— Да, если по закону, — сказал он. Потом он очень важно кивнул и пошел прочь.
С Долфом рядом лежал один человек из дружины «Зеленовласой», он был человек Ямеров, жил в Пашенной Долине. Ему стрела вошла в живот, под ребра, а поскольку то время, пока не смогли забрать его, он пережидал, окунувшись в яму источника, куда никаким стрелам не залететь, а вода была горячей, то с ним было очень худо, и про него тоже полагали, что он не жилец. Он был хороший провидец — из такой семьи, где это случается, обычно это передается женщинам, но порою и мужчинам тоже. Звали его Грим, сын Ягри.
— Многие после сегодняшнего дня, — сказал Грим, — не увидят больше ни своих и ни чужих жен.
Потом он скривился, потому что, хотя он был провидец — а может быть, именно благодаря этому, — собственная судьба была от него закрыта, и ему очень не хотелось умирать. Потом он сказал:
— Что…
А эта женщина, которая ревниво следила за Долфом — опасаясь, как бы большой и грозный Йолмер не сделал ему чего худого, теперь подползла к нему, как была, на коленях. Она что-то говорила на своем языке. Потом запела. Это была горькая песня, особенно потому, что звучала так далеко от ее дома. Она не знала, поможет з д е с ь эта песня или нет.
Время все шло, а дело под стеною все не трогалось с места. Кормайс заметил, что за это время он со своими на стене уже три раза был бы. Потом он добавил, что надо бы устроить какую-нибудь игру в вертушку, что ли, пока его ребята не померли со скуки. Ну и он сказал еще много всего такого. На самом-то деле его людям скучать было некогда. Они — и их щиты — теперь, можно сказать, обеспечивали то, чтобы раненых можно было убирать от стены, и еще кое-что такое. Но Кормайс и его братец, Корммер, изощрялись в остроумии, и еще кто-то из людей Дома Ястреба, родственники они им были или не родственники. И еще за это время случилось несчастье, оттого что со стены сбросили очень большой камень, и щит, под которым был Хюсмер, сын Круда, и несколько его людей, разбился, и Хюсмер погиб. Его оставшиеся люди прибились к Дьялверовым, но сколько их там уж было, человек семь, не больше.
Кончался уже утренний час. Небо стало серым, и казалось, что все вокруг сереет. Лучники, как ни береглись, а уже предпоследние их отряды брались за последние колчаны. В это время Сколтис не выдержал и отослал своих на левый берег долины. Там было опасно, и он наказал им быть поосторожнее, зря из-за щитов не высовываться. Пар здорово им мешал, но зато теперь бойницы со всей северной стороны стены просматривались ими, а некоторые мастера ухитрялись даже загонять стрелу за стрелой в бойницы (обращенные на север) башни к югу, до которой было четыреста шагов, не менее. Возможно, именно это и помогло, а может быть, и нет.
Во всяком случае в конце концов им повезло. Как и можно было ожидать, повезло именно в проломе, и людям «Синебокой» — то есть Долфа, а теперь вот Фольви, которые все еще там дрались.
Неугомонный Эйб, сын Кири, с Пастбищного Мыса, все ж таки залез туда и сбил со стены, метнув топорик (это у него был уже последний), человека, который пытался взять его на копье, спрыгнул — Эйб, конечно, — а следом за ним и рядом взобрался еще Палли Длиннорукий — с Пали Кашей его не путайте, хоть они и были дальние родственники, — и вот вдвоем они поднялись еще на тот последний локоть расстояния, который вел вверх в проломе и который до того стоил стольким жизни, и здоровья, и чести.
Монахи, отбивавшиеся там, пустили в ход свои рагды и копья, и когда Эйб повернулся — потому что ему ведь нужно было рубить на одну сторону и держать на другую, оказалось, что давешний крюк все-таки оставил полосу в чешуях его доспеха; а сзади свистнуло, вращаясь, летучее кольцо и врубилось ему в спину. Эйб упал, но не скатился вниз, потому что снизу подпирала лестница. По ней уже лезли следующие, и в это мгновение Кормид чутьем своим, чутьем ястреба, завидевшего дичь, понял, что все, наконец повезло, и свистнул; когда он свистел, всем казалось, что вот-вот где-то должны лопнуть паруса, даже если и не было поблизости парусов. И в это же мгновение Палли Длиннорукий, увидев, как из-под его секиры брызнули кровь и мозг и попали ему на руки, вдруг…
Нет, он не закричал. Даже не зарычал. Одно короткое ворчание-вдох, и все.
Еще он сделался вдруг как-то чуть приземистее, коренастее, и вместе с тем огромней, на мгновение ему показались тесными его доспехи, а потом ему показалось, что они не нужны, а потом каким-то чутьем он все же догадался, что в них удобней, и пускай будет так.
Как правило, это начиналось там и тогда, где противник глаза в глаза и ощутимо сопротивление. Чтобы оно начиналось с лучников — такого не случалось никогда.
В монастыре совершенно напрасно боялись, что, увидев путь назад закрытым для себя, пираты тотчас обезумеют и вышибут из них дух.
Еще только взлетал свист Кормида. Он еще не закончился, когда Палли прыгнул через каменную кладку вперед, на сторону, с которой защищались монахи.
Те еще не успели понять, что это — оно, то самое. Кроме того, они и не смогли бы понять. Они ожидали совсем другого. Визга они ожидали, рыка, пены на губах, выпученных глаз.
Бывало и такое. Когда не вовремя, когда крушат деревья, овины, людей, воздух, себя, — расплата как бессмысленное буйство сил хаоса, оставшихся без призора, — расплата за чересчур сильное колдовство, а лихорадка — расплата за ночевки в болоте.
Если бы защитники стен, что были перед Палли Длинноруким, поняли, что это о н о и есть, они бы повернулись и бросились прочь, хотя это и бесполезно, потому что побежать с того места, где они были, — чистое самоубийство, и, может быть, и не повернулись бы. Они были стойкие люди.
Палли не замечал того, что двигается немного быстрее, точнее и собраннее, чем за мгновение до этого. Не заметил он и рагды, взмахнувшей ему под ноги. Однако тело его метнулось так, чтобы лезвие прошло мимо, и тут же он перешиб древко, ударив ногой, — вероятно, он смог бы это сделать и мгновением раньше, но ступню уж наверняка бы при этом повредил.
Людей, которым в эти же мгновения он раздавал удары направо и налево, он тоже не замечал. Он видел только их движения, и их оружие, и слабые места их доспехов. От того, как он дрался в обычном состоянии духа, это все же отличалось — тем, что его удары стали сильней. Не от большего усилия, — теперь в них вернее вливалась мощь всего его тела. Монахи это почувствовали, прежде чем успели его убить; но откуда им было знать, что перед ними — не просто один, особенный, богатырь?!
Так вот что оно такое, «метб», боевая ярость.
Она может обратиться и против деревьев, и против овина. Но если перед тем, как окунуться в нее, у человека в уме твердо стояла цель — как следует заданная и простая, — цель останется, человека не станет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156