Остается только узкая, как бойница, часть плоти и крови вокруг этой — всегда устремленной, как выстрел, — цели.
Потом, скорее всего, не останется и того.
Внизу в пролом помещалось одновременно рядом сражающихся пять человек. Сзади непрерывно подпирали новые, но из-за наклона осыпающихся кирпичей по-настоящему драться могли только первые пятеро. А монастырских там было под двадцать человек, четырнадцать монахов и сколько-то ратников. И монахи здесь были — те, за каждого из каких при подсчете сил дают не одного. Деваться им было некуда. Наверх по стенам пролома — их тут же и подловили бы, догнав, а назад — тоже некуда, сейчас станет ясно почему. Они тут могли только обороняться (теперь, когда уж пираты ворвались), пока их не убьют. Это они и делали. Обороняющийся берет сколько-то жизней за свою одну.
И они честно брали свою цену.
Палли Длиннорукий, скорее всего, все одно попал бы в этот платеж.
А бог ярости Метоб, скорее всего, пришел бы все равно, не к нему — так к кому-нибудь другому.
В тот миг, когда он еще только перепрыгивал завал, а свист Кормида рвал ветер, троим дружинникам, что вслед за ним теснились по осыпающимся кирпичам, уже показалось, что им тоже малы доспехи.
А потом эта мгновенная смена ощущений покатилась дальше. Дальше, дальше, вниз по лестницам.
Человека не останется, — но останется «метб», вошедший через него в мир.
Ибо «метб» — это пламя. И оно бежит по горючему быстрее, чем льется поток.
Если это приходило к одному — оттого ли, что никого рядом, оттого ли, что некому подхватить, — это тоже «метб», но не полный, оттого что многих его важных свойств так не углядишь.
Например, как он распространяется. Только что рядом был человек, и вдруг его движения меняются неуловимо, но достаточно для того, чтобы послать в твой разум незаметно для тебя самого сигнал, открывающий дверь. Слепой Метобом не станет, разве что сам взрастит его в себе.
Кажется, среди всех народов этого мира только в земле, из которой прикочевали на здешнюю половину мира племена йертан, люди оказались достаточно сумасшедшими, чтобы становиться горючим для Метоба добровольно и целым скопом, и достаточно трезвомыслящими, чтобы додуматься и предусматривать способы, какими можно потом выйти из него — или загнать его опять в себя как можно менее гибельно, и достаточно дикими, чтобы у них находилось довольно бойцов для такого немыслимого способа войны.
Если получалось не вовремя — или неправильно (бывало и такое с северянами), войско, очумев, месило своих и чужих, и это тоже «метб». Но еще не тот — самый страшный, о котором с ужасом пишут чужеземные хроники и которым люди йертан побеждали в нескольких битвах, о каких они сочли, что ради них стоит призвать Метоба.
Была ли у северян достаточно развитая и осознанная психотехника входа в «метб» и выхода из него? Чужеземные хроники врут немилосердно от страха или невежества, скелы — те из них, что записаны достаточно давно, — говорят о намеренном «метбе» скупо и «обходными словами», более поздние останавливаются в недоумении перед непонятным — уже непонятным! — и перетолковывают по-своему. Мелиес Историограф, хоть и наблюдала его собственными глазами, находясь на службе у князя Ангварда во время Тафрийского похода, в своем трактате «О неистовстве воителей, именуемом „метб", или „Метоб"», описывает одну внешнюю сторону обряда с полувысокомерной опаской и любознательностью образованного человека.
Техника была. Но в этот день она не применялась. Другое дело, что они подвели себя к порогу «метба» так близко, как это было возможно, и уже были — внутренне — согласны на это, и, значит, недаром Сколтис, сын Сколтиса Широкого Пира, из дома Сколтисов, позабыл добавить в своем разговоре с богами нужные слова.
А мечта о богатствах Моны, жажда самоутверждения и жажда победы были впечатаны в их сердца так крепко, что сработала, как заранее заданная, формула в обряде.
И Метоб пришел — именно так, как должен приходить туда, где он приносит свои победы, страшные, как смерть. Что случается с войском, ставшим Метобом, если цель, поставленная ему, достигнута, а средства выйти из метба не предусмотрены или недоступны, — об этом Мелиес Историограф тоже кое-что пишет, простодушно, высокомерно и с опасливой и любознательной кровожадностью образованного человека.
Тем временем убивающий поток все несся вверх, на стену. Монахов постепенно оттеснили от завала на два шага вглубь, по внутренней стороне этой кладки уже сложилась другая кладка — из тел, и обе стороны использовали ее.
