным кроссвордом, лежавшую на коленях у Мери Пур.
– А ваш муж… – начала Мери.
– Пол?
– Пол. Он очень чувствительный, я права? Вам нужно кормить его похлебкой с морской солью и лимоном.
Оливия засмеялась.
– Похлебка с морской солью – это как раз то, что нужно для его нервов. И скажите ему, что он должен прийти еще раз. Я могу еще много чего рассказать, но только Бог знает, сколько времени все это удержится в моем старом котелке. – Она дотронулась пальцами до своего виска.
– По-моему, вам пока еще не на что жаловаться, миссис Пур. – Оливия встала. Она наклонилась, чтобы поднять сумки, ее спина напряглась от их тяжести.
– Вы больше не будете привозить журналы сюда, хорошо? – сказала Мери.
Оливия нахмурилась.
– Не понимаю, – сказала она. – Я думала…
– Вы можете приходить сюда в любое время, деточка, но не делайте работу Энни вместо нее.
Когда молодая женщина ушла, Мери откинулась на сцинку кресла-качалки и закрыла глаза. Она уже достаточно потрудилась над кроссвордом, а Джейн, конечно же, будет теперь спать до ужина. Ей и самой нужно было немного отдохнуть, но у нее перед глазами все еще стояло лицо молодой женщины. Действительно ли она была похожа на Элизабет? Возможно и нет. Честно говоря, она вообще с трудом могла вспомнить лицо Элизабет. Оно застыло в ее памяти, отпечатавшись с тех нескольких фотографий, которые у нее остались: три года, восемь, пятнадцать. Последняя была снята за день до того, как она сбежала. Однако, Мери очень хорошо помнила, как выглядела Элизабет, когда она ее видела в самый последний раз. Это было два года назад: Элизабет лежала в гробу. Мери ни за что не узнала бы ее. Элизабет исполнилось сорок восемь лет, и у нее были седые волосы и восковая бледная кожа.
Подруга Элизабет из Огайо прислала Мери письмо, в котором сообщила, что Элизабет стало плохо на работе, и она больше не приходила в сознание. Мери сказала Энни, что хочет поехать на похороны. Ей было необходимо отдать последний долг своей дочери.
Энни отвезла ее. У них ушло на дорогу довольно много времени, наверное, несколько дней – Мери точно не знала. Она почти всю дорогу спала, а Энни пела – вместе с радио. Мери улавливала обрывки этих песен, наслаждаясь той энергией, которую вкладывала в них Энни – она как будто выступала на сцене. Это заставляло Мери посмеиваться про себя – от удовольствия. Потом она чувствовала себя немного виноватой, вспоминая, как хорошо ей было с Энни, тогда как ее собственная дочь умерла, так и оставшись для нее незнакомкой.
Энни заботилась о ней во время всего этого путешествия, и на сей раз Мери нуждалась в заботе Энни больше, чем Энни в ней. Вдали от Кисс-Ривер, впервые за многие годы Мери внезапно ощутила тяжесть своего возраста: всех восьмидесяти семи с половиной лет. Она внезапно осознала свою слабость, и это вызвало почти такое же ошеломляющее ощущение, как незнакомое, безжизненное лицо ее дочери. Она путалась, не могла точно определить, который час или какой день. Иногда сомневалась, какой теперь год. В ресторане разглядывала приборы, пытаясь вспомнить, как держать вилку, как порезать мясо. Ночью в гостинице то и дело будила Энни, чтобы спросить, почему в окнах темно.
Незнакомые люди, с которыми она встретилась на похоронах, отнеслись к ней, как к дряхлой старухе, иногда в разговоре не обращали на нее внимания, как будто ее тут нет. Энни стала ее глазами, ее ушами, ее памятью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116