Тисненные по воску сцены из жизни туземцев и геометрические рисунки, которые могли бы быть талисманами.
Она возвратилась с пустым стаканом, бутылкой «перье» и сложенной полотняной салфеткой на овальном лакированном подносе.
— К сожалению, родниковой воды нет. Надеюсь, это подойдет.
— Конечно, благодарю.
Она налила воду в стакан и вновь села.
— Прекрасные картины, — заметил я.
— Лэрри купил в Нью-Йорке, когда работал в Слоун-Кеттеринге.
— В институте рака?
— Да. Мы жили там четыре года. Лэрри очень интересовался раком — ростом заболеваемости. Характером развития. Тем, как заражается мир. Он беспокоился обо всем мире.
Женщина вновь прикрыла глаза.
— Там вы с ним и встретились?
— Нет. Мы встретились в моей стране — в Судане. Я родом из деревни на юге. Мой отец был главой общины. Я училась в Кении и Англии, потому что крупные университеты в Хартуме и Омдурмане исламские, а моя семья исповедовала христианство. Юг страны населяют христиане и анимисты — вы знаете, что это такое?
— Древние верования?
— Да. Примитивные, но очень живучие. Северян это и возмущает — живучесть верований. Предполагалось, что все должны принять ислам. Сто лет назад они продавали южан как рабов; теперь же пытаются закабалить нас при помощи религии.
Руки миссис Эшмор напряглись, но больше ничто не выдало ее чувств.
— А доктор Эшмор занимался в Судане научными исследованиями?
Она кивнула:
— От ООН. Изучал характер развития заболеваний — поэтому-то мистер Хененгард счел, что пожертвование ЮНИСЕФ станет достойной данью памяти моего мужа.
— Характер развития, — проговорил я. — Эпидемиология?
Она снова кивнула:
— Его специализацией были токсикология и изучение влияния окружающей среды, но он занимался этим недолго. Его истинной любовью была математика, а в эпидемиологии он имел возможность соединить и математику, и медицину. В Судане он изучал скорость заражения бактериальной инфекцией — как она распространяется от деревни к деревне. Мой отец восхищался его работой и поручил мне помогать ему брать анализы крови у детей — я только что получила в Найроби диплом медсестры и вернулась домой. — Она улыбнулась. — Я стала дамой со шприцем — Лэрри не мог причинять детям боль. Мы подружились. А потом пришли мусульмане. Убили моего отца и всю семью... Лэрри взял меня с собой на самолет ООН, летевший в Нью-Йорк.
Она рассказывала об этой трагедии спокойным голосом, как будто перечисляла непрекращающиеся удары судьбы. Я размышлял о том, поможет ли этот разговор справиться с мыслью об убийстве мужа или лишь усугубит страдания.
— Когда пришли северяне, — продолжала она, — дети нашей деревни... были все перебиты. ООН ничего не сделала, чтобы помочь, и Лэрри разочаровался в этой организации. Когда мы приехали в Нью-Йорк, он писал письма и пытался что-то доказать чиновникам. А когда они перестали принимать Лэрри, его гневу не было предела, он замкнулся в себе. И именно тогда увлекся покупкой недвижимости.
— Чтобы справиться со своим гневом?
Сдержанный кивок.
— Искусство стало для него своего рода убежищем, доктор Делавэр. Он говорил, что это высшее достижение человечества. Обычно он покупал какую-нибудь картину, вешал ее на стену, часами смотрел на нее и говорил о необходимости окружить себя вещами, которые не могут принести страдания.
Миссис Эшмор оглядела комнату и покачала головой.
— А теперь я осталась с этими вещами, и большая их часть для меня ничего не значит. — Она вновь покачала головой. — Картины и воспоминания о его гневе — он был разгневанным человеком, если так можно сказать. Даже зарабатывание денег злило его. — Она заметила мое недоумение. — Извините меня, пожалуйста, я заговорилась. Я имею в виду то, как все для него началось. Игра в блэк-джек, в кости, другие азартные игры. Хотя, я думаю, слово «игра» не подходит. В его занятиях не было ничего от игры. Когда он занимался этим, он был в своей среде, не прерывался даже для еды и сна.
— А где он играл?
— Везде. В Лас-Вегасе, Атлантик-Сити, Рино, Лейк-Тахо. Деньги, которые он выигрывал, вкладывались в другие проекты — в фондовую биржу, в облигации. — Женщина обвела рукой комнату.
— Он выигрывал в большинстве случаев?
— Почти всегда.
— У него была какая-то система?