Монахи брали свою цену. Кроме того, по их вере, мертвое тело — это просто грязь, о которую только нужно не очень замараться.
Но люди племени йертан? Гордые, свободнорожденные северяне, для которых славные скелы — столь же драгоценный, как и золото, груз, за которым отправляются в поход?
Ни в одной из скел не сказано, как погиб Палли Длиннорукий, сын Валгмода. Потому что этого никто не заметил.
Это был дротик в шею, прилетевший сверху.
Ни в одной из скел не сказано, что немного спустя кто-то подхватил его топор, после того как сломал свой.
Останься этот человек жив, и расскажи ему кто-нибудь об этом, он бы гордился так доставшимся ему оружием до конца жизни. Но этого тоже никто не заметил.
Ведь их там было немного, и все они были слишком заняты, чтобы что-нибудь замечать. Они помогали друг другу. Когда оказывались рядом — взаимодействовали довольно-таки сносно. Но оказавшийся не в состоянии биться становился для них чем-то, что не замечают, а если замечают — только для того, чтоб использовать.
А «нечто» неуловимое бежало дальше.
Дальше, дальше.
К тому времени как люди Кормайсов, встрепенувшись, подступили к лестницам, те уже были забиты. На них рвались слева и справа. Кормайс просто-таки взвыл. Такое нарушение договора, его прав и порядка его взбесило. Он еще не понял.
Прошли еще какие-то мгновения, и порядок стал ему безразличен.
Щиты, которыми они закрывались от стрел и от камней, до какой-то степени замедляли распространение «метба».
Из-под стены уже не уносили раненых. Впрочем, теперь довести этих людей до того, чтобы они оказались не в состоянии биться, стало куда сложнее. Собственных ран и увечий они тоже не замечали.
Дружинники перестали защищать капитанов. Вот что такое «метб».
Отпихнув кого-то, на лестницу справа ворвался Бори, сын Борна Честного, из дома Борнов, которому уж вовсе нечего было тут делать. Кого именно он оттолкнул и тем самым спас ему жизнь — тоже никто не заметил.
И может быть, это правильно. Там, куда доходит «метб», не остается ни людей и ни имен.
Ровно столько времени, сколько нужно, чтобы проговорить ди-герет, продержались в проломе те его защитники, — если считать с того мгновения, как погиб Эйб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Потом, скорее всего, не останется и того.
Внизу в пролом помещалось одновременно рядом сражающихся пять человек. Сзади непрерывно подпирали новые, но из-за наклона осыпающихся кирпичей по-настоящему драться могли только первые пятеро. А монастырских там было под двадцать человек, четырнадцать монахов и сколько-то ратников. И монахи здесь были — те, за каждого из каких при подсчете сил дают не одного. Деваться им было некуда. Наверх по стенам пролома — их тут же и подловили бы, догнав, а назад — тоже некуда, сейчас станет ясно почему. Они тут могли только обороняться (теперь, когда уж пираты ворвались), пока их не убьют. Это они и делали. Обороняющийся берет сколько-то жизней за свою одну.
И они честно брали свою цену.
Палли Длиннорукий, скорее всего, все одно попал бы в этот платеж.
А бог ярости Метоб, скорее всего, пришел бы все равно, не к нему — так к кому-нибудь другому.
В тот миг, когда он еще только перепрыгивал завал, а свист Кормида рвал ветер, троим дружинникам, что вслед за ним теснились по осыпающимся кирпичам, уже показалось, что им тоже малы доспехи.
А потом эта мгновенная смена ощущений покатилась дальше. Дальше, дальше, вниз по лестницам.
Человека не останется, — но останется «метб», вошедший через него в мир.
Ибо «метб» — это пламя. И оно бежит по горючему быстрее, чем льется поток.
Если это приходило к одному — оттого ли, что никого рядом, оттого ли, что некому подхватить, — это тоже «метб», но не полный, оттого что многих его важных свойств так не углядишь.
Например, как он распространяется. Только что рядом был человек, и вдруг его движения меняются неуловимо, но достаточно для того, чтобы послать в твой разум незаметно для тебя самого сигнал, открывающий дверь. Слепой Метобом не станет, разве что сам взрастит его в себе.
Кажется, среди всех народов этого мира только в земле, из которой прикочевали на здешнюю половину мира племена йертан, люди оказались достаточно сумасшедшими, чтобы становиться горючим для Метоба добровольно и целым скопом, и достаточно трезвомыслящими, чтобы додуматься и предусматривать способы, какими можно потом выйти из него — или загнать его опять в себя как можно менее гибельно, и достаточно дикими, чтобы у них находилось довольно бойцов для такого немыслимого способа войны.
