— Плюс к тому не забывай, что мать специализировалась на дыхании, и именно дыхание могло оказаться той первой системой, за которую она принялась. А что ты думаешь по поводу проблем с кишечником? Какое-нибудь отравление?
— Весьма возможно, но токсикологические анализы никаких отклонений не показали.
— Может быть, мать применяла средства кратковременного действия?
— Или какой-то инертный раздражитель, оказывающий на кишечник механическое воздействие и затем быстро удаляемый.
— А припадки?
— Возможно, что-то в том же роде. Но не знаю, Апекс. Я на самом деле не знаю. — Стефани опять сжала мою руку. — У меня нет ровно никаких доказательств. А вдруг я ошибаюсь? Мне нужно, чтобы ты был беспристрастен. Примени в отношении матери Кэсси презумпцию невиновности. Может быть, у меня предвзятое мнение. Попытайся проникнуть в ее мысли.
— Не могу обещать тебе чуда, Стеф.
— Я понимаю. Но мне может помочь любая мелочь. Иначе быть большой беде.
— Ты сообщила матери, что пригласила меня для консультации?
Стефани кивнула.
— Теперь она более благосклонно смотрит на психологические консультации?
— Я бы не сказала, что более благосклонно, но она согласилась на них. Кажется, перестав утверждать, что проблемы Кэсси возникают из-за стресса, мне удалось убедить ее в необходимости психологической консультации. Что касается Кэсси, то я считаю: ее припадки чисто органического происхождения. Но я настаивала на необходимости помочь Кэсси справиться с эмоциональной травмой, связанной с госпитализацией. Сказала матери, что эпилепсия повлечет за собой более частое пребывание Кэсси у нас, и мы должны способствовать тому, чтобы девочка преодолела свой страх. Я сказала, что ты специалист по психологическим травмам, связанным с медициной, вероятно, сможешь с помощью гипноза помочь Кэсси расслабиться во время процедур. Это звучит достаточно убедительно?
Я согласно кивнул.
— Тем временем, — продолжала она, — ты сможешь присмотреться к матери и установить, не психопатка ли она.
— Если это синдром Мюнхгаузена, передаваемый другому лицу, то нам не потребуется искать психопата.
— Кто же она тогда? Каким еще другим помешательством может страдать человек, проделывающий подобные вещи над своим собственным ребенком?
— Этого не знает практически никто, — ответил я. — Я давно не просматривал литературу по этому вопросу, но насколько помню, раньше наиболее перспективным считалось предположение о каком-то психическом расстройстве, вызванном раздвоением личности. Трудность состоит в том, что задокументированные случаи настолько редки, что практически нет никакой базы данных.
— Так обстоит дело и сейчас, Алекс. Я просмотрела литературу на медицинском факультете и почти не нашла материалов по этому вопросу.
— Мог бы я позаимствовать у тебя на время эти работы?
— Я читала их в библиотеке и не взяла на дом, — ответила Стефани, — но, по-моему, у меня где-то сохранились записи. И, кажется, я что-то припоминаю по вопросу об этом самом раздвоении личности — кто его знает, что это означает.
— Это означает, что мы не имеем знаний и поэтому занимаемся сочинительством. Отчасти трудности состоят в том, что психологи и психиатры зависят от информации, которую мы получаем от пациентов. А полагаться на истории какого-нибудь Мюнхгаузена означает доверять закоренелому лгуну. Но когда удается добраться до истины, их истории кажутся довольно последовательными и логичными: перенесенные в раннем возрасте серьезное физическое заболевание или травма; семьи, которые придавали слишком большое значение болезням и здоровью, жестокое обращение с детьми, иногда кровосмешение. Все это приводило к слишком слабо развитому чувству собственного достоинства, к проблемам в отношении с другими людьми и патологической потребности привлечь к себе внимание. Болезнь становится полем деятельности, где эта потребность удовлетворяется, именно поэтому многие из Мюнхгаузенов приобретают специальности, связанные с заботой о здоровье. Но множество людей с точно такой же историей жизни не становятся Мюнхгаузенами. Все сказанное в одинаковой мере относится и к Мюнхгаузенам, издевающимся над собой, и к тем, кто переносит истязания на детей. В общем-то, существует предположение, что родители детей, ставших Мюнхгаузенами «по доверенности», начинают с самоистязания и в какой-то момент переключаются на детей. Но почему и когда это происходит, не знает никто.
— Странно, — проговорила Стефани, покачивая головой. — Это похоже на танец. Я чувствую, что кружусь с ней в вальсе, но ведет она.
— Дьявольский вальс, — сказал я.
Она вздрогнула:
— Я знаю, Алекс, что наш разговор далек от науки, но предположим, тебе удалось докопаться до сути, скажи, думал бы ты, что она проделывает все это...
— Конечно. Но мне не совсем понятно, почему ты не пригласила специалистов из местного отделения психологии и психиатрии?
— Мне никогда не нравилось наше больничное отделение, — пожала плечами Стефани. — Они слишком увлекаются Фрейдом. Хардести готов был подвергнуть психоанализу всех подряд. Кроме того, бесполезно обсуждать все это. Отделения психологии и психиатрии больше нет.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Их разогнали.
— Все отделение? Когда?
— Несколько месяцев назад. Ты что, не читаешь информационный бюллетень?
— Не очень часто.
— Это и видно. Ну в общем, отделение психологии и психиатрии распущено. Контракт Хардести с окружными властями был аннулирован, ii он не получал субсидии. Таким образом, он оказался без финансовой поддержки. А правление решило не брать расходы на себя.
— А как же с должностью Хардести? И разве другие — Грейлер и Пантисса — не были на штатных должностях?
— Возможно. Но оказалось, что эти должности числятся за медицинским факультетом, а не за больницей. Таким образом, свои звания они сохранили. Зарплата же совсем иное дело. Это явилось настоящим открытием для тех из них, кто предполагал, что работа им гарантирована. Правда, никто не сражался за Хардести. Все считали, что он и его парни — это просто балласт.
— Больше нет отделения психологии и психиатрии, — протянул я. — Нет бесплатного кофе. Чего еще нет?
— О, много чего. Тебя затрагивает ликвидация этого отделения — я имею в виду твое служебное положение?
— Нет, моя должность числится за педиатрией. Вообще-то даже за онкологией, хотя уже много лет я не занимаюсь ни одним пациентом, больным раком.
— Отлично, — сказала она. — Тогда никаких процедурных споров не возникнет. Еще какие-нибудь вопросы? Или мы поднимемся наверх?
— Только пара замечаний. Если это синдром Мюнхгаузена, передаваемый другому лицу, то у нас не так уж много времени — обычно процесс идет по нарастающей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125