— Множество. Он создавал их на своих компьютерах. Он был математическим гением, доктор Делавэр. Эти системы требовали необыкновенной памяти. Он мог в уме складывать колонки цифр, будто в него самого был встроен компьютер. Мой отец считал его магом. Когда мы брали кровь у детей, я заставляла его проделывать фокусы с цифрами, чтобы дети отвлекались и не чувствовали укол шприца. — Она улыбнулась и закрыла рот рукой. — Лэрри считал, что так может продолжаться вечно, — миссис Эшмор подняла голову, — вечно получать прибыль за счет казино. Но там сообразили, с кем имеют дело, и попросили его уехать. Это было в Лас-Вегасе. Он полетел в Рино, но и там уже все было известно. Лэрри был взбешен. Через несколько месяцев он вернулся в первое казино в другой одежде и с приклеенной седой бородой. Делал более крупные ставки и выиграл еще больше.
Она задумалась и улыбнулась воспоминаниям. Казалось, разговор приносил ей облегчение. И я мог счесть свое присутствие не напрасным.
— А потом он просто бросил это занятие. Азартные игры, я имею в виду. Сказал, что они наводят на него тоску. Начал покупать и продавать недвижимость... У него получалось... Я не знаю, что мне делать со всем этим.
— Здесь есть кто-нибудь из ваших родственников?
Она отрицательно покачала головой и сжала руки.
— Ни здесь, ни где-нибудь вообще. Родителей Лэрри тоже уже нет в живых. Просто... какая-то ирония судьбы. Когда на нас напали северяне, когда они расстреливали женщин и детей, Лэрри вышел вперед, орал на них, ругал ужасными словами. Он не был крупным мужчиной... Вы встречались с ним?
Я покачал головой.
— Он был очень маленьким. — Еще одна улыбка. — Очень маленьким — у него за спиной мой отец называл его обезьянкой. Любя, конечно. Обезьянкой, которая считала себя львом. Это стало шуткой нашей деревни, и Лэрри не обижался. Может быть, мусульмане и поверили, что он лев. И не осмелились тронуть его. Позволили ему забрать меня в самолет. Спустя месяц после нашего приезда в Нью-Йорк на улице меня ограбил наркоман. Я была перепугана до смерти. Но город нисколько не пугал Лэрри. Обычно я шутила, что Лэрри сам пугал город. Моя свирепая маленькая обезьянка. А теперь... — Она покачала головой. Опять закрыла рот рукой и отвернулась. Спустя некоторое время я спросил:
— Почему вы переехали в Лос-Анджелес?
— Лэрри не был счастлив, работая в Слоун-Кеттеринге. Слишком много правил, слишком много политики. Он сказал, что нам следует переехать в Калифорнию и жить в этом доме — это было лучшее из купленных им владений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Она возвратилась с пустым стаканом, бутылкой «перье» и сложенной полотняной салфеткой на овальном лакированном подносе.
— К сожалению, родниковой воды нет. Надеюсь, это подойдет.
— Конечно, благодарю.
Она налила воду в стакан и вновь села.
— Прекрасные картины, — заметил я.
— Лэрри купил в Нью-Йорке, когда работал в Слоун-Кеттеринге.
— В институте рака?
— Да. Мы жили там четыре года. Лэрри очень интересовался раком — ростом заболеваемости. Характером развития. Тем, как заражается мир. Он беспокоился обо всем мире.
Женщина вновь прикрыла глаза.
— Там вы с ним и встретились?
— Нет. Мы встретились в моей стране — в Судане. Я родом из деревни на юге. Мой отец был главой общины. Я училась в Кении и Англии, потому что крупные университеты в Хартуме и Омдурмане исламские, а моя семья исповедовала христианство. Юг страны населяют христиане и анимисты — вы знаете, что это такое?
— Древние верования?
— Да. Примитивные, но очень живучие. Северян это и возмущает — живучесть верований. Предполагалось, что все должны принять ислам. Сто лет назад они продавали южан как рабов; теперь же пытаются закабалить нас при помощи религии.
Руки миссис Эшмор напряглись, но больше ничто не выдало ее чувств.
— А доктор Эшмор занимался в Судане научными исследованиями?
Она кивнула:
— От ООН. Изучал характер развития заболеваний — поэтому-то мистер Хененгард счел, что пожертвование ЮНИСЕФ станет достойной данью памяти моего мужа.
— Характер развития, — проговорил я. — Эпидемиология?
Она снова кивнула:
— Его специализацией были токсикология и изучение влияния окружающей среды, но он занимался этим недолго. Его истинной любовью была математика, а в эпидемиологии он имел возможность соединить и математику, и медицину. В Судане он изучал скорость заражения бактериальной инфекцией — как она распространяется от деревни к деревне. Мой отец восхищался его работой и поручил мне помогать ему брать анализы крови у детей — я только что получила в Найроби диплом медсестры и вернулась домой. — Она улыбнулась. — Я стала дамой со шприцем — Лэрри не мог причинять детям боль. Мы подружились. А потом пришли мусульмане. Убили моего отца и всю семью... Лэрри взял меня с собой на самолет ООН, летевший в Нью-Йорк.