Если получалось не вовремя — или неправильно (бывало и такое с северянами), войско, очумев, месило своих и чужих, и это тоже «метб». Но еще не тот — самый страшный, о котором с ужасом пишут чужеземные хроники и которым люди йертан побеждали в нескольких битвах, о каких они сочли, что ради них стоит призвать Метоба.
Была ли у северян достаточно развитая и осознанная психотехника входа в «метб» и выхода из него? Чужеземные хроники врут немилосердно от страха или невежества, скелы — те из них, что записаны достаточно давно, — говорят о намеренном «метбе» скупо и «обходными словами», более поздние останавливаются в недоумении перед непонятным — уже непонятным! — и перетолковывают по-своему. Мелиес Историограф, хоть и наблюдала его собственными глазами, находясь на службе у князя Ангварда во время Тафрийского похода, в своем трактате «О неистовстве воителей, именуемом „метб", или „Метоб"», описывает одну внешнюю сторону обряда с полувысокомерной опаской и любознательностью образованного человека.
Техника была. Но в этот день она не применялась. Другое дело, что они подвели себя к порогу «метба» так близко, как это было возможно, и уже были — внутренне — согласны на это, и, значит, недаром Сколтис, сын Сколтиса Широкого Пира, из дома Сколтисов, позабыл добавить в своем разговоре с богами нужные слова.
А мечта о богатствах Моны, жажда самоутверждения и жажда победы были впечатаны в их сердца так крепко, что сработала, как заранее заданная, формула в обряде.
И Метоб пришел — именно так, как должен приходить туда, где он приносит свои победы, страшные, как смерть. Что случается с войском, ставшим Метобом, если цель, поставленная ему, достигнута, а средства выйти из метба не предусмотрены или недоступны, — об этом Мелиес Историограф тоже кое-что пишет, простодушно, высокомерно и с опасливой и любознательной кровожадностью образованного человека.
Тем временем убивающий поток все несся вверх, на стену. Монахов постепенно оттеснили от завала на два шага вглубь, по внутренней стороне этой кладки уже сложилась другая кладка — из тел, и обе стороны использовали ее.
Монахи брали свою цену. Кроме того, по их вере, мертвое тело — это просто грязь, о которую только нужно не очень замараться.
Но люди племени йертан? Гордые, свободнорожденные северяне, для которых славные скелы — столь же драгоценный, как и золото, груз, за которым отправляются в поход?
Ни в одной из скел не сказано, как погиб Палли Длиннорукий, сын Валгмода. Потому что этого никто не заметил.
Это был дротик в шею, прилетевший сверху.
Ни в одной из скел не сказано, что немного спустя кто-то подхватил его топор, после того как сломал свой.
Останься этот человек жив, и расскажи ему кто-нибудь об этом, он бы гордился так доставшимся ему оружием до конца жизни. Но этого тоже никто не заметил.
Ведь их там было немного, и все они были слишком заняты, чтобы что-нибудь замечать. Они помогали друг другу. Когда оказывались рядом — взаимодействовали довольно-таки сносно. Но оказавшийся не в состоянии биться становился для них чем-то, что не замечают, а если замечают — только для того, чтоб использовать.
А «нечто» неуловимое бежало дальше.
Дальше, дальше.
К тому времени как люди Кормайсов, встрепенувшись, подступили к лестницам, те уже были забиты. На них рвались слева и справа. Кормайс просто-таки взвыл. Такое нарушение договора, его прав и порядка его взбесило. Он еще не понял.
Прошли еще какие-то мгновения, и порядок стал ему безразличен.
Щиты, которыми они закрывались от стрел и от камней, до какой-то степени замедляли распространение «метба».
Из-под стены уже не уносили раненых. Впрочем, теперь довести этих людей до того, чтобы они оказались не в состоянии биться, стало куда сложнее. Собственных ран и увечий они тоже не замечали.
Дружинники перестали защищать капитанов. Вот что такое «метб».
Отпихнув кого-то, на лестницу справа ворвался Бори, сын Борна Честного, из дома Борнов, которому уж вовсе нечего было тут делать. Кого именно он оттолкнул и тем самым спас ему жизнь — тоже никто не заметил.
И может быть, это правильно. Там, куда доходит «метб», не остается ни людей и ни имен.
Ровно столько времени, сколько нужно, чтобы проговорить ди-герет, продержались в проломе те его защитники, — если считать с того мгновения, как погиб Эйб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156