— Пытался разобраться с твоими Джонсами, — объяснил он. — У коронера зарегистрирована смерть первого ребенка. Чарльз Лайман Джонс-четвертый. Ничего подозрительного — синдром внезапной младенческой смерти, установленный твоей приятельницей Стефани и подтвержденный какой-то Ритой Колер, доктором медицины.
— Она заведует центральным педиатрическим отделением. Начальник Стефани. Сперва она являлась лечащим врачом Джонсов, но когда умер Чэд, ее не было в городе.
— Ага. Все выглядит кошерно, как и положено. Теперь что касается родителей. Вот до чего я докопался: они живут в Уэст-Вэлли и вовремя выплачивают налоги — множество налогов, потому что владеют большой собственностью. Пятьдесят участков.
— Пятьдесят? Где?
— Там же, где и живут, — вся округа принадлежит им. Неплохо для преподавателя колледжа?
— Преподаватель колледжа — владелец трастового фонда. Да-а...
— Безусловно. Кроме того, кажется, что живут они весьма просто, без затей. Чарльз Лайман-третий ездит на четырехдверном «вольво-240» 1985 года выпуска, в прошлом году он был оштрафован за превышение скорости и дважды отмечен за неправильную парковку. Все штрафы оплачены. Синди Брукс Джонс ездит на «плимуте-вояджере», чиста как снег, законопослушна. То же самое относится и к твоей неприветливой медсестре, если ее зовут Виктория Джун Боттомли, дата рождения: 24 апреля 1936 года, проживающая в Сан-Вэлли.
— Похоже, это она.
— Пока что все, мой следопыт.
— Видно, ты не получил мое послание.
— Нет. Когда и куда ты его передал?
— Около одиннадцати. Передал сестре Рика.
— Не получал никаких срочных сообщений.
— Это потому, что я записал его после первого сигнала, — объяснил я. — Из уважения к порядку действий, установленных вашей фирмой.
Затем я рассказал ему о своих подозрениях, вызванных разговором с Синди, и о моем звонке в Южную Каролину.
— Ну ты и ищейка. Не можешь удержаться, да?
— Ага. Принимая во внимание твои гонорары, я счел, что любые сведения, которые я могу получить самостоятельно, будут выгодны для нас обоих.
— Знакомство со мной — вот настоящая выгода, — проворчал Майло. — Пневмония, да? Значит, что получается? Ее легкие спутали планы относительно карьеры, поэтому она взялась за легкие своего ребенка — как это у вас называется, спроецировала?
— Что-то вроде этого. Вдобавок ко всему она прошла подготовку по дыхательной терапии.
— Тогда почему она переключилась с дыхательных упражнений? Почему у ребенка возникают желудочные проблемы и припадки?
— Не знаю, но факты есть факты: заболевание легких испортило ей жизнь. И — или — привлекло к ней повышенное внимание.
— Поэтому она передала это заболевание своим детям, чтобы привлечь к себе еще большее внимание? Или озверела из-за своей болезни и отыгрывается на детишках?
— Или то, или другое. Или не то и не другое. Или то и другое вместе. Не знаю. А возможно, я просто сотрясаю воздух — не сочти сказанное за каламбур.
— А это ее высказывание насчет сумасшествия. Ты думаешь, она подозревает, что за ней наблюдают?
— Возможно. А может быть, она просто водит меня за нос. Она крайне напряжена, но каждый находился бы в таком же состоянии, если его ребенок постоянно болеет. В этом-то и заключается трудность — все, что я замечаю, можно истолковать по-разному. Но то, как она покраснела и теребила косу, когда говорила об армии, действительно засело у меня в голове. Я подумываю, не является ли история с пневмонией прикрытием увольнения со службы по причинам психического расстройства или чего-нибудь еще, о чем бы ей не хотелось рассказывать. Надеюсь, что армия подтвердит либо одну, либо другую версию.
— И когда же армия собирается позвонить тебе?
— Парень, с которым я разговаривал, не хотел связывать себя временными рамками. Сказал, что такие давнишние данные о здоровье служащих не внесены в компьютер. Как ты думаешь, в том банке военных данных, в который влез Чарльз, могут быть сведения о здоровье служащих?
— Не знаю, но спрошу.
— Спасибо.
— Как малышка?
— Абсолютно здорова. Никаких неврологических проблем, которые могут привести к припадкам. Стефани хочет понаблюдать ее еще пару дней. Мамаша говорит, что не возражала бы отправиться домой, но не предпринимает никаких усилий, чтобы сделать это, — сама Мисс Уступчивость: доктор знает что делать. Она утверждает также, что с тех пор, как мы познакомились, Кэсси произносит больше слов. И уверена, что это моя заслуга.
— Старая добрая лесть?
— Матери-Мюнхгаузены прославились этим — обслуживающий персонал обычно обожает их.
— Ладно, — заключил Майло, — наслаждайся, пока это возможно. Стоит тебе открыть что-нибудь неблаговидное в этой леди, она тут же перестанет быть такой милой.
9
Я повесил трубку и отправился в кулинарию в западной части Лос-Анджелеса, захватив с собой почту — утреннюю газету и счета за месяц. В кафетерии почти не было свободных мест — старики склонились над своими тарелками супа, молодые родители с маленькими детьми зашли перекусить, в глубине зала два полицейских в форме зубоскалили о чем-то с владельцем кулинарии, их переносные рации лежали на столе рядом с торой сандвичей.
Я уселся недалеко от входа — за угловой столик слева от прилавка — и заказал копченую индейку с луком, салат из шинкованной капусты и содовую.
Вкусно и приятно, но мысли о больничных делах мешали моему пищеварению.
В девять вечера я решил снова отправиться в больницу с незапланированным визитом. Чтобы посмотреть, как миссис Чарльз Лайман Джонс-третий прореагирует на это.
* * *
Темная ночь. Тени на бульваре Сансет движутся, будто в замедленной съемке, а сам бульвар по мере приближения к богатой части города становится все более и более призрачным. Несколько миль пустых глазниц, сонных теней и жутковатых мотелей, и вас наконец встречает эмблема Западной педиатрической больницы — фигурка младенца — и ярко освещенная стрела отделения неотложной помощи.
Стоянка автомашин была практически пуста. Небольшие желтые лампочки, забранные проволочной сеткой, свисали с бетонного потолка, освещая каждое второе парковочное место. Все остальное пространство оставалось в тени, так что стоянка напоминала шкуру зебры — светлые и темные полосы. Я направился к лестнице, но мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Я оглянулся — никого нет.
Вестибюль был тоже пуст, мраморные полы ничего не отражали. Единственная женщина сидела за окошком справочного бюро, методично штампуя какие-то бланки. Работник, имеющий дело с бланками, получал сдельную зарплату. Громко тикали часы. В воздухе все еще держался запах лейкопластыря и пота — напоминание о прошедших волнениях.
Я забыл еще кое-что: ночью больницы имеют совсем другой вид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125