Она рассказывала об этой трагедии спокойным голосом, как будто перечисляла непрекращающиеся удары судьбы. Я размышлял о том, поможет ли этот разговор справиться с мыслью об убийстве мужа или лишь усугубит страдания.
— Когда пришли северяне, — продолжала она, — дети нашей деревни... были все перебиты. ООН ничего не сделала, чтобы помочь, и Лэрри разочаровался в этой организации. Когда мы приехали в Нью-Йорк, он писал письма и пытался что-то доказать чиновникам. А когда они перестали принимать Лэрри, его гневу не было предела, он замкнулся в себе. И именно тогда увлекся покупкой недвижимости.
— Чтобы справиться со своим гневом?
Сдержанный кивок.
— Искусство стало для него своего рода убежищем, доктор Делавэр. Он говорил, что это высшее достижение человечества. Обычно он покупал какую-нибудь картину, вешал ее на стену, часами смотрел на нее и говорил о необходимости окружить себя вещами, которые не могут принести страдания.
Миссис Эшмор оглядела комнату и покачала головой.
— А теперь я осталась с этими вещами, и большая их часть для меня ничего не значит. — Она вновь покачала головой. — Картины и воспоминания о его гневе — он был разгневанным человеком, если так можно сказать. Даже зарабатывание денег злило его. — Она заметила мое недоумение. — Извините меня, пожалуйста, я заговорилась. Я имею в виду то, как все для него началось. Игра в блэк-джек, в кости, другие азартные игры. Хотя, я думаю, слово «игра» не подходит. В его занятиях не было ничего от игры. Когда он занимался этим, он был в своей среде, не прерывался даже для еды и сна.
— А где он играл?
— Везде. В Лас-Вегасе, Атлантик-Сити, Рино, Лейк-Тахо. Деньги, которые он выигрывал, вкладывались в другие проекты — в фондовую биржу, в облигации. — Женщина обвела рукой комнату.
— Он выигрывал в большинстве случаев?
— Почти всегда.
— У него была какая-то система?
— Множество. Он создавал их на своих компьютерах. Он был математическим гением, доктор Делавэр. Эти системы требовали необыкновенной памяти. Он мог в уме складывать колонки цифр, будто в него самого был встроен компьютер. Мой отец считал его магом. Когда мы брали кровь у детей, я заставляла его проделывать фокусы с цифрами, чтобы дети отвлекались и не чувствовали укол шприца. — Она улыбнулась и закрыла рот рукой. — Лэрри считал, что так может продолжаться вечно, — миссис Эшмор подняла голову, — вечно получать прибыль за счет казино. Но там сообразили, с кем имеют дело, и попросили его уехать. Это было в Лас-Вегасе. Он полетел в Рино, но и там уже все было известно. Лэрри был взбешен. Через несколько месяцев он вернулся в первое казино в другой одежде и с приклеенной седой бородой. Делал более крупные ставки и выиграл еще больше.
Она задумалась и улыбнулась воспоминаниям. Казалось, разговор приносил ей облегчение. И я мог счесть свое присутствие не напрасным.
— А потом он просто бросил это занятие. Азартные игры, я имею в виду. Сказал, что они наводят на него тоску. Начал покупать и продавать недвижимость... У него получалось... Я не знаю, что мне делать со всем этим.
— Здесь есть кто-нибудь из ваших родственников?
Она отрицательно покачала головой и сжала руки.
— Ни здесь, ни где-нибудь вообще. Родителей Лэрри тоже уже нет в живых. Просто... какая-то ирония судьбы. Когда на нас напали северяне, когда они расстреливали женщин и детей, Лэрри вышел вперед, орал на них, ругал ужасными словами. Он не был крупным мужчиной... Вы встречались с ним?
Я покачал головой.
— Он был очень маленьким. — Еще одна улыбка. — Очень маленьким — у него за спиной мой отец называл его обезьянкой. Любя, конечно. Обезьянкой, которая считала себя львом. Это стало шуткой нашей деревни, и Лэрри не обижался. Может быть, мусульмане и поверили, что он лев. И не осмелились тронуть его. Позволили ему забрать меня в самолет. Спустя месяц после нашего приезда в Нью-Йорк на улице меня ограбил наркоман. Я была перепугана до смерти. Но город нисколько не пугал Лэрри. Обычно я шутила, что Лэрри сам пугал город. Моя свирепая маленькая обезьянка. А теперь... — Она покачала головой. Опять закрыла рот рукой и отвернулась. Спустя некоторое время я спросил:
— Почему вы переехали в Лос-Анджелес?
— Лэрри не был счастлив, работая в Слоун-Кеттеринге. Слишком много правил, слишком много политики. Он сказал, что нам следует переехать в Калифорнию и жить в этом доме — это было лучшее из купленных им владений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125